Вариант

Шел не девятнадцатый век, а середина двадцатого, и они были не дворяне или разночинцы, а комсомольцы, но история повторялась, и они чувствовали это повторение, которое, как и всякое повторение, банально. Чувствовали, но из круга банальности вырваться не могли, и постепенно нагнеталось ощущение безысходности и обреченности. 
Иногда они слышали, что где-то кого-то взяли и посадили за что-то подобное, и тогда с досадой стучали кулаками по столу, потому что опять прозевали и не увидели своих, а им так нужно было убедиться, что они не одни... 
Шло время. Шалости уже не удовлетворяли. Оптимизм юности столкнулся с действительно-стью, которая не торопилась меняться и преобразовываться, народ не просыпался, и зарождалось сомнение, спит ли он. 
Раньше, когда собирались вместе, сколько разговоров было, спорили как, до хрипоты, до обид. А вот сегодня уже почти час сидели молча. Ждали пятого. И ожидание было тягостным. 
На исходе третьего получаса раздался, наконец, долгожданный условный стук в дверь. Колю смело с кушетки, и сна - ни в одном глазу. 
Пятого звали Андреем. Он был худощав, высокого роста, темно-русый, с жесткими чертами лица. Он был не старше всех, но таковым казался. Мгновенным оценивающим взглядом он охватил всех, как офицер солдат перед боевым заданием. Никто ничего не сказал. Даже не поздоровались. Первым всегда говорил пятый. 
Он подошел к свободному стулу, сел, нахмурился, отчего стал еще старше, молчал. Потом поднялся, подошел к столу, у которого были все четверо, поставил кулак на стол. Так он начинал говорить. 
- Ничего не случилось. 
Голос его был глухой, но без хрипоты, и такой же тяжелый, как его кулак. 
- Ничего не случилось. Да и что может случиться с нами! Мы кроты! 
Начало разговора было тревожным. Все смотрели на Андрея, но смотрели как-то сбоку, исподлобья, словно не смотрели, а подсматривали. 
- Эти полтора часа я гулял по набережной Мойки. Несколько дней назад я решил сообщить вам очень важное. Но сегодня мне еще нужны были эти полтора часа. 
Говорилось всё это тоном человека, уверенного, что никто не усомнится в его праве и правоте. Никто не усомнился. 
- Мы потерпели фиаско. Это сегодня ясно каждому. И причина одна Россия не готова, мы - преждевременные скороспелки. Продолжение нашей деятельности бессмысленно. 
Теперь все смотрели на него удивленно. 
- Мы никому не нужны. Мы смешны в своем желании кричать о том, что всем известно. Мы хотели рассказать о миллионах погибших, мы, однажды узнавшие об этом! А кому мы рассказывали? Тем, на чьих глазах всё происходило! И даже те, что выжили и вернулись из лагерей - вы же знаете, какую блевотину они выдают! Здесь что-то не так... Мы стучимся в каменную стену вместо двери... 
Он пристукнул кулаком по столу, словно ставил ту самую точку, которая не получалась в словах. Потом заговорил другим голосом, незнакомым для его друзей. 
- Понимаете, ребята, здесь какая-то тайна, задача из высшей математики, а мы решаем ее средствами таблицы умножения... Короче говоря, дело наше ликвидируется по причине отсутствия капитала! 
Кроме Константина все казались сконфуженными, даже растерянными, так неожиданны и странны были речи "командора". И когда Константин обнаружил желание что-то сказать, все повернулись к нему с надеждой. 
- А чем жить будем? Делать карьеру? 
Константин спрашивал не Андрея, который сидел, опустив голову, нахмурившись и вдавив кулаки в стол. Константин спрашивал всех, и потому никому легче не стало. 
Константин покосился на Андрея. Тот молчал, но в молчании была недосказанность, и "правая рука командора" почувствовал это. 
- Всё ли ты нам сказал, шеф? 
- Не всё, - ответил тот. - У меня есть вариант для самого себя. Пусть каждый подумает над своим вариантом. Может быть, произойдет совпадение. 
- Чего тянуть, давай сразу! - выскочил Коля-хозяин. 
- Нет! - ответил Андрей. - Я буду говорить последний. Так есть у кого-нибудь свой вариант? 
Сначала было молчание. Потом тот, у окна, длинноволосый с бородкой, зашевелился смущенно, и все повернулись к нему. 
- У меня есть вариант, но... он ни с чем не совпадает... я знаю... Я давно к этому пришел, но не говорил... 
Андрей смотрел на него подозрительно, похоже, что он действительно на совпадение не надеялся. А тот колебался, краснел, почему-то хрустел пальцами. 
- Ну... в общем... не знаю и как рассказать... В общем... я занимаюсь... это не то слово, наверное, ну, интересуюсь что ли... христианством... Это серьезно... Вот собственно... 
Он развел руками, виновато улыбнулся, оглядел всех так же виновато. 
Общее молчание было лучшим свидетельством общего удивления. Даже у "командора" обычная жесткость выражения сменилась растерянным недоумением. 
- Не понимаю, - сказал он. - Я интересуюсь йогами. Давно и серьезно. Ну и что? 
- Это не то, Андрей, - как можно мягче ответил Вадим. - Мне трудно объяснить... 
- Ты что, в Бога веришь, что ли? - напрямую с глуповато-удивленной улыбкой спросил Коля-хозяин. Коля не тянул на интеллект и мог позволить себе многое. 
- Да, - чуть слышно ответил Вадим. 
Сказал он это так, как застенчивые мальчики признаются своим друзьям во влюбленности, готовя себя к заведомому осмеянию. И еще, сказано это было так, что всем стало неудобно, будто действительно вынудили друга сказать о чем-то чрезвычайно интимном, что нельзя принять всерьез, но и нельзя позволить себе даже усмешку. Потому никто не смотрел в глаза Вадиму. И он, покраснев, опустил глаза в стол. Даже "командор" долго не мог найти нужных слов. 
- Не понимаю, - сказал он раздраженно. - Если речь идет о религии как социальном институте, несущем положительную мораль... я сам думал об этом. Если у тебя есть идея в этом смысле, выскажи, обсудим... Может быть, действительно можно использовать... 
- Нет, - перебил его Вадим, - не то. У меня нет никакой идеи. - На его лице было выражение пытки. 
- Идеи нет, а вариант есть, - отпарировал Андрей. 
- Я же сказал, что это мой личный вариант, он ничему не мешает. Я же делал всё, что и вы. Ты спросил, я ответил. Если ты хочешь предложить что-то новое, одно другому не мешает. 
Вадим говорил уже спокойнее. К Андрею же вернулась его прежняя категоричность. 
- Боюсь, что будет мешать, - сказал он жестко. 
Коля-хозяин перегнулся через весь стол к Вадиму. 
- Вадька, ты крестился, да? 
- Отстань от него! - резко оборвал его Константин. Но Вадим ответил. 
- Я крещен в детстве. 
- Я тоже крещеный! - почему-то радостно крикнул Коля. 
- Отстань, тебе говорят! - еще резче осадил Константин. 
Тот, ничуть не обидевшись, отошел от стола, плюхнулся на кушетку. Константин повернулся к Вадиму. 
- Ну, хорошо, Вадик, это, конечно, твое личное дело. Но знаешь... я не верю, что ты не связываешь этот личный свой вариант с какой-то, ну, скажем, перспективой... Или это просто уход от противоречий... Тогда можно понять... Ну, поясни же хоть что-то! 
Вадим колебался. 
- Нет, это не уход... Но, честное слово, у меня всё еще, как чутье... я самому себе еще не всё объяснил, но что это не уход, я уверен... 
- Но разве религия не умирает во всем мире, - настаивал Константин, если уже не умерла? 
- Есть другое мнение, - осторожно ответил Вадим. - Но поверь, мне трудно говорить на эту тему. 
Он беспомощно огляделся по сторонам. Напротив него в стене комнаты, что углом выходила во двор, были видны остатки двери, след давней перестройки дома. 
- Смотри, - показал он туда. - Мы знаем, что за этой дверью ничего нет. Там улица. И вдруг, если бы мы ее открыли и обнаружили там зал и еще десятки комнат... Так и тут... Христианство - это целый мир, о существовании которого даже не подозревают... 
- Ерунда всё это, - сказал вдруг до сих пор молчавший Павел. 
- Едва ли, - возразил Константин. 
- Во всяком случае, - как бы подводя черту дискуссии, четко проговорил Андрей, - ясно одно: - с Вадимом мы расстаемся.