Мастер сглаза
Так и шатался я из угла в угол, изредка приводя себя в чувство чашечкой каппучино. И всё равно спать хотелось смертельно. Наверное, поэтому я не сразу среагировал на бравурный марш Вагнера, который раздался из кармана моего пиджака Это сработал «аварийный» мобильник.
Надо сказать, что у меня к тому времени было два сотовых. Номер первого я раздал направо и налево: друзьям, знакомым, родственникам, некоторым девушкам. Он звонил на мотив «А нам все равно», «семь-сорок» и гимна Советского Союза. Номер второго был известен только Гарику с Машей, но даже они предпочитали им не пользоваться. Именно из второго телефона и полились звуки вагнеровского марша, и означало это только одно — случилось страшное. Или ещё хуже — неожиданное.
Звонила Маша. Это само по себе было сюрпризом.
(Она как-то заглянула ко мне домой и обнаружила нераспечатанную пачку презервативов прямо на телефонной полочке. Очень обиделась: то ли решила, что презервативы предназначались ей, то ли, наоборот, догадалась, что не ей. С тех пор мы почти перестали общаться. Кошка на сене.)
Маша говорила коротко и отрывисто:
— Николай Николаевич пришёл в себя. Требует вас с Гариком для инструктажа. Гарик прилетает завтра около трёх. Ты должен быть в больнице в половине десятого — сразу после обхода. Так что, — тут Машка перешла на язвительно-вежливый тон, — все твои ночные развлечения придётся слётка подсократить.
— Я, между прочим, на работе! — возмутился я, но трубка уже замолчала.
Ничего не оставалось, как пожать плечами, выругаться в пространство и отправиться искать Лешку, чтобы отпроситься у него пораньше.
5
Когда я появился в больнице, Маша уже расхаживала по вестибюлю, демонстративно поглядывая на часы. А чего, спрашивается, поглядывать, если я пришёл даже на три минуты раньше? Приняв из Машиных рук халат и накинув его поверх пиджака, я бодро направился к двери с надписью «Реанимационное отделение».
На Николаича было жутко смотреть. Так, наверное, выглядели святые великомученики: скелет с глазами, просветлённый до идиотизма взор, заторможенные движения. Неудивительно, что народ старался таких типов как можно скорее канонизировать и отскочить подальше от страстей господних.
У нас с Машей такой возможности не было. Мы осторожно приблизились к одру и остановились в нерешительности. Николай Николаевич, продолжая роль святого угодника, безмолвно внимал небесам. Безмолвствовали и мы. Казалось верхом неприличия говорить вблизи тела не от мира сего. Мы ждали глас. И был глас. И сказал он:
— А позовите-ка санитарку. И пусть судно захватит.
Мы с Машей с позорной поспешностью бросились за санитаркой и весь процесс эксплуатации судна проторчали в коридоре. Когда нам было дозволено вернуться, взор Николаича потерял очарование мученичества и внутренней сосредоточенности. Да и сам больной выглядел значительно менее несчастным.
— Другое дело! — бодро, хотя и слабо произнёс Николаич. — А то пока её докличешься. Теперь я готов все объяснить. Я тут немного поразмышлял на досуге и кое-чего понял. Все очень плохо… Кстати, а Гарри Семёнович когда быть изволят?
— Через несколько часов, — торопливо сообщила Маша.
— Хорошо. Тогда общую картину обрисую попозже. Два раза подряд я это просто не одолею. А сейчас — краткие рекомендации на тему «Что делать?». Машенька, вы давно не были в отпуске?
— Да как сказать… — растерялась Маша, — на Новый год в Прагу ездила.
— На три дня? — уточнил Николаич.
— На четыре.
— Разница принципиальная. Значит, так. Со следующего понедельника вы, Мария, в отпуске. Нормальном, долгосрочном, на 24 дня. Дела передадите заму. Все, это не обсуждается. А вы, Андрей, будьте любезны оказаться в отпуске прямо сейчас. Вам-то, как я понимаю, передавать дела некому и собирать особенно нечего. По поводу работодателя — то есть Гарри Семёновича — переживать не стоит. Тем паче, что он едет с нами, — в этом месте Николаич окончательно устал и некоторое время лежал с закрытыми глазами.
Паузой воспользовалась Маша:
— Вы сказали «с нами»? — осторожно поинтересовалась она. — То есть и вы тоже?
— Это вы — тоже, — поправил её Николаич, — вы будете сопровождать меня в некоем опасном и увлекательном путешествии.
— Но вы ведь в таком состоянии! И я не могу, у меня сезон! Сейчас люди на курорты поехали, страховки…
Николай Николаевич остановил её мановением ослабевшей руки:
— Да, стар я стал. И состояние у меня, действительно… Раньше мои… рекомендации просто исполнялись, без всяких антимоний. Впрочем, после общих разъяснений многие вопросы отпадут. Поэтому давайте-ка вот чего сделайте. Давайте вы пока займитесь укреплением моего здоровья. Сядьте где-нибудь в скверике и поукрепляйте. В основном это вас касается, Андрей. А вы, Машенька, при этом будьте начеку. И постарайтесь старания вашего коллеги хоть чуть-чуть замаскировать. Я вас когда-то учил, должны ещё помнить. А я пока полежу.
Наш немощный организатор опасных и увлекательных экспедиций снова прикрыл глаза, тяжело вздохнул и затих. Правда, тут же встрепенулся и изрёк не без лукавства:
— Ступайте, дети мои.
Маша непроизвольно бросила на меня злобный взгляд, хмыкнула и направилась к выходу. Я немного задержался.
— Николай Николаевич, а в этом… отпуске у нас будет возможность поговорить поподробнее? Я имею в виду — о вас? Мы ведь про вас почти ничего не знаем.
Николаич продолжал лежать с закрытыми глазами. Я осторожно подошёл поближе, опасаясь, что он снова потерял сознание. Всё было в порядке. Вождь и учитель просто думал.
— Да, Андрюша, совсем я стал плох. Обычно я не допускаю, чтобы мне задавали такие вопросы. Строго говоря, сегодня — всего второй раз, когда от меня требуют автобиографии. Первым был некий лейтенант французской армии. Впрочем, тогда я тоже был нездоров. И, кстати, тоже огнестрельное ранение в живот. Надо поразмышлять об этой закономерности.
— Только в кому не впадайте, — неловко пошутил я.
— В кому не впаду. Этот фокус годится только для исключительных ситуаций, да и проделывать его не так просто, как хотелось бы. Хорошо, я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Но при условии.
— Никому ни слова?
— Никому ни слова. И не только о моих ответах, но и о ваших вопросах. Даже этот наш маленький разговор должен оставаться строго между нами. А теперь позовите-ка мне ещё разок санитарку. Кишечник совсем отвык от работы.
6
Издали мы наверняка напоминали поругавшихся влюблённых. Или супружескую пару в момент развода. Мужик с мрачнейшей физиономией и молодая женщина неприступного вида. Сидят и явно ждут, кто первый заговорит. На принцип пошли.
А вокруг — лето, внезапно вспомнившее о том, что оно лето. Солнце, которое жарит с тупой настойчивостью батареи центрального отопления в конце отопительного сезона. Командировочные, с ошалелым видом таскающие в руках тяжёлые кожаные куртки. Толстые голуби, валяющиеся в тёплой пыли и бесстыже заглядывающие под короткие платьица. Хотя чего там заглядывать: платья не только коротки, но и прозрачны до неприличия.
А ведь прав Гарик, подумалось мне, ко всему привыкаешь. И к обнажённой натуре в том числе. Во всяком случае, сейчас меня никто не отвлекал от придумывания язв и абсцессов на голову многострадального Николаича. И не только на голову, но и на брюшину, сердце, почки, лимфатические узлы и прочий ливер. Основательная Маша притащила анатомический атлас с аккуратными пометками на полях, так что теперь я совершенно точно знал, куда и чего нужно желать. Даже притерпелся, уже почти перестало мутить. И вообще поймал себя на том, что сглазом я в последнее время стал заниматься как-то без страсти, дежурно. Так не пойдёт! Как там учил старик Станиславский? Надо перевоплотиться, погрузиться и ещё что-то там с собой совершить.
Я зажмурил глаза, но и это не особенно помогало. Надо разозлиться. Тем более, что Маша рядом. Вот уж кто доведёт меня до зубовного скрежета в считанные минуты.