Росас

— Да, сеньор, я даже с удовольствием замечаю, что он не идет так прямо и быстро, как был бы должен.
— Но он идет, и в тот день, когда о нем менее всего будут думать, появится в городе.
— Что же делать? — отвечал Викторика, про себя потешаясь над тем страхом, который легко было заметить у министра.
— Что делать? Вот уже три ночи, как я не сплю, сеньор Викторика, и если случайно засыпаю, то тяжело охаю, как мне говорила Паскуалита.
— Очевидно, вы больны, сеньор дон Фелипе.
— Телом — нет, благодаря Богу, так как я веду очень правильную жизнь, но я болен душой!
— А, душой!
— Конечно! Я не привык к таким вещам! Я никогда не причинял никому зла.
— Унитарии говорят не то.
— То есть, я никого не приказывал расстрелять. Я знаю, что, если они справедливы, то оставят меня в покое. Чего я желаю? Жить по христиански, воспитывая своих детей, и окончить сочинение о святой деве Росарии, которое я начал в 1804 году и с тех пор не мог завершить, так как занятия отнимали у меня все свободное время. Вот почему, если Лаваль человек справедливый, то он не обагрит своих рук в моей крови и…
— Извините меня, сеньор дон Фелипе, по мне кажется, вы оскорбляете знаменитого Ресторадора и всех защитников федерации.
— Я?
— Да.
— Что вы говорите, сеньор дон Бернардо!
— Я говорю, что вы оскорбляете Ресторадора и федералистов, предполагая хоть одну секунду, что каналья Лаваль может восторжествовать.
— Кто же вам говорил, что он не восторжествует?
— Его превосходительство Ресторадор.
— А, он это сказал!
— И мне кажется, что не временному губернатору опровергать это.
— Кто же думает опровергать, Бог ты мой! Напротив, я очень хорошо знаю, что Лаваль найдет себе здесь могилу; я предположил только, что, в случае если он…
— Восторжествует?
— Вот именно.
— А, это другое дело! — сказал Викторика, которого несмотря на его суровость, сильно забавлял этот разговор.
— Вот именно, вот что называется понимать друг друга!
— Если мне удастся договориться с Вами и по поводу некоторых служебных дел, то я буду считать достигнутой цель моего посещения вас.
— Говорите, сеньор дон Бернардо.
— Полицейский комиссар третьего участка тяжело болен, мне надо знать, может ли комиссар второго участка исполнять его обязанности!
— Зачем, сеньор Викторика?
— Народное общество все ночи производит патрулирование по городу без разрешения полиции.
— Отметьте все это, дон Кандидо!
— Сейчас, высокочтимый сеньор губернатор!
— Эти патрули не подчиняются распоряжениям полиции, так что между ними и полицией происходят постоянные столкновения.
— Отметьте это обстоятельство, сеньор дон Кандидо!
— Сию минуту, высокочтимый сеньор!
— Один из патрулей Народного общества арестовал сегодня ночью двух vigilantes— полицейских сторожей, так как у них не было членских знаков общества Ресторадора.
— Не забудьте этого, сеньор дон Кандидо!
— Я уже отметил, высокочтимый сеньор!
— Четыре булочника явились в мое бюро с заявлением, что они не могут продолжать более своей работы, если им не разрешат уменьшить вес булок, поскольку вынуждены очень дорого платить иностранным рабочим из-за всеобщего восстания местного населения после слухов о скором прибытии Лаваля.
— Пусть они делают булки больше, а если не хотят работать, то пусть нищенствуют!
— Сеньора донья Мария-Хосефа Эскурра просит вторично произвести обыск в Барракасе, владелец которого отсутствует несколько дней.
— Она просит этого на основании разрешения его превосходительства губернатора?
— Нет, сеньор, от самой себя.
— Если так, то воздержитесь от обысков в домах. Что за безумие восстанавливать всех против себя! Довольно людей мы уже скомпрометировали, сеньор дон Бернардо! Не делайте ничего без личного приказа сеньора Губернатора!
— Однако существуют весомые подозрения против родственника хозяйки этого дома.
— Кто этот родственник?
— Дон Мигель дель Кампо.
— Хесус! Что вы говорите?
— Я их…
— Не говорите глупостей. Я ручаюсь за него, как за святую деву дель-Росалио. Вы и донья Мария-Хосефа Эскурра не знаете, чем обязана федерация этому молодому человеку. Интрига, клевета! Ничего против дель Кампо, разве только по приказанию сеньора губернатора.
— Я повинуюсь сеньору Аране, так как не имею на этот счет специальных приказаний его превосходительства, но я не буду выпускать из виду этого молодца.
— Еще что?
— Ничего более!
— Итак, вы кончили?
— Не совсем, сеньор дон Фелипе!
— Что же еще?
— То, что вы мне не дали никакого ответа ни относительно патрулей, ни о том, чтобы обязать Народное общество, арестовывающее агентов полиции…
— Я посоветуюсь.
— Но разве вы — не временный губернатор?
— Да, я временный губернатор!
— Ну, так что же еще?
— Все равно, я посоветуюсь с его превосходительством сеньором губернатором.
— Но у сеньора губернатора теперь есть другие дела и ему некогда заниматься внутренней службой.
— Все равно, я посоветуюсь с ним.
— Valgame Dios! Сеньор дон Фелипе, я не знаю, действительно ли вы временный губернатор и входит ли в ваши полномочия то, о чем я вас прошу?
— Да, сеньор, я действительно временный губернатор, но только для формы, понимаете!
— Думаю, что понимаю! — отвечал Викторика, прекрасно знавший это и раньше, но все же надеявшийся заручиться некоторыми гарантиями против Масорки.
— Для формы, — продолжал дон Фелипе, — чтобы, унитарии говорили, что мы пренебрегаем формальностями, но не более!
— Хорошо.
— Это останется между нами, да?
— Однако этот секрет всем известен.
— Какой секрет?
— Относительно формальностей.
— И…
— И унитарии зло смеются над нами.
— Изменники!
— Они говорят, что вы номинальный, временный губернатор.
— Продажные твари!
— Они говорят еще; что вы боитесь.
— Я?
— Да, они утверждают это.
— Боюсь кого?
— Сеньора губернатора, если сделаете что-нибудь, что ему не нравится, и Лаваля, если сделаете то, что нравится губернатору.
— Они это говорят, да?
— Именно это.
— А вы что же делаете, сеньор начальник полиции?
— Я?
— Да, вы!
— Ничего.
— Но это неправильно. Клеветники должны быть в тюрьме.
— Не сами ли вы сказали минуту тому назад что мы довольно уже скомпрометировали людей, чтобы еще преследовать других?!
— Да, но я говорил не о клеветниках.
— Не придавайте этому значения.
— Поверьте мне, у меня сильное желание покинуть министерство, сеньор дон Бернардо!
— Я верю этому. Вы хотите поселиться в вашей усадьбе, не правда ли?
— Какая усадьба, если она в развалинах!
— Унитарии не говорят этого.
— Что? Они говорят даже о моей усадьбе?!
— О ваших усадьбах.
— Хесус! Сеньор, о моих усадьбах!
— Да, они говорят, что в этих усадьбах полно рогатого скотом и лошадей, что все они незаконно приобретены вами и что поэтому их у вас конфискуют, впрочем, почем мне знать все, что они говорят?
— Я вам приказываю их арестовать.
— Кого?
— Тех, кто говорит подобные вещи.
— Но они говорят это в Монтевидео, сеньор Арана.
— А, в Монтевидео!
— Да.
— Изменники!
— Верно!
— Судите сами: я должен был отдать за долги купцу Рехасу все до последнего серебряного креста, подаренного мне приором из Сан-Франциско.
— О!
— Вот каковы мои усадьбы, изменники!
— Итак, вы не даете мне полномочий для усмирения Народного общества?
— Теперь моя голова занята не этим, я подумаю и дам ответ в другой раз.
— Хорошо. Я напишу сеньору губернатору! — сказал, поднимаясь со своего места, сеньор Викторика, решившись не писать ни одного слова Росасу, но желая только испугать министра.
— Вы уходите?
— Да, сеньор.
— Итак, вы уполномочены!