Росас

— Уполномочен на что?
— Относительно хлеба.
— А, я и забыл об этом.
— Пусть они пекут его большим.
— Хотя бы и в убыток?
— Да, хотя бы и в убыток!
— Очень хорошо! До свидания, сеньор дон Фелипе!
— Я ваш слуга, сеньор Викторика. Советуйтесь со мной, если вы будете в затруднении.
— Я сделаю это, так как вы временный губернатор!
— Да, сеньор, это так, как бы ни злились на это унитарии.
— Всего доброго!
Наиболее любопытным явлением в правительственной системе Росаса было тщательное и постоянное назначение на должности всех людей, имевших хотя бы малейшую роль в огромном сценарии его политики.
Каждое лицо было своего рода актером: королем перед зрителями и бедняком в действительности.
Министр, начальник дивизии, депутат, судья, главнокомандующий не значили ничего, но они великолепно выполняли свои роли в глазах толпы. Сами они, подобно авгурам древнего Рима, знали прекрасно, в чем дело, и не могли без смеха смотреть друг на друга, понимая хорошо, что их короны — из золоченого картона, а пурпурная мантия — из фланели.
Но никто из них не осмеливался открыто сознаться в истине, то есть в том, что они являлись только носителями титулов, а вся власть всецело принадлежала автору этой трагикомедии, так часто разыгрываемой на глазах всего общества.
Однако мы отклонились от нашего рассказа. Достойный падре Гаэте следил из окон гостиной за уходом начальника полиции. Как только последний вышел на двор, он распрощался с дамами, с которыми беседовал, и направился в кабинет министра, республиканские убеждения которого обязывали принимать всех без церемоний.
Голова Медузы или внезапное появление тени отца Гамлета не произвели бы такого ужасающего действия на достойного дона Кандидо Родригеса, как шутовское и насмешливое лицо почтенного падре. Удрученный ужасами последних дней его слабый дух утратил последнюю стойкость. Он готов был упасть в обморок. Однако, придя в себя, он нагнул свою голову почти вплотную к столу и принялся писать дрожащей рукой, сам не сознавая того, что делает.
Дон Фелипе Арана с почтением относился к духовным лицам, но падре Гаэте он сильно побаивался, зная его близкие сношения с Масоркой.
Заметив Гаэте, он стремительно бросился к нему с довольным видом.
— Что это за чудо, падре!
И он хотел принудить его сесть вблизи себя, но падре, наоборот, стал прямо против дона Кандидо.
— Я пришел по двум делам! — сказал он.
— Говорите, падре! Вы знаете, что я ваш преданный друг.
— Я сейчас увижу это. Сначала спешу вас поздравить.
— Спасибо, тысячу раз спасибо! Что делать! Наша обязанность — повиноваться во всем сеньору губернатору.
— Это верно. Мы остаемся здесь, пока он будет изгонять изменников.
— Что вы хотите еще, падре?
— Я хочу, чтобы вы дали мне разрешение арестовать нечестивых унитариев, оскорбивших меня.
— Ого!
— Меня и всю федерацию.
— Да?
— И самого Ресторадора!
— И его также?
— Всех!
— Какая дерзость!
— Я больше десяти раз приходил к губернатору до его отъезда, но не смог поговорить с ним.
— Он был так занят последние дни.
— Хорошо, но Викторика не занят, а он отказался арестовать указанных мной людей, потому что не получил на это приказания.
— Но если это исключительный случай, то он должен это сделать.
— Он ничего не сделал и ничего не хочет делать из того, о чем его просят я и другие члены общества Ресторадора.
— Его обязанности, быть может…
— Нет, сеньор, какие обязанности? Он ничего не делает потому, что он не такой федералист, как все мы.
— Ну, падре, успокойтесь!
— Я не успокоюсь, сеньор, и, если вы откажете мне в разрешении, о котором я вас прошу, то я не отвечаю за то, что может случится.
— Ну, в чем же дело? — спросил министр, в глубине души ругавший своего посетителя.
— В чем дело?
—Да, посмотрим, если это дело заслуживает внимания, то…
— Да, хорошо, вы увидите, заслуживает ли оно внимания. Слушайте меня, сеньор дон Фелипе!
— Говорите, но будьте спокойнее.
— Слушайте! В квартале Ресиденсии у меня есть несколько старых приятельниц, которые заботятся о моем белье. Однажды вечером я пошел навестить их, это было около двух месяцев назад, отворив дверь, я вошел и повернулся, чтобы затворить ее. Под навесом было темно и…
Падре Гаэте, прервав свой рассказ, направился к двери кабинета, приоткрыл ее и, указав дону Кандидо на уголок возле двери, сказал ему:
— Идите, товарищ, и сядьте здесь!
Дон Кандидо дрожал с головы до ног и не мог говорить, будучи как бы парализован.
— Ну, я вам говорю, — продолжал Гаэте, — идите и сделайте мне приятное: сядьте здесь, вас не собака просит об этом!
— Идите, дон Кандидо! — прибавил министр.
Дон Кандидо поднялся и, тяжело ступая направился к указанному месту.
— Хорошо, — сказал последний. — Итак, я вошел под навес, где было темно, и — трах! — натолкнулся на какого-то человека.
С этими словами Гаэте подошел к дону Кандидо и стал прямо против него.
— Тотчас же я вытащил свой кинжал, этот федеральный кинжал, сеньор Арана, — прибавил он, вытаскивая из-за пояса длинный нож, — этот кинжал, который отечество дало мне и всем своим детям для защиты святого дела. «Кто тут?» — спросил я, приставив этот кинжал к груди этого человека.
И падре Гаэте приставил к груди дона Кандидо свой кинжал.
— Он отвечал мне, что друг, но я не верю друзьям, рыщущим под навесом. Я навалился на него и схватил за горло.
С этими словами падре Гаэте схватил дона Кандидо за галстук.
Бедный профессор чуть не вскрикнул, но имел еще силу удержаться: его спасение зависело от молчания. Падре продолжал:
— Но в тот момент, когда я уже готов был задушить его, я выронил свой кинжал и наклонился, чтобы поднять его, как вдруг на меня неожиданно наскочил другой человек и приставил пистолет к моему виску, и вот безоружный, под дулом пистолета я был осыпан оскорблениями со стороны этого человека, изруганы были также и федерация, и Ресто-радор; затем, наговорив мне всего, что только ему приходило в голову, этот человек и его товарищ схватили меня и, так как случайно вернулись женщины, заперли меня в гостиной и убежали.
— О, это невероятная дерзость! — вскричал дон Фелипе.
— Не говорил ли я вам этого?
— Кто же эти люди?
— В том-то и дело, что я не узнал их. Зная, что никого нет в доме, они проникли туда с помощью подобранного ключа, чтобы подстеречь меня. Я смог узнать только одного из них по голосу.
— Вы слышали весьма любопытную вещь, не правда ли дон Кандидо?
Секретарь молча кивнул.
— Необычайную!
— Но что с вами? Вы бледны как полотно.
Дон Кандидо поднял свою руку к голове и приложил ее ко лбу.
— А, у вас болит голова? Секретарь сделал утвердительный знак.
— Хорошо, составьте записку о жалобе сеньора кура Гаэте, и затем можете уйти домой!
Дон Кандидо сел за стол и принялся писать. Падре продолжал.
— Это событие чуть не стоило мне жизни, перед этим я обильно пообедал с четырьмя друзьями, поэтому ночью у меня был апоплексический удар.
— О, это ужасно!
— Но, как я уже говорил, я знаю одного из этих неизвестных и, если мне откажут в правосудии, то вот что мне его заменит! — прибавил он, указывая на свой длинный кинжал.
— Как его имя?
— Я его не знаю. Дайте мне бланк приказа об аресте, я сам потом проставлю его имя.
— Однако…
— Вот то, чего я хочу!
— Вы кончили, дон Кандидо? — спросил министр, не знавший, как ему выйти из этого лабиринта.
Дон Кандидо сделал утвердительный знак.
— Ну так прочтите это сеньору Гаэте. Бедняга медлил.
— Читайте, Бог ты мой! Читайте, что вы написали! Дон Кандидо, поручив себя Богу, взял бумагу и начал читать:
Жалоба достойного, почтенного и уважаемого выдающегося патриота федерации…
— Он! — вскричал священник, неестественно широко раскрывая свои глаза и простирая руки к дону Кандидо.