Росас

— Они говорят о сеньоре губернаторе и деле, общем для всех нас с большим воодушевлением.
— Нет, сеньор дель Кампо, они говорят ради самих себя!
— Вот как!
— Вы сомневаетесь в этом?
— Я удивлен по крайней мере!
— Потому что вы не занимаете ежедневно моего скучного места.
— Возможно, что это и так!
— Посмотрите кругом. Из всех, кто находится здесь, исключая вас, нет ни одного, кто бы не явился сюда с целью представить доказательство своих федеративных убеждений, чтобы я затем рассказала об этом Татите.
— Несмотря на то, они верно служат нашему общему делу!
— Нет, сеньор дель Кампо, они вредят нам!
— Вредят?
— Да, потому что они говорят более того, что бы должны были говорить и, может быть, не действуют с такой добросовестностью, с какой я хотела бы, чтобы защищали дело моего отца. Вы думаете, я довольна этими господами и этими женщинами?
— Конечно, у вас больше ума, чем у всех них вместе!
— Я говорю не об уме, а о воспитании.
— Я понимаю, что вам тяжело быть в этом обществе.
— Да, все мои подруги покинули меня.
— Может быть, вследствие такого времени, когда…
— Нет, из-за этих людей, которых я обязана принимать, так как татита требует этого, я думаю, вы единственный порядочный человек, который посещает меня.
— Однако я вижу здесь выдающихся людей!
— Правда! Но они стараются сделаться хуже, чем они есть на самом деле, и они преуспели в этом.
— Это ужасно.
— Они утомляют меня, сеньор Кампо. Я веду самую скучную жизнь. Я только слышу, как эти люди, мужчины и женщины, говорят о крови, о смерти. Но ведь бесполезно повторять это каждую минуту, сопровождая свои слова такими проклятиями, от которых я становлюсь больна, и выражением крайней ненависти, в которую я не верю. Все это бессердечные люди! Зачем им приходить сюда мучить меня этими разговорами и мешать мне принимать молодых женщин моего возраста или подруг, которых я желала бы видеть?!
— Правда, сеньорита, — отвечал дон Мигель с притворным простодушием, — вокруг вас нет молодых женщин вашего возраста и вашего круга, которые бы развлекали вас и могли заставить забыть, хоть на несколько минут, о страшных событиях, переживаемых нами.
— О, как я была бы счастлива, если бы это было возможно!
— Я знаю одну сеньору, характер которой совершенно гармонирует с вашим, и которая могла бы понять и полюбить вас!
— Правда?
— Сеньору, которая почувствовала к вам симпатию с того мгновения, как только увидела вас.
— В самом деле?
— Она ежедневно спрашивает меня о вас.
— О! Кто же это?
— Сеньора так же несчастна, а, может быть, и еще более, чем вы!
— Так же несчастна?
— Да.
— Не существует женщины несчастнее меня! — прошептала донья Мануэла с глазами полными слез.
— На вас не клеветали, сеньорита!
— На меня не клеветали? — вскричала донья Мануэла, гордо подымая голову. — Единственная вещь, которую я никогда не прощу врагам моего отца, это то, что они порочили мою репутацию из чувства политической мести!
— Время рассеет эту клевету, мой друг, — нежно отвечал тронутый ее словами дон Мигель, — к несчастью для той особы, о которой я вам говорю, время, наоборот, является величайшим врагом.
— Как! Объясните мне это!
— Каждое мгновение ухудшается ее положение.
— В чем дело? Что такое?
— На нее наклеветали, выдав за унитарку, и теперь онаподвергается преследованиям.
— Но кто это?
— Эрмоса!
— Ваша кузина?
— Да!
— Ее преследуют?
— Да!
— По приказанию татиты?
— Нет!
— Полиции?
— Нет!
— Кого же?
— Того, кто преследует ее!
— Но кто же может ее преследовать?
— Тот, кто влюблен в нее и кого она не любит.
— И?..
— Извините меня… Он злоупотребляет своим положением в федерации и именем Ресторадора для целей своей низкой личной мести.
— О, кто это, его имя?
— Извините меня, сеньорита, я не могу пока сказать вам этого!
— Я хочу это знать, чтобы передать татите.
— Вы вскоре узнаете это, а пока я скажу только, что это очень влиятельная личность!
— Тем преступнее она, сеньор дель Кампо!
— Я это знаю.
— У меня к вам просьба.
— Говорите, сеньора.
— Приведите ко мне Эрмосу.
— Сюда?
— Да!
— Она не придет.
— Она не придет ко мне?
— Она боязлива и не будет знать, как держать себя в окружающей вас толпе.
— Я ее приму одна… но нет, я не могу принимать одна.
— Тем более, что с тех пор, как в ее доме был обыск, она боится быть оскорбленной.
— Но это невероятно!
— И еще я должен признаться вам, что она уже несколько дней назад покинула свою прелестную дачу, и все-таки ее постоянно мучают, беспокоят.
— Несчастная!
— Вы, однако, могли бы ей быть очень полезной и оказать большую услугу.
— Я? Говорите, дель Кампо!
— Если бы вы послали ей письмо, которое она могла бы показать в случае, если опять кто-нибудь явится к ней без приказания сеньора губернатора….
— Разве кто-нибудь может осмелиться это сделать без приказания татиты?
— Это уже делали!
— Хорошо, завтра же я напишу ей!
—Я позволю себе просить вас напомнить в этом письме, что никто не должен осмеливаться произносить имя генерала Росаса или федерации для оправдания незаконного поступка.
— Хорошо, хорошо, я понимаю, но, — прибавила она, — если мы будем продолжать наш разговор, то это может возбудить ревность всех этих людей, которым согласно приказанию татиты я должна улыбаться.
— Ваши желания равносильны приказаниям, сеньорита. Вы обещаете мне не забыть о письме?
— Да, завтра же вы получите его!
— Тысячу раз благодарю вас за такую доброту.
Донья Мануэла не ошиблась: ее продолжительный разговор с молодым человеком уже начинал беспокоить достойных федералистов, поэтому, едва она повернулась к супруге Мариньо, а дон Мигель — к донье Мерседес, как они поспешили к молодой девушке. Каждый из них спешил обратиться к ней своеобразным комплиментом: одни уверяли ее, что умрут за ее отца, другие предлагали голову унитария, ожерелье из ушей их противников, а некоторые — даже косы вражеских женщин, когда пробьет час мщения федералистов.
Одно мгновение дону Мигелю показалось, что он присутствует в собрании демонов, когда он слушал эти клятвы, предложения и поношения противников, произносимые людьми, которых принимала по приказанию отца дочь Росаса.
Вскоре, однако, гостиная почти опустела, и сеньора донья Мерседес Росас де Ривера встала, чтобы удалиться, с характерной для нее откровенностью, она сказала донье Мануэле, обнимая ее:
— Доброго вечера, девочка! Я ухожу и увожу дель Кампо, чтобы взбесить Риверу.
Донья Мануэла слабо улыбнулась.
— Он не дает мне покоя, дитя мое, — продолжала она, — таким он еще никогда не был! Но я хочу взбесить его так, чтобы он более не ревновал.
— Итак, вы уходите, тетя?
— Да, девочка! До завтра!
— Прощайте, донья Мануэла, отдохните! — сказал девушке дон Мигель,, пожимая почтительно ее руку.
Мерседес взяла под руку своего кавалера, и оба они, пройдя двор, вышли на улицу Ресторадора.
Стояла светлая ночь, а дон Мигель был без плаща, но гнев, испытываемый им, был так силен, что он совсем забыл об этом неудобстве.
— Пойдемте медленнее! — сказала ему донья Мерседес.
— Как угодно, сеньора! — отвечал ей дон Мигель.
— Да, пойдем медленнее и дай нам Бог встретить Риверу!
— Как он взбесится!
— Конечно!
— И вы покинете меня тогда?
— Che! 15 Я вам расскажу кое-что. Однажды ночью он встретил меня, когда я возвращалась от Августины в сопровождении слуги. Увидев меня, он перешел на противоположный тротуар. Я узнала его, но что выдумаете, я сделала?
— Вы позвали его?
— Que? 16 Ничего подобного! Я притворилась, что совсем не видала его, и принялась ходить взад и вперед по улицам. Я едва не потеряла башмак, который развязался у меня, вот! Куда я ни шла, Ривера все время следовал за мной по противоположному тротуару. Я знала, что он зол, и делала все нарочно, я говорила тихо, вдруг останавливалась и принималась хохотать, наконец, вернулась домой, и все время Ривера шел сзади меня. Дома была сцена: он кричал, поднял целую бурю, но в конце концов должен был заключить мир, поцеловал мне руку и затем…