Гибель замка Рэндол
Оставалась Беатрис, леди Рэндол, которую с большим трудом сумели увести от рушащихся стен.
Прикативший из города врач осмотрел тела погибших мальчиков, попытался успокаивать мать, а самому Рэндолу сказал, качая головой, что время всё лечит, что никогда нельзя отчаиваться, а, напротив, следует надеяться, что разум, быть может, вернётся к несчастной Беатрис, что лучше всего увезти её отсюда, развлечь дальним путешествием, но если женщина откажется уезжать, то настаивать не нужно, что сам Рэндол и его супруга ещё не стары и могут завести новых детей, что жизнь не кончена, что… что… что…
Уехал доктор, не взяв никакого гонорара, и этот необычный поступок больше всего убеждал, что жизнь кончена.
Ни о каком путешествии Рэндол не заговаривал, понимал, что Беатрис можно увезти отсюда, только связав по рукам и ногам. Даже в деревню, где для лорда приготовили помещение в лучшем из домов, она отказалась идти. Молча бродила мимо пожарища, улыбалась неживой улыбкой, повторяла покачивая головой:
– Как странно!
Куда делась ночь и весь следующий за пожаром день, Рэндол припоминал с трудом. Лишь когда стемнело, он уговорил Беатрис зайти под крышу, в ту самую, трижды проклятую башню. Там в колодце цокольного этажа оставалось единственное их имущество: древняя мебель, предназначенная, кажется, не для жизни, а для умерщвления плоти, старая посуда, принесённая по просьбе волшебника из людской, ветхое, негодное к носке платье. Обустраиваясь в башне, чародей поначалу специально просил всё самое худшее. Видно уже тогда знал, чем закончится его проживание в замке, и тщательно готовил грядущую месть.
Рэндол спустился в башню первым, поставил на стол свечу, помог спуститься Беатрис. Потом наклонился и поднял скомканную записку. Он дословно помнил, что было написано там, но всё же разгладил бумагу и перечитал: Возвращаю тебе твою башню в целости и сохранности. Живи в ней".
Рэндол заскрипел зубами, хотел изорвать поганую писульку, но вдруг увидал, как внизу, где не было подписи, проступают новые слова. Теперь последнее предложение гласило: "Живи в ней вместе со своей безумной женой и дохлыми детьми". А следом – шикарный, на пол-листа росчерк.
Это было уже слишком для живого человека. Неведомо, что сделал бы Рэндол, или что случилось бы с ним, но в этот самый миг Беатрис, бесцельно взошедшая на приступку для стрелков и глянувшая сквозь бойницу, тревожно воскликнула:
– Дым! Вильгельм, в доме пожар!
Разумеется, над развалинами было ещё довольно дыма, так что помрачённому сознанию Беатрис могло померещиться что угодно, но сила повторенных слов была так велика, что Рэндол, не раздумывая, метнулся на улицу. Снова под ногами скрипучая лестница на второй этаж, затем каменная винтовая – во двор.
Больно ударившись о косяк, Рэндол вырвался из башни и увидел, что его дом горит. Он был совершенно цел, словно два дня назад: все три этажа и четырёхъярусная дряхлая башня, прислонённая к новому зданию. На третьем этаже левого крыла мирно светилось окно, а из дверей парадного входа валил жирный удушливый дым.
Не было времени думать о причинах случившегося, с чего бы сгоревший дом вдруг восстал из развалин; единственное освещённое окно звало к себе, требуя не размышлений, а действий. Уже на бегу Рэндол вдохнул поглубже и рывком, потеряв половину пуговиц, распахнул плащ, чтобы можно было хоть немного прикрывать лицо от летящих искр.
Вчера он не рискнул забегать в парадные двери, но сейчас иного выхода не оставалось: переносной лестницы нет, уцелевшие лошади угнаны в деревню, а обегать здание кругом, к чёрному ходу – потерять несколько драгоценных минут.
Рэндол ринулся в самый ад.
Натянутый на голову плащ – плохая защиты от взбесившегося огня, раскалённый дым – слабо годен для дыхания, но каким-то чудом Рэндол оставался жив и продолжал бежать. Хотя, почему, – каким-то? Ясно, чья злая воля творит чудеса, храня его для горших мучений. Если Рэндол сейчас погибнет, месть чародея окончится, мёртвому не могут мстить даже маги. И Рэндол бежал сквозь огонь, стараясь использовать хотя бы это бесчеловечное попущение.
Пламя жрало ковры и гобелены, змеилось на лезвиях оружия, развешенного по стенам, облизывало деревянные рукояти старинных секир. Лица предков корчили с горящих полотен отвратительные гримасы, осыпаясь чёрным прахом. Рэндол бежал. Даже отсюда он слышал крики на третьем этаже своего сгоревшего дома и бежал, чтобы исправить самую жестокую несправедливость, а если не удастся, то хотя бы погибнуть рядом с детьми.
Как и вчера он обогнал огонь не более, чем на минуту. В галереях и парадных залах гудело, и Рэндол зная, чем кончится пробежка с детьми сквозь огонь, распахнул окно и приказал Робину:
– Прыгай!
– Высоко! – отчаянно закричал мальчик.
– Прыгай, тебе говорят! Сгоришь!
Робин зажмурился и прыгнул за окно, отставив руки и слегка согнув ноги в коленях, как прыгал с деревянного табурета в гимнастическом зале. Рэндол подхватил Перси, прижал его одной рукой, второй ухватился за край оконной рамы и, оттолкнувшись ногами, описал дугу над бесконечным пустым пространством.
Есть люди, которые ничуть не боятся высоты. Они могут стоять на краю пропасти и, нагнувшись, плевать вниз. Наверное, если бы им гарантировали жизнь, они смогли бы спрыгнуть с высоты в две мили. Рэндол был не из таких. Высота манила его и пугала. Если кто-то перегибался через подоконник хотя бы на втором этаже, ноги у Рэндола слабели, а в животе противно тянуло. И сейчас, болтаясь на высоте, он не мог разжать пальцы. Лишь мысль, что рама откачнётся обратно, и он упадёт прямиком на Робина, заставила его решиться.
Падение оказалось совсем не страшным, его Рэндол попросту не запомнил. Осталась лишь боль в отшибленных ногах. Рэндол даже не упал, вернее, упал, но уже потом, мягко, на бок, чтобы не придавить Перси.
Робин лежал на булыжной мостовой, лицом вниз. Лужица крови медленно натекала из разбитой головы, скапливаясь в ложбинке между камнями.
А Перси? Он же не падал на камни! Даже в самый миг удара Рэндол не выпустил малыша…
Головка Перси была нелепо запрокинута, на губах и под носом выступила кровь. Как ни смягчай удар, он оказался слишком силён для пятилетнего мальчугана.
Рэндол положил Перси рядом с братом. Стоял, не замечая близкого огня, который вырывался уже изо всех окон. Подбежала леди Беатрис, опустилась на колени около детей.
– Как странно, Вильгельм! Неужели наши мальчики будут умирать каждый день?
* * *Что такое магический конклав – знает всякий. Случается, в нищую деревню или к знатному сеньору приходит ничем с виду не примечательный человек и, глядя в глаза, говорит: "Я – маг", – а затем обращается с просьбой, порой весьма причудливой. Просьбу эту лучше выполнить, ибо отказывать волшебнику небезопасно. И ещё опаснее требовать от гостя подтверждения его способностей; оскорблённый чародей может такого наколдовать – вовек не забудешь. А чтобы мошенники всех сортов не пользовались чародейскими привилегиями, существует конклав. Солжёшь, объявишь себя волшебником без должных оснований, а через день подойдут к тебе два неприметных человека и скажут: "Назвавшийся магом, яви своё искусство", – а потом выжгут на лбу самозванца яркое клеймо, светящуюся букву "М". Одни полагают, что буква означает "Маг", другие, что – "Мошенник". Даже после смерти на сухом черепе горит этот знак, оповещая всякого, что перед ним лгун.
Люди въедливые могут напридумывать кучу желаний, ради исполнения которых самозванец согласится остаток жизни проходить клеймлёным, но в реальной жизни из такого ничего путного не выходило. Чужое добро возвращалось владельцу, а всё остальное… бывают просьбы, на которые можно отказать и чародею или, по меньшей мере, оттянуть их исполнение на день или два. А за это время лоб незваного гостя украсится горящей язвой.
Просто так кричать: "Я маг, колдун великий!" – можно совершенно безнаказанно, представляясь магом, надо непременно глядеть собеседнику в глаза, а при этом клеймо не скроешь, оно и сквозь капюшон просвечивает. Зато нищие, которым себя не жаль, и здесь сумели приспособиться. Скажем, ночью возвращается домой подвыпивший гуляка, и вдруг из тьмы выступает фигура с мерцающим клеймом во лбу и взывает утробно: Я чёрный некромант Сехеб!" Какого неробкого десятка ни будь, рука сама лезет за монетой. Лучше уж откупиться от греха подальше.