Журнал «Если», 1998 № 03

— Слышал я, что в давние годы в Европе порох знали, — возразил я. — Потом был утерян секрет, спрятан на Слове, а мастера убили. Пришлось из китайских земель заново тайну доставлять.
— А если и так? Видишь, Слово все время работает, одно теряется, другое находится. И благо в нем, и зло.
Я кивнул.
— Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была великая мудрость. Для стороннего взгляда — все просто. Сказал человек что-то, потянулся куда-то, с силами собрался — и достал вещь из Холода. А теперь подумай сам. Мог принц Маркус от цепей освободиться?
— Нет, конечно. Навык нужен.
Брат Рууд усмехнулся:
— А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на Слово?
— Но… — я задумался. Мальчик касается цепи… прячет в ничто… остается свободным? — У него сил не хватало?
— Не в том дело. Цепь не ему принадлежала, он в цепи был. Вот если вначале снять цепь, власть над ней ощутить — то пошла бы она в Холод без задержек. Об этом еще святой Фома рассуждал — чем мы руками владеем, то и духу подвластно… А вот если веревка или цепь — один конец свободный, а к другому привязан ослик или человек. Берет принц Маркус эту веревку-цепь, да и кладет на Слово. Что случится?
— Живое и жившее Слову не подвластно.
— Правильно. А то, что к живому привязано? Уйдут путы в Холод, станет пленник свободным?
— Не знаю.
Брат Рууд улыбался.
— Скажи! — попросил я. — Скажи, брат!
— А вот это, Ильмар, от того, кто Словом владеет, и от того, на ком путы, зависит. Может, так случится, что исчезнут. А может, и нет… Хорошо представь, что берутся за одну вещь два человека, знающих Слово. И каждый вещь на Холод прячет. Кому она будет принадлежать?
Я молчал. Все в голове смешалось.
— А если…
Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине, останавливаясь. Я глянул в окно.
— Брат Рууд, дозор армейский!
— Не бойся, брат…
Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных кирасах, десяток солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке был двуствольный пулевик. О чем говорят, слышно не было, но, похоже, ответы возниц их не удовлетворили.
— Брат Рууд…
— Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит человек со Словом к вещи составной. Например, к нашей карете. Берется за колесо, да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета или ничего не случится? А что с нами будет? В Холод не уйти, значит, на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя…
Дверь открылась. Офицер заглянул, почтительно произнес:
— Святые братья…
— Мир тебе, слуга Дома, — невозмутимо отозвался Рууд. — Так вот, рассуди, брат, что случится?
— Не знаю, — сказал я учтиво, голову склоняя. — На все воля Искупителя и Сестры…
— Святые братья, — с легким нажимом повторил офицер.
Брат Рууд повернулся к нему:
— Мир тебе. Говори.
— Из города запрещен выезд, — заявил офицер. Властно, но под этой твердостью пряталась неуверенность. Наверное, не один экипаж он назад завернул, но что сейчас делать — не знал.
— Мне это известно, офицер. Только касается ли сей приказ нас?
— В приказе сказано — всем без исключения…
— Повтори приказ дословно.
Офицер обрадовался и произнес:
— Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома запрещен для всех без исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а также отдельных путников проверять в поисках беглого каторжника Ильмара, после чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар или младший принц Дома Маркус будут замечены или хоть подозрение в том появится…
— Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам запрещает город покидать?
— В приказе не сказано ни о каких исключениях.
Рууд достал бумаги, протянул офицеру. Тот молча начал читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на Рууда.
— Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в части, что касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два смиренных брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности.
— Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! — с мукой в голосе воскликнул бедолага.
— Беру твой проступок на себя, брат, — безмятежно ответил Рууд.
— Именем Сестры прощаю грех.
Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся испариной лбу офицера.
— Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу.
— Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника Ильмара и принца Маркуса, — прошептал офицер.
Видимо, крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от святого паладина.
— Здесь лишь два священника храма Сестры, — ответил Рууд. — Все. Иди и не греши.
Офицер кивнул. И посмотрел на меня.
— Благословите, святой брат.
Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога. В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих глазах. И с облегчением произнес:
— Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди с миром.
— Спасибо, братья, — офицер подался назад. — Мягкого пути, святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер.
Он махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета тронулась.
— Трубачей нам не хватает, — сказал я. — Десятка трубачей да пары глашатаев.
— О чем ты, Ильмар? — удивился Рууд.
— И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: «Мы едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин — дело самое обычное. А скромный миссионер в епископской карете — явление заурядное. Не удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания».
Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами.
— Ты считаешь, что мы выдаем себя?
— Конечно, брат, — удивился я. — На самом-то деле, нам надо было пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете.
— А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили…
— Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину — такими тропками проведет, что ни одного стражника не встретим.
— Это воровские повадки.
— Конечно. Может, стоило их вспомнить ради святого дела?
Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить его уму-разуму.
— В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока дозорные сообщат начальству, пока старшие офицеры у кардинала истину опросят, пока раздумывать будут — мы уже в Риме окажемся.
Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может, на таких рысях да по хорошим дорогам дней за пять до Рима доберемся?
Брат Рууд разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения удерживает, на себя набросил, закрепил.
— Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо.
Я тоже лег, полог пристегнул. Потом сказал:
— А ведь ты солдат не испугался, святой брат… Ты кого-то другого боишься.
Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился.
Я немного подумал, не надо ли теперь, став миссионером, как-то иначе молитвы Сестре возносить. На коленях или еще как. Но брат Рууд подобным себя не утруждал, и я тоже решил не тревожиться.
Проснулся я уже в Брюсселе.
— Брат… — Рууд склонился надо мной. — Свежих коней на станции нет. Возницы предлагают дать нашим отдых до вечера.
— Почему бы не дать, — согласился я. — Выспались вроде славно, можно и вторую ночь в дороге провести.
Рууд махнул рукой возницам, те стали распрягать коней.
Отменно пообедав в хорошем ресторане, мы решили прогуляться. Благо, время до отправления у нас еще оставалось.
  
Глава четвертая,
 
в которой я узнаю, кого боятся святые паладины, но все еще не понимаю — почему.
 
Мы гуляли по Брюсселю до темноты. Еще два раза заходили в ресторанчики — выпить кофе, перекусить ойленболен — пончиками с изюмом. Посетили Европейскую Выставку, находящуюся под патронажем Дома. Раз в год тут показывали действительно диковинные вещи паровые машины и кареты, стрельбу из пушек и пулевиков по мишеням, полеты планёров, счетные машины, способные меньше чем за минуту перемножить два десятизначных числа, типографские станки, печатающие настоящие газеты, механические пианино и оркестрионы. Много диковинок есть в Доме. Да еще приезжают торговцы из Руссии, из Китая… сейчас мир, пусть хрупкий, но мир, всем хочется показать свои достижения, а порой и сменять их на чужие…