Добывайки

 
Глава шестая
Мы с мамой подняли тебя, — начал Под, — чтобы рассказать о том, что делается наверху. Арриэтта, держа чашку с бульоном в обеих руках, поглядела на него через край, Под кашлянул.
— Ты сказала недавно, что небо темно-коричневое и в нем есть трещины. Это не так. — Он взглянул на нее чуть ли не осуждаю­ще. — Оно голубое.
— Я знаю, — сказала Арриэтта. — Я видела через решетку.
— Разве тебе видно через нее небо?
— Продолжай, — прервала его Хомили, — расскажи ей о воротах.
— Ну, — тяжело роняя слова, проговорил Под, — а если ты выйдешь из этой комнаты, что ты увидишь?
— Темный коридор, — сказала Арриэтта.
— А что еще?
— Другие комнаты.
— А если пойдешь дальше?
— Еще коридоры.
— А если ты будешь идти и идти по этим коридорам вперед, и на­право, и налево, и снова вперед и дойдешь до самого конца, что ты уви­дишь?
— Ворота, — сказала Арриэтта.
— Крепкие ворота, — сказал Под, — ворота, которые тебе не открыть. Для чего они?
— Чтобы к нам не попали мыши, — сказала Арриэтта.
— Верно, — неуверенно произнес Под, словно согласился с ней только наполовину. — Но мыши пока никому не причинили вреда. Еще для чего?
— От крыс? — предположила Арриэтта.
— Здесь нет крыс, — сказал Под. — А что ты думаешь о кошках?
— Кошках? — удивленно повторила Арриэтта.
— Потом: не для того ли эти ворота, чтобы удержать тебя здесь?
— Удержать меня здесь? — в полном замешательстве промолвила Ар­риэтта.
— Наверху очень опасно, — сказал Под. — А ты, Арриэтта, — все, что у нас есть, понимаешь? Не то что Хендрири… у него и сейчас двое своих детей и двое детей Люпи. А раньше, — добавил Под, — у него было трое. Трое своих.
— Отец имеет в виду Эглтину, — сказала Хомили.
— Да, — подтвердил Под. — Об Эглтине. Они никогда не рассказывали ей о том, что делается наверху. У них не было окошка, как у нас. Они го­ворили ей, что небо прибито над головой гвоздями, что в нем есть щели…
— Надо же так глупо воспитывать ребенка, — пробормотала Хомили. Она фыркнула и пригладила Арриэтте волосы.
— Но Эглтина была неглупая девочка, — продолжал Под, — она им не поверила. И вот однажды она поднялась наверх, чтобы увидеть все сво­ими глазами.
— А как она выбралась? — с любопытством спросила Арриэтта.
— Ну, тогда у нас не было так много ворот. Только одни, под куран­тами. Видно, Хендрири забыл их запереть. Так или иначе, Эглтина вы­шла наружу…
— В голубом платье, — добавила Хомили, — и желтых лайковых ту­фельках, которые ей сшил твой отец, с пуговицами из черных бусин. Они были такие хорошенькие!
— Так вот,— продолжал Под, — в любое другое время все могло бы обойтись хорошо. Она бы вышла, осмотрела все кругом, может быть, не­множко испугалась бы и вернулась обратно… несолоно хлебавши… но здравой и невредимой.
— Но за это время многое произошло, — сказала Хомили.
— Да, — подтвердил Под, — она не знала, потому что никто не сказал ей, что ее отца «увидели», и что наверху завели кошку, и…
— Они ждали неделю, — сказала Хомили, — они ждали месяц, они не теряли надежды еще целый год, но с тех пор никто никогда не видел Эглтину.
— Вот что, — сказал, помолчав, Под и внимательно посмотрел на Дочь, — вот что случилось с твоей двоюродной сестрой.
Снова настала тишина, только суп булькал на очаге да слышалось, как тяжело дышит Под.
— Это разбило сердце твоего дяди Хендрири, — сказала наконец Хо­мили. — Он больше никогда не поднимался наверх… боялся найти там желтые лайковые туфельки. Им оставалось одно — переехать.
Несколько минут Арриэтта молчала, но вот она подняла голову и спросила:
— Почему вы рассказали мне об этом? Сегодня? Сейчас?
— Хомили поднялась, не находя себе места, подошла к печке.
— Мы вообще об этом не говорим, во всяком случае, не часто. Но се­годня мы решили… — Внезапно она повернулась к Арриэтте. — Мы должны честно тебе сказать: сегодня твоего отца «увидели» наверху.
— О!.. — воскликнула Арриэтта. — Кто?
— Ну, кто-то, о ком ты никогда не слышала. Но дело не в этом, дело в том, что…
— Вы думаете, они заведут кошку?
— Вполне возможно, — сказала Хомили.
Арриэтта поставила на пол чашку с супом — она была ей чуть ли не до колен — и уставилась в нее; на ее лице появилось какое-то странное, мечтательное выражение.
— А мы не можем переехать? — наконец осмелилась она спросить. Хомили всплеснула руками и повернулась к стене. У нее перехватило
дыхание.
— Ты не понимаешь, о чем ты говоришь! — закричала она, обращаясь к висевшей на стене сковородке. — Червяки, и горностаи, и холод, и сы­рость, и…
— Но представь, что я вышла наружу и кошка слопала меня. Тогда вы с папой переехали бы? Ведь так? — спросила Арриэтта, и голос ее дрогнул. — Ведь так?
Хомили снова повернулась, на этот раз — к Арриэтте. У нее был очень сердитый вид.
— Я тебя отшлепаю, Арриэтта Курант, если ты не перестанешь бол­тать глупости!
Глаза Арриэтты наполнились слезами.
— Я только подумала, — сказала она, — что мне тоже хотелось бы уйти отсюда… не слопанной… — И слезы покатились у нее по щекам.
— Хватит, — сказал Под, — сейчас же прекрати. Отправляйся в по­стель, Арриэтта, неслопанная и неотшлепанная. Мы поговорим обо всем этом утром.
— Я вовсе не боюсь! — сердито вскричала Арриэтта. — Я люблю ко­шек. Спорю, что кошка не ела Эглтину. Спорю, что Эглтина просто убе­жала, потому что ей противно было сидеть взаперти… день за днем… неделю за неделей… год за годом… Так же, как мне! — добавила она и разрыдалась.
— Взаперти! — удивленно повторила Хомили. Арриэтта прикрыла лицо руками.
— Ворота… — всхлипывала она, — ворота, ворота, ворота…
Под и Хомили уставились друг на друга поверх ее склоненной головы.
— Не надо было заводить этого разговора сегодня, — сказал Под уны­ло. — Да еще так поздно, перед сном…
Арриэтта подняла залитое слезами лицо.
— Поздно или рано, какая разница! — вскричала она. — О, я знаю, папа удивительно ловко все добывает. Я знаю, что мы сумели остаться, хотя все остальные должны были уйти. Но к чему это нас привело? Не думаю, что это так уж умно — всю жизнь жить одним в большом полупу­стом доме, в подполье, где не с кем поговорить, не с кем поиграть, нечего видеть, кроме пыльных коридоров, нет никакого света, кроме света свечей и очага, да того света, что проникает сюда через щели. У Эглтины были братья, была ручная мышка, у Эглтины были желтые лайковые туфли с черными пуговками, и Эглтина вышла отсюда… пусть один раз!
— Ш-ш-ш, — ласково сказал Под, — не так громко.
Половицы у них над головой заскрипели, послышались тяжелые шаги взад и вперед, взад и вперед. Они услышали стук кочерги и ворчание миссис Драйвер. «Чтоб ей пусто было, этой плите, — бормотала она. — Опять восточный ветер поднялся. — Затем, повысив голос, она позвала: — Кремпфирл!»
Под сидел, сумрачно уставившись в пол; Арриэтта вздрогнула и плот­нее закуталась в вязаное одеяло; Хомили испустила долгий и тяжкий вздох. Внезапно она подняла голову.
— Девочка права! — решительно сказала она. У Арриэтты сделались круглые глаза.
— Ой, нет… — начала она. Она даже испугалась. Правы родители, а не дети. Она знала: дети могут говорить что им вздумается и получать от этого удовольствие, всегда зная, что они не правы и с ними не случится ничего плохого.
— Понимаешь, Под, — продолжала Хомили, — для нас с тобой все было иначе. Здесь были другие семьи, другие дети… В ванной комнате — умывальники, помнишь? И эта семья, что жила за хлеборезкой… я забы­ла их фамилию. И мальчики из чулана. И тогда был подземный ход в ко­нюшню, по которому к нам приходили дети Захомутников. Нам было… как бы это сказать… веселей.
— Пожалуй, — сказал Под. — В некотором роде — да. Но куда это нас привело? Где все они сейчас?
— Я не удивлюсь, если многие из них живут и не тужат, — резко сказала Хомили. — Времена изменились, и дом этот изменился. Добыча у нас теперь не та, что прежде. Помнишь, многие ушли, когда здесь рыли канаву для газопровода. Через поле и лес и еще дальше. Настоящий тун­нель до самого Лейтон-Баззарда.