Рыцари Серебряного Щита

Это последнее «пам» прозвучало особенно громко и победоносно, и потому Андрейка повторил ещё раз:
 
 
Жучок пам-пам-пам! Пам-пам-па-ам!
 
 
— Не вопи, как дикарь, — попросила его Данка. — А то ничего не слышно.
— Чего тебе от меня надо? Я же пою о жучке.
— Данка! Кристя! — донеслось со стороны домов.
— Ого! Ужозно. Тязвёт, — перепугалась Кристя. На её скороговорном языке это должно было означать: «Уже поздно. Тётя зовёт».
— Нет, ещё рано, — буркнула Данка. — Просто мама, наверно, хочет покататься на яхте и приготовила ужин пораньше. И вечно вот так.
Обе девочки бросились бежать, Здишек за ними. Андрейка тоже попытался сделать несколько решительных шагов, но испугался, что потеряет свою драгоценную ношу, и медленно поплёлся в хвосте.
— И так и этак — всё равно нам попадёт, — громко сказал он жучку. — Ведь они — взрослые, а у нас на ногах ссадины, и руки выпачканы в смоле. Да ты вот ещё тут у меня…
Андрейка еле передвигал ноги. Но, смирившись с судьбой, которая всегда устраивает так, что взрослые кричат на детей и не любят разводить у себя дома жуков, снова запел:
 
 
Жучок ходит-бродит у меня по пальцу… Рам-пам-пам!
 
 
* * *
Данка была права: сразу же после ужина взрослые взяли из сарая паруса и отправились к озеру.
Следом за ними поползло и солнце, спускаясь всё ниже и ниже к воде. Тень старой липы протянулась наискосок от калитки через весь двор, и можно было, не влезая на дерево, попрыгать по самым большим его сучьям. В доме стало тихо и пустынно.
Когда стемнеет, надо будет пойти в комнату, посмотреть на часы; если уже восемь, — лечь спать. Ну, а пока можно делать всё что угодно, можно бегать, шуметь, кричать. Здишек засунул два кирпича в ржавую железную трубу и пустил её по ступенькам крыльца с криком:
— Внимание! Все в убежище! Летит атомная бомба!
Труба с адским грохотом ударилась о бочку, разбрызгивая по сторонам струи чёрной сажи. Данка свистнула и убежала, делая вид, что ужасно боится.
А Кристя запела:
 
 
Тиха вода бжеги рве,
 
И милицья о тым ве… [2]
 
 
Андрейка сломанным удилищем выгоняет с огорода кур, которые проявили явно враждебные намерения в отношении его жучка.
Азор лает без всякой необходимости.
Иначе говоря, одновременно вершится сотня таких дел, о которых даже и помышлять нельзя, когда старшие дома. Никто из ребят не видит, однако, что за ними внимательно следит одна пожилая крылатая особа — делегат Совета Лесных Зверей, увенчанная сединами и умудрённая житейским опытом Сорока. Она сидит на заборе и понимающе смотрит на шумную беготню, время от времени прищуривая то один, то другой утомлённый старческий глаз.
Понемногу небо окрашивается в багряный цвет, дневное светило прячется за лес, а ребячьи забавы постепенно утихают и прекращаются вовсе. Наконец все рассаживаются во дворе, там, где нет травы, но зато есть песок и в нём можно копаться сколько угодно.
— Они уже далеко отплыли, — напоминает Данка.
— Нвернадргойберг, — добавляет Кристя.
— Не на другой берег, а наверняка дальше. Нас — так они берут с собой редко, да и то только тогда, когда ветер слабый и плавают у самого берега.
— Давайте сделаем себе озеро.
— Из воды?
— Нет. Из песка.
Четыре головы склоняются одновременно, и четыре пары рук приступают к делу.
Вот берег, отделённый от «воды» валом. На песчаной воде вырастают песчаные волны. На берегу — лес из папоротников, пещера из консервной банки, а из неё выглядывает негритёнок. Он видит, как плывёт по «озеру» парусник из куска коры, как разрезает «волны» щепка-пароход. Резиновый крокодил своими размерами напоминает скорее кита. Кристя выкладывает из камешков великолепное шоссе, а Андрей выпускает из спичечного коробка жучка, чтобы он погулял немного в папоротниковой роще…
Старая Сорока перелетает с забора на вишню, туда, где листва погуще, садится поудобнее у самого ствола и дремлет.
Солнечный багрянец на горизонте бледнеет, на землю опускаются сумерки, однако это даже и лучше, потому что всё теперь кажется настоящим — и песчаное море, и пароход, и шоссе из камешков.
Кто-то пищит.
— Это негритёнок? — спрашивает Кристя.
— Нет, это моя сестрёнка, — поясняет Андрей.
Данка идёт успокоить малышку. В комнате совсем уже темно. Она склоняется над коляской, чтобы рассмотреть лицо ребёнка, и говорит:
— Не плачь. Все ушли. Мы одни тут только и остались.
Сестрёнке Андрея нет ещё и года, однако, кажется, она всё понимает, потому что сразу же умолкает, начинает играть ленточкой и сосать пальцы собственных ног.
Данка, осторожно ступая, выходит из комнаты, но по пути прихватывает с собой какой-то предмет, который лежит на столе и тускло поблёскивает в последних лучах света, ещё проникающих в комнату. Она старательно прикрывает за собой дверь и двумя огромными прыжками выскакивает на двор.
— А забыли, а забыли! — в восторге кричит она.
— Что? О чём?
— Забыли взять бинокль. Он лежал на столе. Вот уж теперь-то мы в него поглядим — так поглядим! Вдоволь!
— Это моего папы, — поясняет Андрей. — Если узнает, он оттаскает тебя за уши.
— А ты наябедничаешь?
— Нет, не наябедничаю. Если дадите мне посмотреть, то не наябедничаю.
— Ну, погоди. Я первая.
Данка знает, какую сторону бинокля взрослые обычно прикладывают к глазам, но она подносит бинокль к глазам другой стороной. По крайней мере не надо наводить на резкость, и когда смотришь в него, так всё представляется таким маленьким, словно специально уменьшилось для детей, приняло их масштабы. Смотришь в бинокль, и кажется, стоит тебе сделать лишь один шаг, и ты уже перемахнул через озеро, сел на крышу сарая, а дом… дом выглядит таким маленьким, будто он кукольный.
— Ну, давай же! А то наябедничаю.
— Погоди. Сейчас Здись, потом Кристя, а ты — под конец. Как самый младший.
— Ладно. Только не разглядывайте всё. Оставьте и мне что-нибудь.
Бинокль переходил из рук в руки. Смотрели на дом, на деревья, на Азора, который превращался вдруг в маленького щенка. И каждому становилось как-то не по себе. Ребята в задумчивости умолкали.
— Пошли на скамейку. Оттуда лучше видно.
Перешли на скамейку, сели рядышком, тесно прижавшись друг к другу.
Ветер совсем утих, поджидая прихода ночи. Даже Азор положил голову на вытянутые лапы, и только хвост его слегка пошевеливался.
Кристя опустила руку с биноклем и сказала, на сей раз медленно и отчётливо:
— Знаете, когда глядишь на наше песчаное озеро и на папоротники, то они кажутся совсем настоящими, только далёкими-далёкими. А если бы они и в самом деле были настоящими, то мы поплыли бы на пароходе к негритёнку…
— Так это же кукла, да и пароход из щепки, — недовольно протянул Андрейка. — Я бы тоже хотел, конечно, поплавать, но вот как?
— Надо, чтобы какой-нибудь волшебник всё это оживил, — пояснила Данка. — Как бывает в сказке.
— Не хочу, чтобы чародей… — Андрей беспокойно огляделся по сторонам. — Если папа вернётся…
— Не бойся. Теперь уже нет чародеев. Только в сказках остались…
— А чудо может быть, — вставила Кристя. — Ксёндз говорил…
— Чудо?! — прервала её Данка. — Исключено. Ерунда на постном масле.
Азор приподнял голову, втянул носом воздух и вдруг заскулил. Дети встрепенулись. За углом сарая, над пущей, как-то странно посветлело небо. Сквозь тёмные ветви деревьев пробивался золотисто-серебряный свет. Он становился всё ярче и ярче.
— Поздно уже, — сказала Кристя. — Можелчшедемдмой…
— Погоди, сейчас погляжу, что там такое в лесу. — Данка взяла бинокль.
— Месяц всходит, — пояснил Здишек, однако в это самое мгновение Азор завыл так странно, что все вздрогнули.