Дважды два равняется одуванчику
Следующий фонарь они засветили красной спичкой. Ещё один — голубой. А поскольку спичек в коробке было множество и все разных цветов, то, оглянувшись назад, Славка увидела длинные-предлинные гирлянды разноцветных фонарей — малиновых, лимонных, салатовых, бирюзовых, сиреневых, морковных, вишнёвых и ещё всяких других, про которые она даже не знала.
На высоких холмах над Днепром окончили они свою нелёгкую работу. Теперь весь город под ними сиял, опоясанный радужными гирляндами фонарей.
И Славке приятно было думать, что где-то там, между двух рядов зажжённых фонарей, идут, взявшись за руки, её папа и мама.
Тильди-тильди-бом!
А потом:
Кхе-кхе-кхе!..
— Спокойной ночи! — сказал сиреневый куст синей птице. — Ты потрудилась на славу!
Глава XI. Бабуси-Маруси, манная каша и платье
В полуподвальную комнату тёти Лиды солнце заглядывает только по утрам. Ну что ж, тем веселее просыпаться! Солнце уже пристроилось на подушке и как котёнок свернулось клубочком возле Славкиной щеки. Полусонная, не раскрывая глаз, Славка погладила солнечного котёнка на своей подушке, и он довольно замурлыкал.
— У меня есть папа! — радостно прошептала Славка и вскочила с постели.
В комнате уже никого нет, все на работе. Тётя Лида ушла на фабрику, Светлана ведёт по залитой солнцем площади свой дребезжащий голубой трамвай, мама — в редакции, дедушка — на стройке, папа — в школе, а Толик гоняет голубей, и его победный свист не умолкает за окном.
Славка жмурится со сна, ложится животом на нагретый подоконник и смотрит, как Толик подпрыгивает на крыше сарая. Он свистит и размахивает палкой с тряпкой на конце. Голуби всё выше и выше, всё выше и выше поднимаются в небо, так высоко, что глазам делается больно следить за ними. Славка смотрит в небо и завидует: эх, полететь бы вот так! Белые голуби в вышине снизу кажутся серебристо-голубыми, а серые — красноватыми.
Толик замечает Славку в окне, но не подаёт виду. Такая мелюзга ему не компания! Осенью Толик пойдёт в школу, а Славка только через год. Толик не сознаётся даже самому себе, что завидует ей. Ох, если бы и его папа вернулся — вот так, вдруг. Ведь это часто бывает: семья получила похоронку, а потом отец объявился.
Толик вспомнил, что Славка только что проснулась и ничего не знает. Он кричит:
— Эй ты, Славка-козявка, ты всё на свете проспала…
Славка чувствует, что у Толика есть для неё какая-то новость, и потому решает не обижаться на «козявку».
— А что? — кричит она и вылезает из окна во двор, прямо в высокие одуванчики.
— А то, что мы с твоим папой идём сегодня в кукольный театр!
— Ух ты! А кто сказал? Папа?
— Ага. Утром, когда брился. Он велел, чтоб мы с тобой зашли за ним в школу после двенадцати, — радостно сообщил Толик и съехал по деревянным перилам вниз.
Славка бросилась к Толику и поцеловала его. Толик даже растерялся:
— Телячьи нежности… Ты бы ещё козу поцеловала!
— А вот и поцелую, а вот и поцелую! — запела, затанцевала по двору Славка и, обняв за шею смирную тёти Лидину козу, чмокнула её в нос. Коза вытаращила глаза и испуганно заблеяла.
В палисаднике бабусь-Марусь на столе закипал самовар. Растрёпанный, заспанный хулиган Адька уплетал хлеб с луковицей, радуясь, что никто не видел, как он только что ел манную кашу. Адька проглотил её одним духом. Он любил кашу, но стеснялся есть на людях. Его и так задразнили этой манной кашей. А всё из-за бабусь. Как будто не могут просто сказать: «Адька, иди есть!» Нет, им обязательно надо высунуться из окна и в два голоса сладко пропеть на весь двор: «Адасик, иди кашку есть!» Так и прилипла к нему эта «кашка». Даже малышня (правда, издалека) пищит: «Адасик, иди кашку есть!»
Бабуси-Маруси расставляют на столе большие голубые чашки.
— Славочка, Толик, идите к нам чаёк пить, да и кашки поедите…
— Спасибо, не надо. Мама утром супу сварила… — крикнул Толик.
— Суп — это вам на обед, а сейчас кашку поешьте!
— Привязались со своей кашкой! — проворчал Толик и побрёл к палисаднику. По правде говоря, ему очень хотелось каши, но Адька так злорадно хихикал!
Что касается Славки, то она уже давно сидела за столом и помешивала кашу ложкой, чтоб скорее остыла. А бабуси-Маруси разливали чай.
Славка любила гостить в палисаднике у бабусь. Тут целыми днями стучала швейная машинка. Портних не хватало, и бабуси-Маруси обшивали чуть ли не всю Ботаническую улицу. Под столом стояла огромная фанерная коробка с обрезками и лоскутками, и бабуси разрешали Славке в ней рыться.
А ещё у бабусь-Марусь было восемь кошек, и по палисаднику всегда ползали маленькие котята. В свободное от шитья время сёстры бродили по городу с котятами в корзинке и предлагали их всем желающим.
Бабуси-Маруси убрали со стола посуду и разложили шитьё.
Славка в восхищении смотрела на блестящую зелёную ткань в белых кленовых листьях.
— Это кому такое красивое платье?
— Кому-кому… Тёте Миле Кабанихе… Нравится?
— Очень, — вздохнула Славка.
— Маня, — обратилась одна бабуся-Маруся к другой. — Там что-нибудь остаётся?
— Да сантиметров сорок будет. Если прибавить то белое кружево, что осталось от Розиной блузы, выйдет чудное платьице для нашей Славки.
— Для меня? — У Славки даже дыхание перехватило.
Эти две старушки были для девочек добрыми феями. Они и со взрослых-то много не брали за шитьё, а уж детям всё шили бесплатно.
И ещё у них была одна маленькая хитрость. Распространялась она только на Милю Кабанову и продавщицу Розу — дворовых богачек.
Бабуси всегда наказывали им покупать немного больше ткани, чем нужно было на платье, зато в остатках щеголяли все дворовые девчонки.
Тётя Миля догадывалась об этом, она возмущённо фыркала и злилась, когда видела на детях знакомую ткань, она даже пробовала ругаться, но ничего не могла поделать. Других портних поблизости не было, да и шили бабуси прекрасно.
— Вот здесь мы сделаем кружевную вставку с воротничком и такое же кружево пришьём к подолу.
— Бабусеньки-Марусеньки, а когда вы его сошьёте? Вот бы сегодня!
— Ну что ж… Прибегай часика через два, — засмеялись бабуси-Маруси.
Глава XII. Поговорим про кино
Славка ужасно любила кино. Да разве только она одна? Кино любили все. Но больше всех — хулиган Адька.
Собственно, Адька не был хулиганом, но у него были две очень плохие привычки: во-первых, он стрелял из рогатки, во-вторых, играл в проходном дворе с рыжим Фимкой в «биту» и «ножички» на деньги. Дядя Гриша говорил, что Адьке просто некому дать ремня.
Выиграв несколько копеек, Адька бежал на улицу Саксаганского и покупал в лавке 200 граммов сушёных бычков — таких маленьких рыбок с большими головами. Как же Адька их любил! Он мог часами, свесив ноги, сидеть на крыше сарая и грызть своих бычков, а рыбьи косточки, конечно же, бросал на землю. Дворничиха тётя Марта не раз гонялась за ним с метлой, но где ей было угнаться за двенадцатилетним сорванцом!
Всю вторую половину дня Адька торчал у кинотеатра, придумывал самые невероятные способы пробраться в зал без билета. Не всегда его изобретательность торжествовала, и частенько Адьку за ухо выводили из кинотеатра. Но случалось, что ему везло.
А уж попав в зал, он не выходил оттуда до последнего сеанса. За несколько минут до конца фильма Адька прятался в пыльной плюшевой портьере и не вылезал из неё, пока не начинался следующий сеанс.
Бывало, Адька по семь-восемь раз смотрел одну и ту же картину, но пересказывал всё равно беспорядочно и путано, а поэтому ему не надоедали просьбами «рассказать кино».
Лучше всех «рассказывала кино» Светлана, старшая сестра Толика. Она садилась на скамейку у забора, а вокруг неё размещалось полдвора. Все замирали, когда Светлана начинала свой рассказ:
