Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа)

— Не твое дело! Уходи отсюда!
— И пойду… Скоро звонок. Мое дело маленькое. Кто замазал, тот и отвечать будет. Не хотела бы я быть на его месте!
— А я не хотела бы быть на твоем месте, Синицына, — тихо сказала Валя Степанова, складывая под подбородком ладони и крепко зажмуривая веки. — Ни за что, ни за что не хотела бы я быть на твоем месте!
— Скажите, какая артистка нашлась! «Ни за что! Ни за что»! Почему это? — передразнила ее Синицына.
— Потому что ты говоришь, как чужая, — твердо сказала Валя Степанова.
— «Чужая»… — протянула Синицына, глядя на нее злыми глазами. — А ты своя?
— Она своя! Она наша! — крикнула Надя Глушкова. — И потому ей всех жалко. А тебе никого не жалко.
— А кого мне жалеть? Вот еще! Не надо было фамилию замазывать! Я за других не отвечаю. И нечего ко мне придираться.
— Да кто к тебе придирается? Отстань, пожалуйста! — с досадой отмахнулась Валя Степанова.
— Ладно, ладно! Я все понимаю… И насчет стихов тогда придрались. Завидуете мне — вот и все!
— Завидуем? — Девочки удивленно переглянулись.
— Да, завидуете! А больше я ничего не скажу! И кто замазал — не скажу! — крикнула Нюра.
— Синицына, на кого ты думаешь, говори прямо! — подбежала к ней Зорина.
— На кого думаю? Это мое дело! — сказала Синицына, уходя в класс.
— Бормочет какие-то глупости, — пожала плечами Валя.
— Я знаю, про кого она говорит, — хмуро сказал Медведев, поглядев вслед Синицыной. — Ладно, Митя скорей нас разберется! А я прямо скажу: довели человека до зла. Одинцов не имел права…
— Нет, имел!
— Если дружишь, так не подводи товарища, вот что!
— Одинцов звеньевой… да еще редактор!
— А Трубачев — председатель совета отряда!
— Ну и пропал он теперь!
Девочки собрались в кучку и шепотом разговаривали между собой.
— Лучше прямо сказать, чем за глаза, — слышался взволнованный голос Лиды Зориной.
— Конечно, это обидно… Надо прямо спросить, — соглашалась с ней Степанова.
— Нет, нет! Не надо! Лучше подождать. Он и сам сознается, если это он! — горячо возражали им девочки.
В коридоре показался Мазин.
Он замедлил шаг, нагнул шею, крепкой головой раздвинул ребят и уставился на газету. Потом поднял руку, почесал затылок, глубоко вобрал воздух, шумно выпустил его и, глядя себе под ноги, сказал:
— Эх, жизнь!
И тут только заметил Петю Русакова.
Петя стоял в сторонке и растерянно улыбался товарищу. Но Мазину было не до него.
— Трубачев пришел? — шепотом спросил он.
— Нет еще.
Мазин сел за свою парту: «Если сейчас сказать про мел? Не поможет Пропадет заряд… Как же это он? Сгоряча, верно… Эх, ты!… Что же теперь делать-то? Я же ему сказал: выручу, а он давай фамилию черкать. А теперь вовсе каюк будет…»
Мазин встал и, засунув руки в карманы, направился к Одинцову.
Коля Одинцов, окруженный кучкой ребят, горячо спорил с кем-то:
— А если товарищ мой человека убьет, я тоже молчать должен?
На лбу у него выступили капли пота, лицо было серое, нос заострился.
Мазин взял его за локоть:
— Ты это ладно… потом объяснять будешь. А сейчас давай-ка… сними статью. Пусть Белкин заново перепишет. Одинцов повернулся к Мазину.
— Ты это что, с ума сошел? — заикаясь, спросил он.
— Нет еще, не сошел. Это ты… — Мазин с презрением посмотрел прямо в лицо Одинцову, но сдержался и только глухо сказал: — Давай Белкина!
— Мазин, ты что, еще хуже хочешь сделать? — стискивая зубы, сказал Одинцов. — Все обманом? А пионерская честь у тебя где?
— Эх ты, пионер! Пионер — это товарищ, а ты кто? — остро поблескивая глазами, сказал Мазин.
В класс вбежал Саша. Он кого-то искал.
— Одинцов! Одинцов!
— Булгаков, видел? — подбежали к нему ребята.
— Видел… Где Одинцов?
— Саша! — Одинцов спрыгнул с парты и подошел, к товарищу.
Саша крепко сжал его руку:
— Там фамилия зачеркнута.
Одинцов усмехнулся.
— Ты думаешь, это он? — шепотом спросил Саша.
Одинцов кивнул головой.
— Что же будет, Коля? Ведь это же… совсем уже… — Саша запутался в словах. — Наверно, на сборе вопрос будет…
Саша умоляюще взглянул на Одинцова.
— Я не знаю, что делать, Саша… Понимаешь, он, верно, сгоряча, со зла, что ли, — с отчаянием сказал Одинцов. — Надо с Митей поговорить. Все равно он узнает.
— И Сергей Николаевич узнает. Вся школа будет знать, — с испугом сказал Саша и вдруг горячо зашептал: — Я с ним в ссоре, но это ничего не значит, я буду защищать его… Я скажу, что он хороший председатель, что ребята любят его. А ты, Одинцов?
— Я тоже, конечно! Надо просить, чтобы ему только предупреждение сделали в случае чего, понимаешь?
У Саши покраснели веки.
— Ему это ужасно… Он гордый очень.
В класс вошел Сева Малютин. В синей курточке с тугим воротником он казался очень тоненьким и бледным. На щеки его не то от длинных черных ресниц, не то от больших синих глаз ложилась голубоватая тень. Он оглянулся на чей-то голос и громко сказал:
— Это неправда! Он сам скажет всем, что это неправда! — Сева тяжело дышал, но голос у него был сильный и звонкий.
На минуту в классе все стихло.
— Ручаешься? — спросил чей-то насмешливый голос.
— Ручаюсь!
Надя Глушкова подбежала к Севе:
— Малютин, не спорь! Тебе нельзя…
Петя Русаков втянул голову в плечи и боком подошел к Мазину:
— Коля, мне нужно тебе сказать что-то…
Мазин даже не взглянул на него:
— Сядь на место, не до тебя мне!
Петя замолчал и тихонько сел на место.
«Сказать или не сказать Мазину? Ведь я же лучше хотел сделать! Я же не знал, что так выйдет, — тоскливо думал он, искоса поглядывая на Мазина. — Пусть лучше он меня по шее стукнет!»
Он снова близко придвинулся к другу:
— Мазин, слушай…
— Ты что лезешь ко мне? У меня и так в голове все вверх тормашками! — повернулся к нему Мазин. Лицо у него было красное, сердитое.
«Потом скажу, — решил Петя. — Сейчас он, верно, придумывает что-то».
Мазин не придумывал, он думал: «Дело пойдет дальше… вопрос поставят на сборе. Тогда я и про мел скажу. Честно. Из-за чего дело вышло».
В классе было очень шумно. Ребята кричали, спорили, нападали на Севу.
— Нам его не меньше твоего жаль! — кричал Медведев. — Но раз это он сделал, нечего на других тень наводить.
Лицо Севы вспыхивало от волнения, он часто кусал сухие губы:
— А я говорю, что это не он! Трубачев этого сделать не мог! Он не трус! И это сделал не он!
— А кто же — ты? — крикнул кто-то из ребят и осекся.
Васек Трубачев остановился на пороге, откинул со лба волосы и встретился глазами со всем классом.
Стало очень тихо.
Васек посмотрел на Мазина: «Выручил, нечего сказать!» Он сел за свою парту и снова посмотрел на лица ребят: «Еще подумают, что это я сделал!»
Никто не говорил ни слова, никто не смотрел в его сторону. Молчание было так тягостно и напряженно, что Лида Зорина не выдержала. Она поднялась с места и громко сказала:
— Трубачев! Мы хотим тебя спросить всем классом: кто зачеркнул твою фамилию в газете?
Мазин сделал Ваську предупреждающий знак бровями. Он хотел сказать: «Подожди сознаваться! Может, я еще что-нибудь придумаю».
Но Трубачев понял этот знак по-своему. Он вспомнил, как Мазин ждал его вечером у крыльца, какое было у него виноватое и трогательное лицо, и решительно ответил:
— Я не знаю, кто это сделал!
И вдруг ясно понял, что именно его, Васька Трубачева, подозревает весь класс в этом трусливом поступке. Он вспыхнул от новой неожиданной обиды, вскипел от злобы, но… посмотрел на Мазина и опустил глаза.
— Он! — тихо и отчетливо сказал кто-то на задней парте. Звонок заглушил эти слова, но Васек слышал их, и, когда Сергей Николаевич вошел в класс, он даже не поднял головы.