Тайна Соколиного бора

Василек улыбается про себя, вспомнив, с каким восторгом говорил Сергей о дяде Ларионе после этого разговора.
Василек не заметил, как вышел на широкую улицу. Тут он насторожился. Случилось что-то необычайное: люди бежали по мостовой, испуганно оглядываясь назад. В конце улицы сбилось несколько подвод, и Василек, заметив их, невольно ускорил шаг. «Может быть, — подумал он, — подвезут по дороге». Но сейчас же остановился и растерянно посмотрел по сторонам. На подводах, разбрасывая сено, рылись гитлеровцы. Полицаи шарили по карманам и сумкам крестьян. Крепко, обеими руками обнял Василек свою сумку с драгоценным грузом. Мимо пробегала какая-то испуганная женщина.
— Тетя, что это такое? — спросил встревоженный Василек.
— Облава, — сказала женщина.
Это слово обожгло мальчика. Василек хорошо понимал его значение: его отец, братья, да и он сам слыли бывалыми охотниками. Но это была облава не на зверя, а на мирных советских людей. Ловили молодых парней и девушек, приводили на биржу, записывали фамилию и имя. Навешивали дощечку с номером. С этого момента человек становился вещью, должен был забыть свою семью, родину. «Номерами» набивали мрачные комнаты биржи. На стенах висели уродливые плакаты, на которых изображались торжественные проводы «добровольцев» в Германию. Потом людей гнали на станцию и в холодных вагонах везли на запад…
Василек словно окаменел: он не мог сдвинуться с места, не мог решить, что делать. Знал только одно: нужно скорее как-то спасаться, а то схватят. А если найдут батареи, шрифт?.. У Василька мороз пробежал по коже.
Нужно было бежать. Но куда? Вернуться к Сергею? По дороге непременно схватят. Спрятаться где-нибудь в подвале? Но он не знает здесь выходов — можно как раз попасть в лапы к врагу.
Только теперь Василек понял, какая опасность угрожает ему. Город велик, но не было места, где бы он, неприметный паренек, мог спастись. Облава приближалась.
Из боковой улицы высыпала толпа: парни и девушки, окруженные полицаями. Как ножом по сердцу, полоснуло чье-то тягучее причитание, словно по мертвому. Казалось, по улице движется похоронная процессия.
Около Василька оказался паренек его возраста, в полинялой фуфайке, в больших сапогах, гремевших на камнях мостовой. Он все оглядывался назад, показывал кому-то язык и злорадно усмехался.
Васильку словно кто-то подсказал, что ему надо держаться этого мальчика. А тот, подойдя, задорно, как будто обращаясь к совсем маленькому ребенку, проговорил:
— Что рот разинул — смотришь? Ждешь, пока петлю накинут? Ну, жди! Меня, брат, черта с два…
И он поспешно побежал дальше. Василек быстро догнал его:
— Слушай, как тебя…
— Господин Тарасенко, а не какой-нибудь… — рассмеялся мальчик, повернув голову в его сторону. — Как же! Теперь все господа…
Паренек чувствовал себя уверенно и свободно. Он сразу вызывал у каждого полное доверие и симпатию к себе.
— Господа задрипанные! — ругался Тарасенко. — Паны, паны, а людей ловят, как собак на базаре… Жизни при них, паразитах, нет!.. Ну, меня черта с два… А ты чего? — Внезапно остановившись, он смерил Василька взглядом с ног до головы. — Может быть, шпионишь? Так смотри, этого ты не пробовал?..
Мальчик нахохлился, как воробей, и показал Васильку свой крепко сжатый кулак.
Василек не ожидал этого.
— Да я из села… Не могу спрятаться. Помог бы мне! — виноватым голосом попросил Василек, глядя на «господина Тарасенко» так, словно тот лишал его последней надежды.
Тарасенко еще раз критически оглядел Василька и сказал:
— Пошли!
Пройдя несколько метров, ребята свернули в какой-то подъезд. Тарасенко заглянул во двор: там было безлюдно. Нагнувшись над металлическим кругом, Тарасенко подозвал Василька. Перед мальчиком открылась черная дыра.
Он минуту колебался — не ловушку ли готовит ему новый приятель? Тот понял его нерешительность:
— Чего испугался? Думаешь, я такой? Не знаешь ты, братишка, Васю Тарасенко. Смотри!
Он с молниеносной быстротой нырнул в черную бездну. Не колеблясь, за ним спустился в подземелье и Василек.
Низко пригибаясь в сырых катакомбах, они долго пробирались вперед. Казалось, не будет конца скользким, холодным стенам, этой беспросветной темноте. Но внезапно Вася Тарасенко остановился.
— Теперь можно и закурить, — прошептал он, а голос зазвучал так, будто кто-то кричал в рупор. — Как тебя звать?.. А, значит, тезка! Бери бумагу, вот табак…
Василек никогда не курил. Теперь же, чтобы не обидеть своего спутника, он покорно взял и бумагу и табак. В темноте никак не мог свернуть цигарку.
А Вася Тарасенко уже прикуривал от большой зажигалки, сделанной из крупнокалиберной гильзы. Она хорошо освещала и ребят и мокрые стены подземелья.
— Черта с два тут найдут! — хвастался Тарасенко.
Он снова вернулся к ранее начатому разговору, со злостью ругал фашистов и их прихлебателей:
— Тем паразитам, дело ясное, люди нужны, так они и ловят. А вот что этим гадам, полицаям, надо? Стараются, как гончие псы! В нашем дворе один живет. До войны шофером работал, а теперь в полиции. Убить его, гада!
Василек по голосу чувствовал, что говорит Тарасенко не просто для того, чтобы сказать. Такой парень слов на ветер бросать не будет.
— А где твой отец? — несмело спросил он.
— Был у собаки дом! — засмеялся Тарасенко. — Я беспризорный. Лет до десяти на базаре воспитывался, а потом в детском доме. Хорошо там было! Я на маляра учился. Пятый разряд имел. А для этих чертей работать не хочу. Резать их буду, мерзавцев! Я, знаешь, — таинственно прошептал Вася, — партизан.
— А где ж ты живешь?
— У одной бабушки. Вот в этом-то и дело! — вздохнул Тарасенко. — Ее жалко: умрет без меня с голоду. А она для меня как родная. А если б не она — давно бы в лес удрал. Там наших хлопцев много! И, наверное, все же не выдержу, скоро уйду.
В темноте Васильку показалось, что они сидели бесконечно долго.
— Может быть, уже пронесло? — предположил Тарасенко.
Они снова долго ползали в катакомбах, пока наконец Вася не поднял в одном месте крышку. В подземелье подуло холодом, посыпался снег.
— Порядок! — оказал он, взглянув в отверстие.
Они вышли на улицу. Погода изменилась. Все небо было плотно затянуто тяжелой завесой сизых туч, в воздухе кружились пушистые снежинки. Холодный, порывистый ветер бил в лицо.
Тарасенко подал Васильку руку:
— Будь здоров! Пойду, а то бабушка моя, наверное, волнуется. Не попадайся только им, чертям, на глаза, а то будет худо!
Василек поблагодарил за помощь, просил приходить в село.
— Хорошо. Может быть, когда-нибудь приду, — пообещал Вася, и его фигура быстро исчезла за снежной завесой.
Становилось темнее. Василек, не опомнившись еще после всего случившегося, быстро двинулся вперед. Только бы поскорей вырваться отсюда в степь, на волю!
Вьюга усиливалась. Все злее ревел и свистел резкий ветер. Тьма опустилась на покрытую снегом землю.
Василек шел окраиной города. Казалось, домишки были необитаемы. Все словно вымерло вокруг. Вот и эти домишки остались позади. И среди этого неистовства ветра, снега и тьмы, одинокий, словно в лодке, выброшенной с корабля в бушующее море, двигался Василек.
Колючий снег бьет по глазам, сыплется за воротник, режет уши. Ветер толкает в грудь, тянет в сторону, а он идет. Он уже не чувствует под ногами дороги, и даже звезды не могут указать ему путь. Василек старается ни о чем не думать. Все его силы, все желания направлены к одному — двигаться вперед. Главное — не упасть, не поддаться искушению отдохнуть. Он ведь не раз слышал о людях, которые блуждали в метель и, устав, присаживались на минутку. Больше они уже не поднимались.
Но Васильку совсем не хотелось умирать. Даже больше того — он не имел права умирать. Он нес документы, батареи для радио, которое принесет партизанам долгожданное слово Москвы; типографский шрифт, который со временем превратится в живое слово для народа.