Жирафка

Вдруг пришло письмо.
«Лени, дорогая, я в ужасе. Я хотела зайти к тебе, но Дуда сказал, что не стоит. Письмо же, я надеюсь, ты прочитаешь. Не бойся, я не буду говорить, что ты не одинока, — это все болтовня. Я понимаю, что многое ты должна пережить сама и никто тебе не поможет. Тебе, наверное, и в голову не приходило, что у меня тоже нелегкая жизнь. Думаешь, просто с моей матерью? Ты сама знаешь, сколько у меня было „папочек“. После Балатона она отослала меня к бабке, а сама поехала в Югославию. Конечно, ничего страшного, у бабушкиной соседки живет внучка всего на год моложе меня, очень хорошая девчонка. Мы ездили на велосипеде к пруду, и это была неплохая тренировка. Но тебя это больше не интересует… Мартина научила меня собирать грибы, я много насушила, дам и тебе. Я же помню, что у вас творилось, когда ты отказалась собирать „сокровища наших лесных кладовых“. Я ужасно огорчена тем, что с тобой случилось. Если бы мне пришлось отказаться от баскетбола, ничего бы не произошло… Но ты! В команде без тебя очень плохо, сплошная скука. Нападающими играют по очереди Павла и Пимча. Кое-как получается. А третьей взяли одну из запасных. Меня же хотят сделать капитаном. Ты понимаешь, что все это ерунда, на руинах команды трудно что-нибудь построить. Мне совсем не хочется — не так уж я болею за баскетбол, и с девочками я всегда привыкла по-доброму, для капитана это не годится. И вообще, нет у меня авторитета при общении с другими. У нашего директора на меня просто аллергия. Понимаешь, на девочку из такой семьи, как моя, смотрят как на потенциальную проститутку. Но я-то не проститутка! Значит, ты не вернешься. Дуда не перестает говорить о тебе. Для наших нападающих ты просто недосягаемый образец. Пожалуй, он даже с этим перебарщивает. Ты меня извини, что я все время к этому возвращаюсь, но мать утверждает, что от судьбы не уйдешь и надо смотреть правде в глаза. И вот я написала. Перечитывать не стану. Написала я тебе то, что никогда не сказала бы в лицо. Но мне без тебя и из-за твоего несчастья правда очень плохо. Держись. Когда встретимся, я расскажу, какая у меня летом была любовь. Конечно, уже все прошло, и, к сожалению, вообще совсем не то, о чем я мечтала, но все равно стоило. Пока. До свидания. Ивета». Я читала это письмо и чувствовала себя ужасно. Боже, какой стыд, ведь это я во всем виновата! Именно Ивета могла бы стать той подругой, о которой я мечтала всю жизнь! Ну почему она все время валяла дурака, почему всегда скрывала, что способна страдать? Какая несправедливость! Мало того, что я приобрела астму, я еще теряю то, что никогда и нигде больше не найду. Не слишком ли много для меня? Сразу потерять баскетбол, подругу, Прагу… Что ж, все так. И даже не известно, что впереди. А я и не знала, как мне все это дорого, как больно все это терять, даже Прагу, где я чуть-чуть не доросла до двух метров. Жила вот здесь, среди этих домиков, утопающих в садах, даже не подозревая, насколько все это мое и насколько я пражанка. В школе нас учили, что привязанность к месту рождения бывает сознательная и бессознательная. А теперь у меня все это отнимают, даже Ивету.
Что же остается? И так всего стало жалко, что был один выход — зареветь. И вечером было так же плохо. Но знать об этом никто не должен. А то подумают, что я не хочу с ними расставаться. Это с ними-то! Маму-училку я почти не вижу, отец пропадает в студенческом научном обществе, или как это у них там называется, и никогда не приходит раньше десяти, а Милуш без Любоша как душа без тела или, скорее, тело без души. Если бы я осталась дома, она бы на мне только зло срывала. Милая моя семейка, никто из вас моей слезинки не стоит!
  
Глава 8
 
— Ну вот, как всегда, — грустно произнес толстяк неопределенного возраста; голос его тонул в реве уходящего автобуса. Он прибежал на остановку сразу же после меня и с отчаянием глядел на удаляющееся облако выхлопных газов.
Я, конечно, не так расстроилась. Просто снова захотелось реветь. Разве не символично, что даже автобус от меня ушел! Я еле сдерживала слезы и, чтобы отвлечься, стала смотреть на свой туго набитый чемодан. Я собралась с силами, чтобы обогнать толстяка и добежать до остановки быстрее, чем он, и ни чуточки не задыхалась. И еще вспомнила, как увидела в зеркале отходящего автобуса ухмыляющееся лицо шофера. Он что, смеялся над нами? Или мы так комично выглядели рядом: толстяк и Жирафка, прямо Пат и Паташон?
— На конечной остановке они будут играть в карты, а мы тут загорай, — пробурчал толстяк и достал вчерашнюю «Вечерку».
Этот автобус был последним из потока в час «пик», я посмотрела расписание: недавно ушли два, а до следующего не меньше двадцати минут. И это в лучшем случае, поскольку еще не кончились каникулы, когда количество автобусов уменьшается, а интервалы между ними увеличиваются. Да и кто в такой дыре ездит по расписанию? Вот если бы случилось чудо. А в чудеса я больше не верю. Для меня все чудеса окончились мини-баскетболом. Однако разве не чудо, что я оказалась в таком положении? Может быть, я еще должна судьбу благодарить?
Вот-вот опять слезы из глаз потекут, но стоит представить плачущую Жирафку, возвышающуюся над толстяком на покинутой остановке… Надо придумать более веселый предмет для размышлений. Ну, например, где побывал вместе со мной этот чемодан и чему так завидовала Милуш. Можно, конечно, подумать и о перспективах, о том, что будет. Но что было, то ведь было! И этого у меня никто не отнимет.
Чемодан я купила перед поездкой в Лейпциг. Этот ярмарочный город нам подарили случайно — мы последний год играли в младшей группе, и вдруг нам удалось победить сильную команду из Брно. Мы жили в парке, точнее, в лесопарке, каждое утро там тренировались, и вокруг нас ездили велосипедисты. Велосипедные дорожки шли вдоль шоссе, и мы завидовали немецким девушкам черной завистью.
— Мама не хочет покупать мне велосипед, потому что на нем негде ездить, — пожаловалась Пимча, которая жила в Ечне.
— В этом году я была с отцом в Дании, там так много велосипедистов, — похвасталась Мадла. — Как-то мы остановились на перекрестке, полицейский перекрыл движение, и я страшно удивилась, когда мимо нас проехала женщина на велосипеде, помахала ручкой — и все: это была королева.
Главное, мы в Лейпциге пользовались прекрасным спортивным комплексом. Там было все, что душе угодно: спортзалы, столовые, бассейны, все под боком. Вот где тренироваться, а не бегать из одной пражской школы в другую и отнимать места у школьников!
Потом была Познань. И там мне все понравилось, особенно козлики на ратушных часах и кафе на тротуарах. А фантастическое по вкусу мороженое, которым мы буквально объедались!
В Москве мы подружились с соперницами. Город, на мой взгляд, чересчур разбросанный. Зато на Арбате так красиво! В это время отцветали тополя, и тополиный пух носился в воздухе.
— Смотри, они его поджигают! — выкрикнула Ивета и сама стала искать спички, чтобы тоже этим заняться. Спичек не было — наши тренеры не курят, пришлось одолжить у одного парня, который сидел прямо на тротуаре и с помощью карманных шахмат разыгрывал партию.
Ленинград еще красивее. Когда я вышла к Неве (вообще-то на воде я не очень хорошо себя чувствую), то была потрясена. Столько воды! Когда смотришь на Влтаву, видишь, какая она серебряная, какая чистая (или это только кажется), сколько в ней купален, и все больше и больше становится лебедей, но Нева — это же настоящий водный поток!
— Наконец-то чувствую себя маленькой, — говорила я на набережной. — Когда я иду вдоль парапета, то при своих без малого двух метрах ощущаю себя такой ничтожной и незаметной на фоне этой водной массы, которая так быстро течет мимо.
— Представьте себе: белая ночь, я сижу на белом стульчике и ем мороженое, — вещала Дулина.
— И еще хорошо бы, чтобы кто-то рядом держал меня за руку, — откликнулась Габина. Она уже тогда думала о парнях, но никому в голову не приходило, к чему это приведет.