Ты еще вернешся, Тришка

Вспоминая возню лисят и пристальный взгляд старой лисицы, Роман шел по одному лишь ему известной лесной тропинке и улыбался. Он четко различал стук дятла, попискивание юрких поползней, мелодичные трели зябликов, отдаленную трескотню сорок.
Вдруг среди толстенных красноватых стволов холодной сталью блеснула вода. Это было глухое лесное озеро, к которому и направлялся в это раннее утро Роман.
В этом глубоком озере водились черные окуни…
Озеро было небольшое, удлиненной формы. К его берегам густым поясом подступали сосны, ели, березы, осины. Нижние ветви свешивались к самой воде. В этом глубоком лесном озере водились крупные черные окуни, только их было не так-то просто поймать. Окуни не клевали на червя и другую наживку, брали только на «букана» — так называли ребята бескрылые личинки стрекоз, которые жили в черном иле. Для того чтобы набрать «буканов», нужно было опустить длинный шест у берега и намотать на него как можно больше тины, а потом все это вытащить. И тут уж не зевай: быстро выбирай в банку из черного вязкого ила «буканов», которые так и норовят сорваться в воду.
Удочка и шест были спрятаны в кустах, однако сегодня Роману не удалось порыбачить…
Когда он приблизился к полузатопленному осклизлому плоту из толстых лесин, с которого обычно ловил, то услышал в камышах встревоженное кряканье, какую-то возню, всплески. Осторожно ступая по берегу, Роман направился к тому месту. Забравшись по плечи в шуршащий камыш, он отодвинул ивовую ветвь и увидел на воде серенькую дикую утку. И утка его увидела. Дернулась, захлопала крыльями, издав хриплое кряканье, но почему-то не взлетела, а как-то странно закачалась на боку. Кося испуганным глазом на человека, птица билась на одном месте.
Подобраться к ней было невозможно, потому что берег круто обрывался. Стоило сделать шаг в темную воду — и окунешься с головой. Глубина здесь везде приличная. Роман задумчиво смотрел на утку. Она явно попалась в какой-то хитрый капкан и сама ни за что не выберется. Но лезть в ледяную воду — от одной этой мысли Романа передернуло — не хотелось. В этом озере вода не скоро прогреется. А на глубине и в жаркий день холодно.
И тут он заметил в камышах, неподалеку от утки, восемь крошечных комочков. Будто пух от камышовых шишек, покачивались они на воде, не решаясь приблизиться к матери.
Роман разделся и, чувствуя, как от ног все выше поползли мурашки, полез в неприветливую холодную воду. Утка даже не попыталась взлететь, когда он, стуча зубами, приблизился к ней. Она наклонила точеную головку к самой воде, негромко крякнула, и утята как по команде исчезли, но у нее не хватило сил нырнуть. В круглом птичьем глазу страх и страдание.
Оказавшись рядом с уткой, Роман понял, в чем дело: птица запуталась лапой в тонкой, как паутина, капроновой сети. Она намотала на перепончатую черную лапу целый клубок. Как Роман ни старался, распутать в холодной воде слипшие коричневые нити не смог. Утка покорно покачивалась в взбаламученной воде у самого его лица. Если бы Роман догадался захватить с собой нож, он разрезал бы сеть, но перочинный нож остался в кармане штанов. И тогда он, отвязав от пучка камышиных стеблей конец сети, потащил сеть к берегу вместе с уткой. И хотя до берега было рукой подать, каждый метр преодолевался с трудом: тяжелая натянутая сеть не поддавалась. Лишь на берегу, вытащив снасти, он понял, в чем дело: сеть зацепилась за осклизлую корягу.
Первым делом Роман ножом перерезал капроновые нитки и освободил утку. Прихрамывая, она топталась на одном месте, видно, все еще не веря в свое спасение. Тогда Роман взял ее в руки и, раздвинув камыши и молодую невысокую осоку, пустил на воду. Утка обрадованно закрякала и, быстро-быстро перебирая лапами, поплыла вдоль берега. Через мгновение лишь светлая дорожка в воде напоминала, что здесь проплыла утка.
Немного погодя он снова увидел ее на чистой воде: утка плыла к другому берегу, а вслед за ней ниточкой спешили восемь коричневых комочков.
Роман оделся и, подставив солнцу лицо, долго стоял на одном месте. У ног ворохом лежала спутанная капроновая сетка. В ней зеленели с десяток крупных окуней. Роман знал, что сетью ловить запрещено, но знал и другое: если хозяин сетки — а он догадывался, кто это, — заподозрит его в хищении или порче своего имущества, добра не жди…
Выбрав окуней, Роман сложил их в зеленую противогазную сумку, в которой лежали рыбачьи принадлежности, а в изорванную сеть завернул несколько скользких, обросших зеленой слизью камней — он их подобрал у самого берега, — и бросил запутанный комок в камыши, на дно озера. Теперь сеть никто не найдет. Так и сгниет она в воде.
Отец Романа — Тимофей Георгиевич Басманов — был общественным рыбинспектором, он привил свою ненависть к браконьерам и сыну.
На Черном озере лодок не было, и браконьеры сюда редко наведывались. И вот кто-то объявился! Без лодки сеть не поставишь; значит, человек пришел сюда с надувной резиновой лодкой. А у кого в поселке были лодки, Роман отлично знал. Если это тот, на кого Роман думает, то надо быть очень осторожным. Это человек злопамятный и мстительный. Если узнает, что это сделал он, Роман…
Роман быстро зашагал прочь от озера. Причем пошел совсем другой тропинкой. Не к поселку, а в глубь леса.
Лесная тропинка — пожалуй, кроме Романа, ее никто бы и не разглядел — привела его в глухую чащу. Сквозь колючие еловые ветви не пробивается ни один луч. Тонкие нити клейкой паутины протянулись меж стволами. Мох под ногами зеленый и пружинит. Птиц не слышно.
Взобравшись на толстый пень, облепленный древесными ступенчатыми грибами, Роман всматривался в мглистый полусумрак. Толстые ели вперемежку с осинами. Тянет гнилью и прелыми листьями. Ромка долго прислушивался к шумам леса. И все-таки он не услышал, как за его спиной появился медведь. Лишь когда он поднялся на задние лапы и глухо рыкнул, Роман повернулся к нему улыбающимся лицом и сказал:
— Пришел, Тришка! Покажи лапу!
Роман подошел к нему и протянул пригоршню конфет. Как и в прошлый раз, медведь степенно стал разворачивать бумажки — удивительно было видеть, как он мощными когтистыми лапами ловко освобождал конфеты от оберток — и класть угощение в рот.
Роман гладил его плечи, теребил густую бурую шерсть, говорил ласковые слова. Когда он захотел посмотреть пораненную капканом лапу. Тришка быстро отдернул ее и зарычал.
— Больно, Триша? — сказал Роман.
Съев конфеты, медведь положил лапы на плечи мальчика и, как собака, быстро облизал его лицо. Мальчик чуть не согнулся от медвежьей тяжести, но вида не нодал. Да, тяжело было чувствовать на себе громадные лапы медведя.
Впрочем, Тришка скоро отпустил его и, опрокинувшись на мох и ржавые листья, стал с фырканьем кататься по земле. Иногда он поглядывал на Романа, будто приглашая и его принять участие в этой приятной процедуре, но у того еще ныли плечи от Тришкиных лап, и он понимал, что играть с ним теперь стало опаснее: уж больно возмужал медведь.
Тришка проводил Романа до старой вырубки. Когда-то здесь росли огромные деревья, а теперь чернели пни да валялись полусгнившие ветви и сучья. Повсюду тянулись к небу маленькие елки с длинными лиловыми сосульками. Молодая поросль с трудом пробивалась меж пней и завалами из веток и сучьев. Повсюду разрослись кусты малинника.
Тришка дальше не пошел. Они всегда здесь расставались. Медведь снова вознамерился возложить Роману лапы на плечи, но тот уклонился от этой чести и, потрепав приятеля по груди, припустил по тропинке к поселку. Тришка долго смотрел ему вслед, потом опустился на все четыре лапы и не спеша потрусил обратно в глухую чащобу.
Уже подходя к поселку, Роман увидел на лугу неподалеку от узенькой заросшей осокой и кувшинками речки Уклейки приезжего старичка. Согнувшись в три погибели, он что-то внимательно рассматривал в большую в черной оправе лупу. В руке — капроновый сачок на длинной палке, через плечо — вместительная полотняная сумка.