Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. (выборочно)

 
 
«Моряки народ отважный…»
 
 
Таня слышит чьи-то голоса и стук. Она прижимается к стене и, крадучись, бежит к лестнице. Нехорошо, если ее увидят здесь.
«Ой, — вдруг вспоминает она, — ведь дома гости! И самовар в кухне затух… А щепки в корзине брошены».
Передник путается под ногами… Но где лестница? На другом конце двора двое рабочих несут лестницу.
«Подождите! Подождите!» — хочет крикнуть Таня. Но краска заливает ее лицо и шею. Стыдно… Стыдно… Зачем она влезла сюда? Ведь все узнают, будут смеяться. А она?.. Ведь она теперь Татьяна Петровна! Еще все гости узнают про ее шалость, и сам Митрич узнает — он где-то здесь на дворе. Хозяюшка! Хороша хозяюшка!
Таня в отчаянии мечется вокруг дома и смотрит вниз. Высоко… Ой, высоко! Все пропало теперь!.. Гости ждут. Бабушка ждет. Таня садится и, опустив голову в колени, горько плачет:
— Мамочка, мамочка! Хоть бы ты приехала скорей!
В кухне стоит затушенный самовар.
— Батюшки мои! — говорит бабушка. — Да куда ж это наша Татьяна Петровна делась?
— Хозяйка хлопочет по хозяйству, верно, — замечает кто-то из гостей.
Но Алексей Степанович вдруг поднимается с места.
— Хозяйство хозяйством, — говорит он, глядя на часы, — а уже двадцать минут прошло… И дождик накрапывает… Схожу посмотрю.
— Уж не стряслось ли чего? Ведь она за щепками пошла, — пугается бабушка.
— За щепками? На стройку, значит, — соображает Алексей Степанович. — Ну, я схожу туда!
— Пойдемте все!
— Пойдемте! Пойдемте!
Гости шумно поднимаются и выходят во двор. Впереди шагает Алексей Степанович. За ним, окруженная малышами, торопится бабушка. Еще издали она видит, как Алексей Степанович поднимает с кучи мусора Танину корзинку, и щеки ее делаются серыми.
— Только б чего не случилось! Только б жива была!..
Алексей Степанович надевает очки и внимательно оглядывает стройку.
— Так и есть, — говорит он про себя, — вот она…
И теперь уже все видят жалкую фигурку в длинном переднике: Таня сидит наверху, тесно прижавшись спиной к стене дома и подогнув колени. Голова ее опущена вниз, мокрые пряди волос рассыпаются по плечам.
— Не спугните ее, не спугните ее… — шепчет бабушка.
Но малыши не слышат.
— Татьяна Петровна! Татьяна Петровна! — хором кричат они.
Таня поспешно вскакивает и с ужасом смотрит вниз.
— Осторожно, Танюша, голубчик! — умоляет ее бабушка.
Из-за угла выходит Алексей Степанович с Митричем. Они несут лестницу.
Митрич быстро оглядывает всю компанию и переводит глаза на Таню.
— Так вот оно какие дела! — говорит он, почесывая затылок. — А мы-то лестницу отсюда утащили! Ну сейчас, сейчас… Не извольте беспокоиться!
Таня стоит, прижав к груди руки. Ей так стыдно: она готова остаться здесь навсегда. Но лестница скрипит, и Митрич с добродушной улыбкой лезет наверх.
— Я не сойду, — шепотом говорит девочка и пятится от него, — я не сойду…
— А мы вместе сойдем, — спокойно отвечает Митрич и, прищурившись, смотрит на Таню. — Оно, конечно, бабушка напугалась, ну да ведь поглядеть стройку тоже надо! Уладится, уладится, — приговаривает он. — Вот извольте за мной потихоньку со ступенечки на ступенечку. Вот… Вот…
Внизу Таня падает в раскрытые объятия бабушки.
— Ну и напугала ж ты нас, — пробуют шутить гости.
— А чего тут пугаться-то? — выступает вдруг Митрич. — Мы вот с хозяюшкой тут стройкой интересуемся! Что и как, значит. Для чего строится? А как же? Вот, извольте посмотреть, я ей, значит, и объясняю: тут лаборатория будет. Вот, пожалуйте, правое крыло — кабинеты ученых людей. — Он размахивает руками и, обращаясь ко всем, говорит: — Пожалуйте, пожалуйте! Оно, конечно, каждому интересно… А тем более в своем дворе… Вот мы, значит, с Татьяной Петровной и того…
Бабушка рассеянно смотрит на Митрича, на стройку… Гладит по голове Таню и кивает головой. Гости тоже слушают Митрича. Таня поправляет передник и берет свою корзинку. Малыш Петя, обхватив ногами столб, карабкается наверх.
— И ты туда же! — кричит на него мать и, хватая сынишку поперек туловища, награждает его шлепками. — Не учись, не учись лазить где не следует! — приговаривает она.
— М-да… — многозначительно говорит Алексей Степанович, глядя на Таню. Но Таня не видит его.
Она держит обеими руками темную, заскорузлую от работы руку Митрича и, заглядывая ему в глаза, просит:
— Пойдем к нам, пойдем! Я сейчас самовар поставлю!
* * *
Шофер замедляет ход.
— Тут объехать надо, — говорит он, — сад посажен, как бы не повредить его!
Мама тревожно выглядывает из машины. Мягкий белый снежок падает на ее шубку.
— Подумайте, сад какой-то посадили?! Все так изменилось, не могу своего двора узнать!
— Стройка идет, — говорит шофер, — кого переселяют, кого вместе с домами перевозят.
— Да что вы? — пугается мама. — Как бы мою семью не переселили куда!
— Очень даже свободно, — равнодушно соглашается шофер.
Машина останавливается.
Мама с кожаным чемоданчиком выходит из машины. Около парадного крыльца двое рабочих пилят бревна, отбрасывая в сторону отпиленные куски.
— Как же тут пройти? — волнуясь, спрашивает мама. — Мне в квартиру номер семь.
— А-а, — выпрямившись и стряхивая с шапки снег, говорит старик в стеганке. — Сейчас, сейчас мы вам дорогу освободим! — И, отбрасывая бревна, с улыбкой спрашивает: — Это к Татьяне Петровне изволили прибыть, значит?
— К Татьяне Петровне? — с изумлением глядя на него, переспрашивает мама и, махнув рукой, бежит к своей двери.
— Так и есть — переехали! — с ужасом говорит она, глядя на прибитую к двери дощечку. — «Татьяна Петровна — звонить 2 раза».
«Хоть узнать что-нибудь, расспросить», — нажимая кнопку, думает мама.
— Мне к Татьяне Петровне…
— Это я.
В передней темно. Мама видит маленькую фигурку в длинном переднике. Толстый малыш прижимается к ней сбоку. Он поднимает вверх пальчик и нерешительно говорит:
— А мама?
Мама протягивает руки.
— Танечка!.. Так это ты Татьяна Петровна? — смеясь и плача, спрашивает она.
  
У КОСТРА
 
Один раз в походе ребята отошли далеко от лагеря и решили ночевать в лесу. Вечером развели костер. Варили картошку. Пламя костра бросало таинственный отблеск на кусты и деревья; глазам, привыкшим к свету, все еще вокруг костра казалось черным-черно: и лес, и сбегающие по косогору кусты, и срубленные пни, заросшие папоротником; и только маленький золотой круг, в котором грелись у огня пионеры, казался обжитым и уютным.
Тепло и вкусная горячая картошка разморили ребят. Каждому вспомнилось что-то свое, домашнее, захотелось рассказать об этом товарищам, поделиться.
— Я маленьким эх и озорным был! — усмехнулся Вадим. — Бывало, почистит бабка картошку, а я — раз-раз! — ножичком вырежу из ее картошечек человечков, руки, ноги им из спичек сделаю. А она придет: ах, ах!.. — Он звучно рассмеялся, потом сразу остановился и грустно сказал: — Обижаю я свою бабку…
Ребята удивились.
— Вот тебе раз! — хмыкнул Костя. — То про свое озорство рассказывал, то обиды какие-то вспомнил… С чего это ты?
Вадим помешал угли и, подняв голову, обвел всех затуманенным взглядом:
— А так просто, ни с чего. Есть у меня такая привычка — на бабку огрызаться. Больше всех ее люблю, и ей же первой от меня грубость слышать приходится. А почему это так — не знаю…
— Нет, знаешь! — вдруг откликается из темноты голос вожатого Гриши. Он сидел поодаль от огня, прислонившись спиной к дереву. — Знаешь, Вадим, да сознаться себе не хочешь, — повторил Гриша.
Вадим блеснул черными глазами и повернулся к Грише:
— Ты думаешь, силы воли не хватает? Сдержать себя не могу?
Гриша пожал плечами:
— Нет, почему силы воли не хватает? Я этого не думаю. Ты парень крепкий, сила воли у тебя есть. И сдержать себя ты можешь. Не так уж тебе твоя бабка докучает, чтоб и сдержаться было нельзя. Нет, не в том дело…