В большой семье
— Это я не себе, — сказал мальчик. — Тут одна маленькая ревет. У нее маму еще не нашли. Ты из этого дома?
— Нет. А ты?
— Я тоже нет. Фугаска, наверно, большая была!
— А то маленькая!
Вдруг мальчик юркнул в сторону, и Оська чуть совсем не потерял его в толпе.
С лопатами и ломами в руках сновали люди. Всё еще стлался дым, хотя уже слабый и светлый. Одна за другой подъехали две машины «Скорой помощи». Милиционер кричал, указывая на выступ стены: «К этому месту не становитесь, граждане!» Девушка-боец МПВО успокаивала рыдающих женщин…
Но вот Оська снова заметил мальчугана, который опустился на корточки перед маленькой девочкой в вышитом переднике. Она сидела на бархатной темнозеленой диванной подушке, разорванной и перепачканной, и грязное лицо ее распухло от слез. Но сейчас она не плакала, а смотрела на волчок. Измятая клетка валялась тут же. Оська обошел большую кучу вещей — скомканные одеяла, патефон, разорванные книги и остановился возле мальчика.
К ним торопливо подошли две женщины с красными повязками на рукавах. Одна из женщин взяла на руки девочку, крепко поцеловала ее в щеку и спросила:
— А вы, мальчики, что? Тоже из пострадавших?
— Нет, нет, мы просто так, — ответил белокурый мальчик. — Мы из другого дома.
Прижимая к себе девочку, женщина унесла ее.
Мальчик потянул Оську за рукав.
— Идем. Милиционер всех гоняет. А меня мама ждет. Большая была, верно, бомба! — сказал мальчик, когда они пошли по проспекту. — Сколько натворила!
— Тебя как зовут? — спросил Оська.
— Алик. А тебя как?
Оська строго выпрямился.
— Я полковник Иосиф Абелин. Пойдешь ко мне связным?
Мальчик сбоку посмотрел на Оську.
— Ладно, — сказал он, немного подумав. — Только где мы видеться будем? Я сейчас на Петроградскую сторону.
— И я на Петроградскую сторону.
— Ты там живешь? Где?
— Я на Геслеровском.
— Вот здо?рово! — воскликнул мальчик. — А я на Гулярной.
— Тебе сколько лет? — спросил Оська.
— Десять. Одиннадцатый.
— Ну-у? Я думал: девять. Значит, ты просто такой маленький вырос. А в каком ты классе?
— В четвертый перешел.
— И я! Так, может, я в твою школу записался?
Нет, они оказались в разных школах. Но то, что оба они жили на Петроградской стороне и вдруг познакомились так далеко от дома, показалось им удивительным.
— Повезло нам, — сказал Оська. — Пойдем к нам. Я тебе книги покажу.
— Идет, — согласился Алик. — Только зайдем к нам на минутку.
— Зачем же? Я еще, чего доброго, на дежурство опоздаю.
— На какое дежурство?
— На крыше.
— А когда тебе дежурить?
— В семь вечера… Да какая тебе разница?
Но Алик упрямо помотал белокурой головой.
— Нет, пока не скажу маме, никуда не пойду. — Он вздохнул и добавил: — Ведь его-то теперь нет!
— Кого?
— А папы.
— На войну ушел?
— Ясно. Он сразу уехал.
— И у меня нет папы. Он погиб, когда японских самураев на Хан-хин-голе били. Он у нас такой был…
— Да-а, — сказал Алик.
— А у меня мама в армии, военный врач! — с жаром сказал Оська. — Хирург она. Я здесь у дяди живу.
Как всегда, он говорил так громко и горячо, что на него оглядывались прохожие. Алик, наоборот, говорил тихим голосом. Маленький, хрупкий, белокурый, он выглядел младше своих лет.
Мать нового оськиного знакомого, совсем еще молодая, белокурая, как сын, тоненькая и живая женщина, гораздо больше была похожа на старшую сестру Алика, чем на его мать. Пальцы ее бегали по клавишам пишущей машинки. Роняя на пол бумажные листы, она проворно поднялась навстречу мальчикам.
— Наконец, пришел… А я так волновалась!
Мать обняла Алика, а потом немного отодвинула его от себя и, вглядываясь в лицо, быстро спросила:
— С тобой ведь ничего не случилось? Нет? А это твой товарищ? — весело спросила молодая женщина. — Как его зовут? Ося? Подойди поближе, мальчик, я на тебя посмотрю. Глаза-то у тебя какие темные! — воскликнула она и вдруг своей белой рукой провела по оськиным кудрям и потрепала его по щеке.
Оська смутился, а на лице Алика появилось торжествующее выражение: теперь они сравнялись — обоих приласкали, как маленьких.
— Мыться! Сейчас же мыться! Ты весь перемазался, Алька!
Они умылись. Чистенький, в белом матросском костюме, Алик казался еще младше, поэтому Оська удивился, когда его новый товарищ сказал матери спокойным тоном взрослого:
— Мама, мне сейчас необходимо пойти ненадолго к этому мальчику. Не забудь, пожалуйста, оставить мне ключ у соседей.
— Не забуду. Но в семь часов ты обязан быть дома! Они всегда в половине восьмого начинают, Алик! — помолчав, сказала она, и в ее глазах, устремленных на сына, появилось детское выражение надежды: — Завтра придет письмо от папы?
— Придет, — уверенно кивнул Алик.
— Ну, смотри же! — И она с улыбкой погрозила сыну пальцем.
На крыше
Железный узкий бортик, с которого облезла краска, мелькал сбоку, почти под ногами. Он отделял Оську от бездны. Глубоко внизу лежали тротуары и мостовая. Комок огня, сброшенный с крыши, летел вниз. Мостовая с готовностью подставляла свою асфальтовую грудь. Огненный ком падал на нее и угасал, погребенный в песке, которым закидывали его проворные руки.
Люди появлялись словно из-под земли. Домохозяйка, еще недавно не умевшая держать в руках лопату, мальчик, переставший играть в войну, потому что война стала для него действительностью, девочка-подросток с косами за спиной…
Сухой стук. Зловещее шипенье. Оська кидается ему навстречу. Руки в асбестовых рукавицах крепко сжимают черный крюк. Этим крюком Оська зацепляет «зажигалку».
Брызжут во все стороны ослепительные струи пламени. Осенний ветер подхватывает искры. Жар пышет в незащищенное лицо мальчика. Оська отворачивает голову в сторону и рывком взметывает крюк. Комок огня летит вниз.
Когда Оська в первый раз увидел электросварку, его привело в восторг голубовато-белое пламя, такое послушное в руках человека. Блеском и яркостью этот огонь напоминал электросварку, но он не был послушным. Он был зол, хитер, изворотлив, пробивал крышу, впивался в потолочные балки и в стропила.
«Да нет же, не успеешь! Вот тебе!» — думал Оська.
Откуда-то пополз дым. Дождь прижимал его серые струи к железным скатам. Крыша стала мокрой. Оська почувствовал, что подошвы его ботинок скользят.
— У-у, гады! — закричал он. — Думаете, испугались мы? Дожидайся!
До него донесся крик откуда-то из-за трубы:
— Мальчик! Сзади у тебя! Скорей!..
Потом он полулежал на бурой от сырости крыше, с наслаждением вдыхая влажный, холодный воздух.
Студентка Нина сидела, прислонившись спиной к трубе и вытянув ноги.
— Пришлось нам сегодня повертеться, — сказала она. — Сколько мы потушили? Восемь? Девять? Я даже не знаю сейчас. Подумай, Ося, ведь я вдруг забыла, как тебя зовут. «Мальчик!» — кричу. «Мальчик!» — Она засмеялась. Потом вздохнула с облегчением и сказала довольным голосом: — А ты, честное комсомольское, молодец!
Ося снизу вверх посмотрел на Нину и рассмеялся. Выражение лица у нее было задумчиво-торжественное, и от этого особенно забавно выглядели полосы размазанной грязи на лице.
— Ты чего это?
— В зеркало посмотрись, — Оська фыркнул.
Нина схватилась за лицо, посмотрела на свои руки.
— Смейся! Смейся! Сам, думаешь, красавец? Трубочисты чище бывают… А ты не думал, что мы сгорим? — спросила она негромко и серьезно.
Оська удивился.
— Конечно, нет.
— А я так думала… Ну, ладно, пойду, осмотрю чердак. — Она поднялась. — Мне всё кажется, вдруг где-нибудь тлеет. Наши летят! — воскликнула она весело. — Значит, скоро отбой будет!
Отчетливый рокот самолета возник за облаками.
Нина ушла.
