Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

За девяносто дней и ночей шестимесячный путь проскакав, отощали кони их — поджарыми стали, подобно лисицам степным.
Подъехали гонцы к дому Байбури, — с коней не слезая, «салам» сказали. Байбури подумал: «Кто такие невежи эти?»
Извлекли гонцы спрятанное послание Барчин, вручили его старому бию. Прочел Байбури письмо племянницы своей, приказал махрамам снять каждого гонца с коня, всякие почести оказать им, заботливо прислуживать им, богатое угощение подать. Послание же, гонцами привезенное, спрятал Байбури в ларец, слова никому о нем не сказав.
Пробыли гонцы в гостях у него целых двадцать дней, почет им все время оказывался, хорошо все время поили-кормили их, только со двора гостьевого никуда не выпускали их и к ним никого не допускали, кроме приставленных слуг.
Стали гонцы в обратный путь собираться, — одарил их Байбури золотом, доброго пути пожелал им — и такое слово сказал:
 
 
— Слушайте, гонцы, о чем я вопию:
 
Сына, что принес мне свет в юрту мою,
 
Посылать не стану ради Барчин-ай
 
В дальний тот, чужой, недружелюбный край,
 
Чтоб из-за Барчин во вражеском краю
 
Голову сложил в неравном он бою.
 
Верю вам, гонцы, калмыцкий гнет жесток.
 
Только сын мне дорог, нежный мой росток, —
 
Он, как вам известно, у меня один, —
 
Не пошлю я сына ради Ай-Барчин!..
 
На майдане скачет конь коню в обгон,
 
Обогнавший всех — попоной награжден.
 
Хватит Алпамышу и в Конграте жен!
 
Слушайте, гонцы, вам надо уезжать.
 
Хоть и не хочу вас этим обижать, —
 
Языки прошу на привязи держать,
 
Чтобы Алпамыш, храни аллах его,
 
Знать о вас не знал, не слышал ничего!
 
Ночью уезжайте с места моего
 
И никто чтоб вас не слышал, не видал,
 
Алпамышу бы о вас не наболтал,
 
Чтобы он в поход коня не оседлал, —
 
Враг не ликовал бы, друг бы не рыдал, —
 
Чтобы хан конгратский жертвою не стал!
 
О невесте спорной сын мой не мечтал.
 
Ну, гонцы, в дорогу! Я ответ вам дал!
 
Если же о вас дойдет до сына весть,
 
Я вас догоню и окажу вам честь:
 
У меня в Конграте виселицы есть!
 
Помните, гонцы, я вас предупреждал!
 
 
Услыхав эти слова, пообещали гонцы никому о цели приезда своего и словом не обмолвиться, так между собой порешив: «Как хочет, так пусть и поступает, — нам-то что за дело? Мы свою службу выполнили, — письмо доставили». С этим и уехали они обратно в страну калмыков…
Был у Байбури табунщик-раб, Култай было имя ему. Была у него в табунах кобыла сивой масти, числилась она в доле наследства Алпамыша. Родила сивая кобыла чубарого жеребчика. Посмотрел на него Култай — решил: «Жеребчик этот тулпаром будет!» — и отвел его к Байбури. Простоял жеребчик несколько лет на откорме. К тому времени, когда гонцы Барчин обратно уехали, круп у коня округлился, грива через уши перекинулась, резвился чубарый конек, глаза в небо закатывая. Было это через несколько Дней после отъезда гонцов, — посмотрел Байбури на жеребчика — подумал: «Не нравится мне игра этого конька негодного, — недоброе предвещает она». Ударил старик чубарого палкой по крупу, вывел из стойла, привел к пастуху Култаю, приказал пустить его к прочим коням в табун — и вернулся к себе…
Сестра Алпамыша Калдырчаг-аим, зайдя однажды с подружками своими в юрту отца своего, ларец отцовский открыла, вещи разные перебирать в нем стала, — видит — письмо какое-то лежит. Взяла она это письмо, прочла, — письмом Барчин оказалось оно. Подумала она: «Видимо, письмо это гостившие у нас гонцы привезли, видимо, не хотел отец помочь бедняжке Ай-Барчин, потому и спрятал письмо в ларец». Сказала она девушкам своим: «Пойдемте-ка к брату-беку моему, отдадим ему письмо, испытаем его, каков он есть». — Отправились они к Алпамышу.
Исполнилось в ту пору Хакиму-Алпамышу четырнадцать лет, был он, как нар молодой, силой своей опьяненный. Прочел письмо Алпамыш, — сел — про себя думает:
«Если она на расстоянии шестимесячного пути находится в руках у сильных, врагов, стоит ли мне жизнью своей пожертвовать, ради того только, чтобы жену себе взять?»
Поняла Калдыргач думу его, — говорит ему такое слово:
 
 
— Вот мои подружки в радости, в нужде;
 
С ними неразлучна я всегда, везде.
 
Брат мой дорогой, мне стыдно за тебя:
 
Дяди-бия дочь кудрявая — в беде!
 
Лучник в бой берет свой самый лучший лук,
 
Человеку в горе — утешенье друг.
 
Темной ночью светел полнолунья круг.
 
Дальняя чужбина — край обид и мук, —
 
Наша Барчин-ай в беду попала вдруг!
 
Может ли джигит любимую забыть,
 
Калмыкам-врагам невесту уступить?
 
Может ли Барчин не удрученной быть?
 
Бедная моя сестра Барчин-аим!
 
Вся ее надежда на тебя, Хаким:
 
Думает: «Примчится тот, кто мной любим», —
 
Думает: «Отмстит насильникам моим!»
 
Сжалились, однако, подлые над ней —
 
Подождать полгода разрешили ей.
 
Написав письмо, нашла она друзей —
 
Десять молодых прислала байбачей, —
 
Пишет: ожидает помощи твоей,
 
Выручай, мол, если ты, любимый, жив.
 
Пишет, все письмо слезами омочив.
 
Прибыли гонцы, письмо отцу вручив,
 
Принял их отец, дарами наградив,
 
Но молчать велел им, петлей пригрозив.
 
А письмо Барчин в свой кованый ларец
 
Спрятал, нам ни слова не сказав, отец.
 
Дядиной вины он не простил, гордец!
 
Я письмо Барчин в ларце отца нашла,
 
Крик души бедняжки я в слезах прочла —
 
И тебе письмо сестрицы принесла.
 
Нет от калмыков покоя Барчин-ай!
 
Слов моих в обиду, брат, не принимай,
 
Все, что должен знать об этом деле, — знай.
 
На запрет отца ссылаясь, не виляй,
 
Евнухом себя считать не заставляй:
 
Ехать иль не ехать — ты не размышляй, —
 
Собирайся в путь в калмыцкий дальний край, —
 
Суженой своей навек не потеряй!
 
Если не поедешь — на тебе вина:
 
Что она, бедняжка, сделает одна?
 
Стать у калмыков наложницей должна!
 
Девяти десяткам общая жена!
 
Ведь не зря она прислала байбачей,
 
Не письмо писала — слез лила ручей.
 
Ты ее надежда, свет ее очей, —
 
Поезжай, да будет к счастью твой отъезд!
 
Посрамишь в бою калмыцких силачей.
 
Храбрые джигиты так берут невест!..
 
 
Услышав такое слово, обиделся Хакимбек за кличку «евнух» — и, к девушкам обращаясь, так говорит: