Дети железной дороги

Но теперь им надо было туда пойти.
К их величайшему недоумению и разочарованию, Перкс принял их крайне холодно.
– Пришли, так проходите. Что же стоять! – пробормотал он, впуская их в комнату. И с этими словами носильщик снова уткнулся в свою газету.
Воцарилось долгое молчание.
– Мы вас, наверное, чем-нибудь рассердили? – спросила Филлис.
– Меня? При чем же тут я? Не меня, а… – лицо носильщика приняло странное надменное выражение.
– А у вас ничего не случилось? – спросил Питер, крайне встревоженный поведением своего друга.
– Нет. Ничего не случилось – ни у меня, ни у кого другого… Если вам нравится иметь свои секреты, то на здоровье. Никто вам не запрещает.
Каждый стал мучительно припоминать, что же за секреты могли у него или у нее быть от мистера Перкса. Наконец все помотали головами.
– У нас не может быть от вас никаких секретов! – воскликнула Бобби.
– Не может, и отлично. Желаю вам хорошего дня, – ответил носильщик, отгораживаясь от ребят газетой.
– Как это все ужасно! – недоумевала Филлис. – Наверное, что-то произошло. Пожалуйста, расскажите нам.
– Если мы что-то сделали не так, то это не умышленно, – прибавил Питер.
Носильщик как будто и не слышал их слов. Он перевернул газету и погрузился в чтение очередного столбца.
– Послушайте! – не выдержал Питер. – Это просто некрасиво. Даже преступников выслушивают перед тем, как осудить. Даже в России есть суды.
– Я ничего не знаю ни о какой России!
– Так вот сейчас наша мама пришла, чтобы рассказать вам и мистеру Джиллсу все про нашего русского гостя.
– Что вы мне голову морочите? – с негодованием спросил Перкс. – Вы что, не видели, как он просил меня зайти к нему в комнату, взять стул и выслушать все, что будет говорить госпожа.
– Вы хотите сказать, что не слышали?
– Ровным счетом ничего. Стоило мне попытаться задать вопрос, как меня выставили за дверь… А я подумал, что вы сюда явились затем, чтобы от меня что-то выведать. – Филлис при этих его словах густо покраснела. – Я имею в виду разные сведения – о локомотивах, семафорах и тому подобное…
– Мы же не знали, что вы не знаете…
– Мы думали, что мама вам все рассказала…
– Мы-ду-что-ма-ска-ла-русский-который-пишет! – в один голос зашумели все трое.
Перкс, похоже, был удовлетворен объяснением и свернул свою газету. Филлис подскочила к нему и обняла за шею.
– Давайте поцелуемся и будем снова дружить! Я бы вам сказала «простите», но мы же не знали, что вы ничего не знаете.
– Все равно – простите нас! – воскликнула Бобби.
И Перкс наконец согласился принять их извинения.
Тогда они уговорили его выйти из дома на солнышко и посидеть с ними на зеленой станционной скамейке, в окружении нагретой солнцем травы, и вот они, то по очереди, то наперебой, то хором стали рассказывать ему историю русского пленника.
– Мне нужно сказать… – начал носильщик, но недоговорил фразу.
– Правда ведь, все это ужасно? Вам, наверное, любопытно побольше про него узнать? – спросил Питер.
– Не то что любопытно, но интересно, – отозвался Перкс.
– Да, мы, честное слово, не знали, что он вам не сказал. Это нам неприятно, что он от вас утаил, – повторяла Бобби.
– Я, маленькая мисс, не держу на него зла. У него есть основания. Ему приятно быть первым, кто расскажет людям такую историю. Человек есть человек. А что он хотел его арестовать… Наверное, будь, скажем, на месте этого длинноволосого парня какой-нибудь японец…
– Ну а если этот японец не сделал ничего плохого?
– Все они друг друга стоят, эти иностранцы.
– Но вот если бы перед вами были японец и русский, то кого бы вы предпочли?
– Трудно сказать… Но кого-то всегда надо предпочесть. Это как с либералами и консерваторами. Надо выбрать одну партию из двух и уже потом всю жизнь держаться той, которую выбрал… Что бы ни случилось, нельзя изменять своему выбору.
В это мгновение прозвучал гудок.
– Поезд «три четырнадцать» прибывает, – пояснил Перкс. – Сидите пока тут, а как он тронется, так мы сходим на огород, там должна уже поспеть клубника. Помните, я вам обещал?
– А если она поспела и вы нас угостите, – обратилась к нему Филлис, – вы не будете возражать, если мы поделимся ею с бедным русским?
Перкс нахмурился, и брови его взметнулись.
– Так, значит, это вы за клубникой сюда пришли? 
Филлис при этих словах почувствовала неловкость. Сказать «да» – значит изобличить себя в жадности. А если она скажет «нет», то потом ей будет неприятно и стыдно. Филлис сказала «да».
– Ты умница! Всегда надо говорить только правду, и никогда…
– Но мы пришли бы в другой день, – поспешила прибавить Филлис, – если бы мы знали, что вы не слышали историю.
– Я тебе верю, малышка! – усмехнулся Перкс, и в следующую секунду он перемахнул через рельсы в шести футах* [18] от прибывающего поезда.
Девочек ужаснул его поступок, но Питеру оказалась очень даже по душе такая храбрость.
Русский господин очень был доволен принесенной ему клубникой, а наша тройка уже ломала себе головы над тем, чем бы еще порадовать гостя. Однако они не смогли придумать ничего другого, как на следующий день доставить ему ягоды дикой вишни. Весной дети заметили, где цвела вишня. У гладкой стены утеса, в которой был прорублен туннель, рос целый лес из разных деревьев: кленов, берез, карликовых дубов, орешника. И среди этих зарослей выделялись серебристо-белые цветы вишни. Теперь надо было найти эти деревья и нарвать ягод.
Жерло туннеля находилось в некотором отдалении от «Трех Труб», и мама дала детям с собой корзину с едой. Они решили, что съедят по пути свой обед, а корзину наполнят вишнями. Еще мама дала им с собой часы, чтобы они не опоздали к чаю. (У Питера, правда, были и свои часы фирмы «Уотербери», но они не ходили с тех пор, как попали в воду.)
Ребята двинулись в путь. Поднявшись в гору, они влезли на забор и стали смотреть оттуда вниз, где, словно на дне горного ущелья, скрещивались железнодорожные колеи.
– Если бы не рельсы, – сказала Филлис, – можно было бы подумать, что там никогда не ступала нога человека.
Края тропы, по которой двигались любители дикой вишни, были словно высечены из грубого серого камня. Они шли речной долиной, приближаясь постепенно к отверстию туннеля. Среди скал росли травы и цветы. Семена, оброненные птицами в трещины камней, прорастали, пускали корни и превращались со временем в кусты и деревья, затенившие собою склон. От туннеля к линии вел переход – несколько грубо вколоченных в землю брусков. Этот крутой и узкий путь скорее был похож на навесную лестницу, чем на череду пологих ступенек.
– Давайте спустимся, – посоветовал Питер, – с этих ступенек удобнее всего будет рвать вишни. Помните, как мы тут рвали вишневые ветки на могилку кролика?
Дети прошли вдоль изгороди к старой, разболтанной калитке, находившейся над ступеньками. Они хотели уже открыть калитку, как вдруг Бобби прошептала:
– Тсс! Послушайте! Что это?
До них доносился необычный шум – мягкий шум, едва слышный сквозь шелест ветвей и треск проводов над линией. Он напоминал не то шелест, не то шепот. На какое-то время он прекратился, но вскоре стал доноситься снова.
Он уже больше не прерывался, становясь все громче. Это мог быть либо шум чьей-то возни, либо урчание.
– Видите! – воскликнул вдруг Питер. – Тут над нами дерево.
Дерево было одним из тех, которые имели грубые листья и белые цветы. На дереве были ягоды, но ребята решили их не рвать. Они были ярко-красными, но когда их срывали, почти тут же чернели. Девочки посмотрели в сторону, куда показывал Питер, и заметили, что дерево зашевелилось, но зашевелилось не так, как если бы ветер прошел сквозь листву, а совсем иначе – так, как если бы оно было великаном, спускающимся вниз по склону.
– Деревья идут! Это как в «Макбете»* [19]! – прошептала Бобби.