Добывайки в поле

— Не могу я, — со слезами говорила она. — Мне надо присесть. Хоть на минуточку. Ну пожалуйста, Под!
Но он был непреклонен.
— Посидишь, — говорил он, подхватывая ее под локоть и подталкивая вперед, — когда доберемся до леса. Арриэтта, возьми маму под руку с той стороны и не давай ей останавливаться.
Когда добывайки, наконец, очутились в лесу, они бросились на землю у самой тропинки — они слишком устали, чтобы искать более укромный уголок.
— Ах, батюшки!.. Ах, батюшки! — повторяла Хомили (но говорила она это рассеянно, по привычке), и по ее выпачканному землей лицу и блестящим темным глазам Под и Арриэтта видели, что она вовсю «шевелит мозгами». И она держала себя в руках, это они тоже видели, другими словами — Хомили вовсю старалась.
— Ни к чему так бежать, — сказала она наконец немного отдышавшись. — Нас никто не заметил; они, верно, думают, что мы все еще там, под полом, словно в ловушке.
— Я не так в этом уверена, — сказала Арриэтта. — Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чье-то лицо. Похоже, что это был мальчишка. А в руках он держал что-то, вроде кота.
— Если бы нас кто-то заметил, — возразила Хомили, — они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.
— Верно, — согласился Под.
— Ну, в какую сторону мы теперь пойдем? — спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у нее была большая царапина, волосы растрепались и висели неровными прядями.
— Пожалуй, сперва разберем поклажу, — сказал Под. — Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?
Арриэтта развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости — как раз такой случай, как сейчас, — принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлических крышечки от пузырьков с пилюлями, все три разного размера, так что они аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки много раз стиранного носка, и наконец — главное сокровище Арриэтты — карандашик, снятый с бальной программки и «Записная книжка-календарь с пословицами и поговорками», в которой она вела дневник.
— Ну зачем тебе понадобилось тащить ее с собой? — проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как он вытаскивал свои пожитки.
Затем же, — подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец — зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого свое увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла. (А ее увлечение, Арриэтта знала, была литература).
Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дому половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, он дал сейчас Хомили.
— Поможет тебе забираться наверх, — сказал Под, — возможно, часть пути нам придется идти в гору.
Хомили взяла с собой вязальные спицы, остаток нераспущенного носка, три куска сахару, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли с перцем и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь были чай, брусочек мыла и зеркальце.
Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду.
— Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, — сказал он, — но теперь ничего не попишешь. Кладите все обратно, — продолжал он, подавая им пример, — нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну, на две, было бы и того лучше.
— Но ведь нам надо только добраться до барсучьей норы, — принялась оправдываться Арриэтта. — Я хочу сказать, ведь у тети Люпи все, на верно, есть, ну, всякая там кухонная утварь и посуда.
— Лишняя кастрюля еще никому никогда не помешала, — сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шелка для вышивания, — в особенности, если живешь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тетя Люпи вообще там? — продолжала Хомили. — Я думаю, она потерялась… заблудилась или еще что… в этих полях.
— Вполне возможно, что она уже нашлась, — сказал Под. — Ведь прошло около года, не так ли, с тех пор, как она ушла из дома?
— И так или иначе, — добавила Арриэтта, — кастрюли она с собой вряд ли взяла.
— Никогда не могла понять, — сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжел мешок, — и никогда не пойму, — можете меня не убеждать, — что ваш дядя Хендрири нашел в этой гордячке и воображале — Люпи.
— Хватит, — сказал Под, — сейчас не время об этом говорить.
Он тоже встал и, повесив свой походный мешок на шляпную булавку, перекинул его через плечо.
— Ну, — сказал он, осматривая их с ног до головы, — у вас все в порядке?
— И не скажешь, положа руку на сердце, — продолжала Хомили, — что она злая. Но уж больно нос дерет.
— Как ботинки? — спросил Под. — Не жмут?
— Пока нет, — сказала Хомили.
— А как ты, дочка?
— У меня все в порядке, — откликнулась Арриэтта.
— Перед нами долгий путь, — сказал Под. — Торопиться мы не будем, пойдем потихоньку. Но без остановки. И ворчать тоже не будем. Ясно?
— Да, — сказала Арриэтта.
— И глядите в оба, — продолжал Под, в то время как они уже шли по тропинке. — Если увидите что-нибудь опасное, делайте то же, что я… и быстро… поняли? Только не разбегаться по сторонам. И не визжать.
— Да знаю я все это, — сердито сказала Арриэтта, прилаживая на спину мешок, и двинулась вперед словно хотела, чтобы до нее не долетали его слова.
— Ты думаешь, что знаешь, — сказал Под ей вслед. — На самом деле ты совсем ничего не знаешь, ты не умеешь прятаться, и мать твоя — тоже. Это требует тренировки, это, если хочешь, искусство…
— Как это не знаю? — повторила Арриэтта. — Ты же мне рассказывал.
Она поглядела в сторону, в темные глубины зарослей куманики возле тропинки и увидела огромного паука, висящего в воздухе (паутины его не было видно). Паук, казалось, смотрел прямо на нее — Арриэтта увидела его глаза и смерила его вызывающим взглядом.
— За пять минут не расскажешь, — настаивал Под,-того, чему учиться надо на собственном опыте. То, что я рассказал тебе, дочка, в тот день, когда взял тебя наверх добывать, даже не азбука в нашем деле. Я старался, потому что твоя мать попросила меня. И видишь, куда это нас привело?
— Перестань, Под, — отдуваясь, сказала Хомили (они шли слишком быстро), — к чему вспоминать прошлое?
— Но это именно я и хочу сказать, — возразил ей Под. — Прошлое и есть опыт, на прошлом учишься. Понимаешь, когда идешь добывать…
— Ты занимался этим всю жизнь. Под… ты прошел выучку, а Арриэтта поднялась наверх всего один раз…
— Это я и хочу сказать! — сердито вскричал Под, приостанавливаясь, чтобы Хомили могла его догнать, и упрямо продолжал: — Это именно я и хочу сказать. Если бы она знала хоть азбуку того, как надо прятаться…
— Берегись! — раздался резкий возглас Арриэтты, опередившей их на несколько шагов.
Послышался нарастающий шум и громкое, хриплое карканье. Их накрыла большая тень… и внезапно на тропинке остался стоять один Под — лицом к лицу с огромной черной вороной.
Птица глядела на него злобно, но немного опасливо, кривые когти были слегка повернуты внутрь, большой клюв приоткрыт. Под, замерев на месте, тоже глядел на птицу. Он был похож на короткий и толстый гриб, выросший вдруг на тропинке. Огромная птица повернула голову набок и с любопытством поглядела на Пода другим глазом. Под не двигался и по-прежнему пристально смотрел на нее. Ворона издала горлом тихий звук, похожий на блеянье, и, удивленная, сделала шаг вперед. Под по-прежнему не двигался. Ворона сделала один косой прыжок… второй… и тут — все с тем же неподвижным лицом — Под заговорил: