Третья тропа

— Пожалей!
— Кого?
— Да свою голову!
Ната зябко поежилась от задиристых слов подружки.
— А ты не дрожи! — посоветовала ей Катя. — Замерзла?.. Ну и не стой тут! Не торчи!.. Иди к костру — погрейся!
— Пожалуйста! — сержант Кульбеда подвинулся, освобождая место поудобней. — У нас тепло.
У Кульбеды нашлась газета. Он постелил ее на траву, чтобы Ната не зазеленила светлое платье.
— Садитесь, Ната.
Она осторожно присела между сержантом и Богданом, обхватила колени руками, сжалась в комочек, несмело оглядела мальчишек и потупилась под их встречными любопытствующими взглядами. Сейчас все они были не такие, как в столовой, — держались более свободно, но ничего страшного в них она не приметила. Обычные мальчишки. И любопытство у них обычное, мальчишеское. А Богдан — тот даже и любопытства не проявил. Сидел и старался вытащить занозу, с утра сидевшую под ногтем.
— Чем завтра кормить будешь? — спросил Фимка, отрываясь от дудки.
Взглянув на него, Ната увидела почти законченный шаржированный портрет подполковника Клекотова.
— Какая прелесть! — не удержалась она и долго рассматривала карикатуру, а потом, вспомнив Фимкин вопрос, подробно рассказала о завтрашнем меню.
Ната любила поварское дело и, заговорив о привычном, хорошо ей известном, осмелела до того, что спросила у Богдана, понравился ли ему праздничный торт.
— Ничего, — с непонятной неприязнью ответил он, продолжая выковыривать занозу.
За эти полтора дня Богдан успел почувствовать на себе внимание Наты, но оно только злило его, потому что всех девчонок он считал предательницами.
Совсем еще недавно в Богдана были влюблены многие одноклассницы. Он получал от них записочки. Но когда по школе поползли нехорошие слухи о нем, девчонок точно подменили. Стоило ему только приблизиться к ним, как они замолкали и расходились в разные стороны. После уроков уже никто из них не звал его в кино. Вместо улыбок и радостного щебета он встречал холодные взгляды и молчаливое пренебрежение.
А после суда произошел случай, заставивший Богдана окончательно зачислить всех девчонок в разряд предателей. К нему домой пришла мать как раз той девчонки, которую Богдан предпочитал всем остальным. Женщина от имени Своей дочери потребовала, чтобы он вернул две записочки, полученные им до всех этих событий. В одной подружка Богдана признавалась, что он ей «страшно нравится», в другой она назначила ему свидание около кинотеатра «Колизей». Богдан отдал бы эти записки, но у него не было привычки хранить их. И тогда под диктовку разъяренной женщины он написал расписку в том, что никогда не читал и не получал никаких писем от ее дочери.
Вспомнив про ту расписку, Богдан со злобой дернул неподатливую занозу. Чуть торчавшая снаружи головка обломилась, а большая часть ушла еще глубже под ноготь. Кольнуло так, что он затряс рукой.
— Что у тебя? — заботливо спросила Ната.
Темная полоска занозы виднелась сквозь розовый ноготь.
— Это же ужасно больно! — воскликнула Ната с неподдельным сочувствием. — И воспалиться может! Тебе надо к врачу!
— Заживет как на собаке!.. Фимка, дай нож!
Ната взяла Богдана за руку.
— Лучше я.
Он хотел выдернуть руку, но она держала крепко.
— Не бойся!
Богдан перестал выдергивать руку и отвернулся с безразличным видом.
Ната достала иголку, прокалила ее на огне и, приговаривая: «Вот та-ак, та-ак… Еще немножко!» — вытащила занозу.
Богдан несколько раз сжал пальцы в кулак.
— Не болит больше? — спросила Ната. — Теперь быстро заживет.
— Как на собаке! — повторил Богдан и, почувствовав неловкость от собственной грубости, добавил: — Спасибо.
Ната робко улыбнулась и, услышав горн, встала.
— Спокойной ночи, мальчики!
— Отбой! — закричал Сергей Лагутин, оборвав на полуслове разговор с Катей.
— Не проспи! — предупредила она.
Сергей не ответил и снова прокричал:
— Отбой!.. Первое отделение — по палаткам!
Через несколько минут Третья Тропа опустела. Мальчишки намаялись за день и быстро разошлись по палаткам.
— Иди спать, — сказал Кульбеда позевывавшему Славке Мощагину. — А я пройдусь до речки, проверю и тоже лягу. Сегодня ночь будет спокойная.
— Это он нам польстил! — усмехнулся Богдан, когда у костра никого, кроме Фимки и Димки, не осталось. — Ух, и хитер же Микропора! Умеет без нажима надавить на психику!.. Между прочим, заметили?.. Он сегодня редко в курилку свою смывался. Наверно, сигареты кончились.
— Экономит! — Фимка взглянул на Димку и, заручившись его молчаливым согласием, объяснил: — Мы проверили: две пачки еще осталось. Одна уже начата.
— Тумбочку обшарили? — удивился Богдан и похвалил: — Профессионально работаете!.. Вообще у вас хватка имеется! С магнитофоном — экстракласс! Непробивная штука! И как вас там, в городе, застукали, не пойму?
— Там у нас еще не было усовершенствовано. — Фимка вздохнул. — Не сразу додумались.
В городе Фимка с Димкой повадились заглядывать в универсам с пустым магнитофонным футляром. Они попались на четвертый раз. Контролерша заставила их открыть футляр. Неприятностей было хоть отбавляй! Но Фимка и Димка переживали не столько из-за последствий, сколько из-за того, что их выдумка оказалась с изъяном. Тщательно продумав причину провала, мальчишки поняли, в чем их основной просчет. Магнитофон не выполнял свою основную функцию — он не играл, и контролерша даже не подумала, что это футляр магнитофона. Она решила, что у мальчишек какой-то новомодный чемоданчик, и лишь потому проверила его содержимое.
Так возникла у ребят идея о маленьком играющем во время операции транзисторе. Впервые они опробовали на практике свое новое «изобретение» вчера — и не без успеха. Но теперь и этот усовершенствованный способ вызывал большие сомнения. Фимка и Димка думали, что сержант Кульбеда рассказал в магазине про их проделку и второй раз этот фокус не пройдет. А Богдан был почему-то уверен, что Микропора не выдал секрета и заплатил деньги под каким-нибудь другим предлогом. Мальчишки заспорили и заметили комиссара Клима, когда он уже миновал указатель Третьей Тропы и подходил к костру.
— Ура! — Богдан негромко пошлепал в ладоши. — Просим политбеседку! Готовы слушать всю ночь до подъема!
— Вот тебе и на! — Клим запустил пятерню в бороду и присел к огню. — А я вас пришел послушать. Вы так горячо обсуждали что-то.
— Бойцы вспоминают минувшие дни, — продекламировал Богдан и ответил на предостерегающий жест Фимки: — Да брось ты! Все, что на поверхности, товарищу комиссару про нас тики-так известно! Он наши досье — от корки до корки!
Клим взял фанеру с шаржем на подполковника и не спешил поддерживать разговор. Направляясь сюда, он не собирался проводить беседу — хотел лишь узнать, кого на Третьей Тропе назначили в ночное дежурство. Комиссар почувствовал скрытый укор в словах Богдана — тот не случайно выделил интонацией это ироническое «на поверхности».
— А как до глубины докопаться? — спросил Клим. — Вот любуюсь на портрет… Около указателя сколько раз останавливался — тоже любовался… И вкус тонкий, и видение прямо художническое. А руки-то какие! И эти же руки… А?.. Не стану вспоминать досье. Так что же у вас поверхностное, а что нутряное? — Клим помолчал, глядя то на Фимку, то на Димку, потом перевел взгляд на Богдана, укоризненно сказал: — Из-за тебя!.. Не собирался я ночью серьезно разговаривать!
— А у нас как раз времени навалом — службу несем.
Дурачился ли Богдан, чтобы скоротать ночное дежурство, или действительно захотелось ему откровенного разговора — этого Клим не понял, но вызов принял.
— Ну, посидим немного… Попробуй объяснить мне, верхогляду, по какой причине такие руки занимались не тем, чем надо?.. Не голод. Материально обеспечены. Сыты, одеты, обуты… Тебя спрашиваю, потому что про других говорить легче.
— Биология! — коротко ответил Богдан.
Фимка и Димка смутно представляли, какую биологию упомянул Богдан, и Клим нарочно растолковал смысл сказанного: