Третья тропа

Сергей мог бы поклясться, что именно так и ударил, но мяч не полетел. Тяжело и медленно он скатился с плоского бугорка, пошел под уклон и камнем бултыхнулся в яму, вырытую для стока воды из рукомойников.
Выпучив глаза и распахнув в беззвучном крике рот, Сергей стал заваливаться на спину, подтягивая к животу правую ногу, которую, казалось, рвали на части раскаленными железными клещами.
— Вот теперь квиты! — прошептал Богдан и пожалел, что не разбудил Вовку Самоварика, — снять бы этот моментик!
Вовка безмятежно спал. Фоторужье торчало из-под подушки. Боясь упустить время, Богдан схватил аппарат и, не зная, готов ли он к съемке, на авось наставил его на Сергея и подбежавшую к нему Катю.
Больше всего Катю испугало молчание Сергея. Он катался от боли по земле, и рот у него был распахнут в крике, но ни звука не вылетело из горла.
— Что с тобой?.. Перестань! — испуганно говорила она, пытаясь распрямить судорожно подтянутую к подбородку ногу Сергея. — Живот?.. Или сердце?.. Да не молчи же ты!
— Нога, — услышала Катя и взглянула на ступню.
Нога на сгибе внизу уже потеряла свою форму. Растягивая кожу, вокруг надувался нездорового цвета лоснящийся обруч.
— Вставайте! — отчаянно закричала Катя. — На помощь!.. Сюда!
— Тихо ты! — простонал Сергей. — Я молчу, а ты орешь как бешеная!
— Скорей! Скорей! — не слушая его, кричала Катя.
На просеке показались ночные патрульные, еще не снявшиеся с дежурства. Но раньше других прибежал сержант Кульбеда — босиком, в трусах.
Выскочил из палатки и Славка Мощагин. Вокруг Кати и Сергея быстро собралась толпа заспанных и напуганных мальчишек. Посыпались вопросы. А Сергей сам еще не знал, что с ним произошло, и путано, неуверенно пролепетал про бугор, по которому он ударил вместо мяча.
Кульбеда ощупал поврежденную ногу, и его рябое лицо стало озабоченным.
— Боюсь за кости. Их тут много, в ступне, понапихано. Надо в санчасть! — он сцепил руки. — Кто носить умеет?
Славка Мощагин шагнул к нему и хотел вместе с сержантом из четырех рук сделать замок для переноски Сергея. Пока Славка, торопясь и путаясь, разбирался со своими руками, над Сергеем наклонился Гришка Распутя, поднял его и понес к штабной поляне.
Сергей не протестовал — чувствовал, что сам идти не сможет. От боли он скрипел зубами. Но еще больней стало ему, когда он вдруг увидел Богдана. В глазах у того не было ни торжества, ни злорадства — спокойный, холодный взгляд с прищуром. Взгляд судьи, чей приговор только что приведен в исполнение. И понял Сергей, кто поставил для него ловушку.
— Больно же! — негромко сказал он, глядя Богдану в глаза.
— Я знаю, — отозвался Богдан.
— Не разговаривай! — прикрикнула на Сергея Катя и не удержалась: — Кого ты разжалобить вздумал? Ему все равно!.. А ты, — Катя взяла Гришку под локоть, — не споткнись смотри!
Обсуждая происшествие, мальчишки расходились. Спать никому больше не хотелось. Сержант Кульбеда, одевшись, побежал вслед за Гришкой и Катей. Фимка подошел к Богдану, взял за рукав и потащил за палатку, где их уже ждал Димка. Богдан догадывался, о чем будет разговор, но не думал, что он произойдет в такой форме. Димка вынул из кармана перочинный ножик и, не пожалев лезвия, провел по земле черту — отделил Богдана от себя и Фимки.
— Ты — там, мы — здесь! И больше к нам не суйся!
— А будешь приставать, — добавил Фимка, — подстроим хуже, чем ты Лагутину. Месяц будем думать, а подстроим!
Они повернулись и ушли, оставив Богдана около черты. Он постоял над ней, приподнял ногу и вдруг исступленно принялся топтать и затирать ботинками взрезанную ножом бороздку.
— Кто мое ружье трогал? — послышался из палатки возмущенный голос Вовки Самоварика. — Убью, если испортили!
Вовкин крик еще больше взвинтил Богдана. Закусив губу, он ворвался в палатку, раздернул на груди рубашку и пошел на Вовку, страшный, разъяренный.
— На! На! Убей!.. Я трогал! Я!.. Убей! Убей!
Вовка попятился.
— С ума сошел!.. Да я так, нарочно, чтоб попугать!
— Нет, ты убей! Убей! — наступал на него Богдан.
— Отстань! — испуганно пролепетал Вовка и забился в угол, загородился стулом. — Я — чтоб больше не брали!
Богдан как слепой наткнулся на стул и, обессилев, опустился на него. Вовка, оказавшись сзади Богдана, стоял и боялся пошевелиться.
Долго приходил в себя Богдан, а когда заговорил, Вовка удивился переходу от истошного крика к почти спокойной интонации.
— Сегодня проявишь и покажешь.
— Проявлю! — обрадовался Вовка. — Отчего не проявить!
— И покажешь! — повторил Богдан. — Хочу на память, если получилось…
Еще до завтрака все узнали, что у Сергея Лагутина кости не повреждены, но сильно растянуто сухожилие. Первое отделение третьего взвода осталось без командира. Во всех других отделениях у командиров были помощники из числа юных дзержинцев, а в первом — ни дзержинцев, ни помощника. Комиссар Клим предложил назначить Вовку Самоварика. В штабе никто не возражал. Сержант Кульбеда и Славка Мощагин тоже согласились. Но всякие новые назначения должен был утверждать Большой Совет лагеря. Поэтому с утра всем членам Совета — командирам отделений, взводов и сержантам-инструкторам — сообщили об экстренном заседании, назначенном на 20.00.
Клим побывал в санчасти. Сергей Лагутин лежал на кровати. Туго забинтованная нога была обложена грелками с холодной водой. На вопросы комиссара от отвечал рассеянно, согласился на выдвижение Вовки Самоварика, но видно было, что мысли его заняты чем-то другим. И Клим ушел: он не любил насильно влезать в чужую душу. А Сергей уже давно, как только улеглась нестерпимая боль, неотступно думал о случившемся. Не техника подстроенной ловушки занимала его. Он решил, что в мяч напихали земли или в камеру вместо воздуха накачали воду. Какая разница! Неизмеримо важнее было понять: почему так произошло? Где начало обоюдной злобы, которая заставила Сергея ударить Богдана и вызвала ответную месть? Где конец тяжелым для обоих враждебным отношениям?
Трудные это были раздумья. Одно понимал Сергей: так продолжаться не может. Что-то надо менять. Был момент, когда он подумал: а не прискакать ли на одной ноге на Большой Совет и не рассказать ли все подробно, ничего не утаивая ни о себе, ни о Богдане? Но чувствовал Сергей: Богдан воспримет это как жалобу, как донос. Еще крепче затянется сложный узел — ни развязать его, ни разрубить.
В течение дня несколько раз забегала в санчасть Катя. Принесла завтрак, потом обед. Рассказывала новости. Главной новостью был приезд от шефов группы офицеров запаса — специалистов различных отраслей военного дела. Они проведут вечером первые кружковые занятия. На следующий день ждали других гостей — преподавателей ПТУ. Их уроки назывались профориентацией, а проще — мастера должны были познакомить мальчишек со столярными, слесарными, токарными, строительными инструментами и научить пользоваться ими.
Хитрая мина
Во второй половине дня ожила мастерская, в которую раньше приходили только Вовка Самоварик — в фотолабораторию — да те мальчишки, кто не захватил из дома ниток и иголок. В комнате, оборудованной под починочную мастерскую, имелось все — от пуговиц до швейных машин.
Санчасть располагалась в правом крыле здания мастерской, и Сергей Лагутин слышал отдаленный шумок. Зашел к нему Славка Мощагин. Навестил сержант Кульбеда. Неожиданно притопал и Гришка Распутя. Остановился в дверях, спросил:
— Ну?
— Жив, — ответил Сергей.
Гришка удовлетворенно мотнул головой и ушел. Он ни в какой кружок не записался и прямо из санчасти пошел к своему лежбищу у муравьиной кучи.
На Третьей Тропе мальчишек было много. Не больше трети ушло на кружковые необязательные занятия. Кульбеда сидел с Забудкиным у входа в палатку и рассказывал ему очередную историю с намеком. Шуруп и шурупчики играли в чехарду. А Богдан с Вовкой Самовариком находились в лаборатории. Они проявляли пленку.