Салон недобрых услуг

Это Рябчику понравилось, особенно про мента. Интересно стало.
– А ты куда?
– Дело секретное. Одному дядьке во дворе надо мозги вправить.
– Обнаглел?
– Типа того. – И Алешка охотно пояснил: – У нас во дворе детская площадка для мелюзги. А он туда привык свою тачку ставить. Наш дворник даже такой здоровенный камень притащил, въезд загородил. А он все равно камень сдвигает и свой драндулет возле песочницы ставит.
– Хочешь ему колеса проколоть? Помогу.
– Не, мы пока решили ему записку под «дворник» сунуть. Культурно.
– Покажь.
Алешка к этому был готов. Достал листок. Там было написано печатными буквами: «Уважаемый водитель! Пожалуйста, не ставьте свою машину на детской площадке. Иначе мы примем строгие меры».
Рябчик прыснул в кулак:
– Ты что! Это ему по барабану. Надо круто написать.
Алешка сделал вид, что задумался. Потом предложил:
– А вот так годится? «Козел! Положи камень на место. А то твоя тачка во дворе припухнет».
Как видите, Алешка вложил в текст «ключевые» слова: положи, камень, во дворе. И пошел дальше:
– Слушай, Рябчик. Напиши, а? Чтобы мой почерк не узнали.
Рябчик охотно написал.
– Вот, Дим, – сказал Алешка, – сам видишь. Эту записку Аркаше писал он.
– Так их две было.
– Это уже другая история. Еще интереснее. Потом расскажу.
– А фингал?
Алешка поморщился:
– Ну... это так, по пути. Потом расскажу. Ну, ладно, только шашлыки проверь.
...Шурка Рябчик – парень озорной. Хулиган даже. Но, как оказалось, не умнее Мариши. Алешка его враз «расколол». Вся эта придуманная история с нахальным водителем мгновенно расположила их друг к другу, как мелких хулиганов-заговорщиков.
Шурка еще повертелся, понадувал жвачные пузыри, а потом, не удержавшись, похвалился:
– Мне эти записки писать, что раз-два плюнуть. Опыт имею. – И он значительно взглянул на Алешку, ожидая расспросов.
Но Шурка не знал, с кем имеет дело. Алешка изобразил на своей мордахе полное безразличие к его опыту. Шурка не мог больше сдерживаться.
– Я, знаешь, с какими крутыми тусуюсь? Одному лоху я, знаешь, какую записку кинул? Чтобы бабки под камень положил. – Это Шурка сказал вполголоса, почти шепотом в Алешкино ухо. – Меня за это в долю обещались взять. На штуку баксов.
– Да врешь ты все! – Алешка сменил безразличие на недоверие, а потом на плохо замаскированную зависть. – И где эта штука? В банк положил?
Тут подошел к ним Семен Михалыч, навис над ними и грозно пошевелил усами. Ребята примолкли.
Директор положил руку Алешке на голову и участливо спросил:
– Как ухо?
– Дергать будете? – «догадался» Алешка.
– Я не про твое ухо, про мамино.
– Я не знаю. Я вашу маму никогда не видел. – Алешка умеет под дурачка работать.
– Я про твоей мамы ухо спрашиваю. – Так нескладно Семен Михалыч еще свои фразы не формулировал. Похоже, достал его Алешка.
– Одно как бы прошло, – вспомнил Алешка, – а другое как бы началось.
Семен Михалыч тоже вспомнил:
– Камфарное масло. Нужно закапать, а потом ухо – в тепло.
– На печку, что ли? – заморгал Алешка. – А как? Оно же с головой вместе.
Тут на сцене закончилось очередное выступление, и Алешка, как руководитель группы поддержки, яростно захлопал в ладоши, а Шурка засвистел и завизжал. Ну как на всяких ток-шоу в телевизоре.
Семен Михалыч отпрянул от них и сказал:
– В семнадцать ноль-ноль в моем кабинете.
– Есть! – сказал Алешка. А когда директор отошел, снова спросил Шурика: – И где эти баксы? В сбербанке?
Шурка нахмурился, надул пузырь:
– Сорвалось дело, менты попутали. Меня сцапали. Я клево отбрехался. И никого не сдал.
– Жалко, – вырвалось у Алешки.
Шурик от неожиданности чуть не подавился жвачкой. Нахмурился:
– Чего тебе жалко? Что кентов своих ментам не сдал?
– Ты что? Я про баксы. Жалко, что обломилось.
Шурка поскреб макушку.
– Это да. Но всеж-ки отблагодарили. Классный ножик подарили. Швейцарский.
– Покажи.
– А я его уже забодал. Прямо сразу. В один ларек сдал. Полштуки отвалили. А ножик классный, даже жалко. Знаешь, в нем сколько всяких прибамбасов? – И Шурка начал перечислять: – Два лезвия, штопор, открывалка, ноженки, пинцетик, шило, зубочистка...
Но Лешка уже потерял интерес и к Шурику, и к его ножику. Поэтому он машинально повторил:
– Жалко.
– Что жалко? Ножик?
– Жалко, что клизмы в нем нет.
– В лоб захотел?
В семнадцать ноль-ноль Алешка явился в кабинет директора. Директор поднял голову от бумаг:
– Ты что, Оболенский?
– Вы велели. За лекарством к вам зайти. Которое в ухи – и на печку.
– А! Вспомнил! Я не за тем тебя позвал. Я тебе вот что скажу, Оболенский. Мне очень не нравится твоя дружба в этим Рябым Александром. Держись от него подальше.
Тут он разглядел у Алешки под глазом фингал, удовлетворенно кивнул:
– Кончилась дружба?
Алешка потрогал синяк кончиками пальцев.
– Она и не начиналась.
Все это Алешка выложил мне одним духом. Но я все-таки не все понял.
– А ножик с клизмой здесь при чем?
– Эх ты! Вспомни, возле «Альянеца», каким ножиком свою сигару Валерьян обрезал? Швейцарским. Со всякими прибамбасами. Дошло? – Тут он вдруг спохватился: – Дим, глянь в окошко, там пожара на помойке случайно нет?
Мы выглянули в окно. Наша помойка почему-то часто горит. Наверное, те, кто из нее вывозит мусор, считают, что проще его сжечь на месте. Но в этот раз она не горела.
– Что-то на лестнице горит, – предположил Алешка. – Или у соседей. Пошли посмотрим.
Ни на лестнице, ни у соседей ничего не горело. Горели наши шашлыки в духовке.
Я распахнул окно, выхватил мокрой тряпкой сковороду.
– Ты их будешь есть? – спросил Алешка.
– Я не паровоз, углями не питаюсь.
И мы отправили наш сюрприз в помойное ведро.
– Пошли, – сказал Алешка.
– Куда? – удивился я.
– В магазин, за шашлыками.
– Нет уж! Больше ничего жечь не будем.
– Тогда давай хоть кетчуп съедим.
И мы съели кетчуп. Алешка ел его столовой ложкой с хлебом. Я – чайной, без хлеба.
Про другую историю Алешка мне рассказать не успел – приехали родители.
– Как там Аркаша? – спросил я.
– Жить будет? – спросил Алешка.
– И очень долго, надеюсь, – сказала мама и понесла на кухню букет полевых цветов.
– Шампур-то из... него выдернули? – заинтересованно спросил Алешка.
– Выдернули, – сказала мама, наливая в вазу воду.
– А что ж вы так долго?
– А у него в попе игла сломалась. Когда ему укол делали.
– Какой же он невезучий, – вздохнул Алешка.
– Да, – вдруг сказал папа. И почти дословно повторил Алешку: – Но самое большое его невезение – Машка Рябая.
– А это кто? – спросила мама, любуясь букетом. – Его секретарша?
– Это Мариша, – объяснил Алешка. – Мормышка.
– Мария Рябая – это ее девичьи имя и фамилия, – объяснил папа, с подозрением глянув на Алешку.
– Рябая? – Мама пожала плечами. – Оригинальная фамилия. И зачем она ее поменяла?
– Она вместе с фамилией поменяла и свой имидж. – Это папа сказал, с оттенком грусти. – Была простая девушка Маша, а стала...
– Как бы элитная жена, – подсказал Алешка.
– И где ты только этого нахватался? – рассердилась мама.
– С телевизора. Там все так говорят. Пап, а кто такая Горгона?
– Чудовище такое. Из древней мифологии.
– На Кашину дачу похожа?
– При чем здесь Кашина дача?
– Так Мариша маме сказала: «Я на эту Горгону больше не поеду!»
Папа улыбнулся:
– Мариша Горгону с Голгофой спутала.
– А Голгофа?..
– Голгофа, Леш, это древняя гора, где Христос принял свои муки.
Объяснил, называется. Теперь Алешка будет долгое время, до полной взрослости, думать, что Голгофа – это дача, на которой надо без конца копать грядки и носить воду в бочку для душа.