Студенты

- А я говорю - одна. 
Когда кончился спектакль, Шацкий и Карташев остались в вестибюле и долго ходили в ожидании. 
- Идет! - сказал наконец Шацкий, заглянув в коридор. 
У Карташева так громко забилось сердце, что он слышал его удары. 
Итальянка, закутанная в простенькую ротонду, вышла из коридора, скользнула взглядом по Карташеву, на мгновенье остановила на нем свои приветливые темные глаза и, выйдя на подъезд, позвала извозчика. 
- Подсади, - приказал Шацкий. 
Карташев бросился к извозчику. Как в тумане, мелькнули перед ним ее бледное красивое лицо, ее выразительные глаза, его обдало каким-то особенным, нежным, как весна, запахом духов, его всего охватило безумное желание чем-нибудь выразить свой восторг - броситься ли под лошадь того ваньки, на которого она садилась, или поцеловать след ее маленькой калоши, кончик которой он успел заметить, подсаживая ее. Но он сдержал себя, и только когда итальянка проговорила своим певучим голосом: "Merci, monsieur", - он снял с головы шапку и низко поклонился. 
Когда он поднял опять голову, итальянка уже отъехала. 
- Миша, я умираю, - произнес Карташев, опускаясь на ступеньки подъезда. 
- Едем скорей за ней, и ты еще раз ее высадишь. 
- Нет, это будет пошло и нахально. Я не поеду, но я умру здесь, не сходя с места, потому что никогда ничего подобного я не испытывал. 
- Да, она честная женщина, - сказал серьезно Шацкий, - и она уже любит тебя... Руку, мой друг, и едем ужинать. 
- Едем. Но я умер, меня нет... Я остался на этом подъезде. Ты видел все? 
- Все видел. Она любит тебя, и она будет наша. 
- Моя, ты хотел сказать? 
- Твоя, твоя. 
- Миша, можно ведь за нее жизнь отдать? 
- Можно. 
- Стоит, Миша? 
- Стоит, стоит. 
- А заметил ты ее скромную ротонду? 
- Все заметил. Едем ужинать... 
Они взяли извозчика и поехали. 
После ужина Карташев, которому было не до сна, спросил: 
- Разве почитать еще? спать что-то не хочется. 
- С удовольствием, - ответил Шацкий. - Едем ко мне и на всю ночь. 
- Отлично! Какая глупая книга, а присасываешься к ней, как пиявка. 
- Зачем, мой друг, ругать то, что доставляет нам удовольствие, - это уже неблагодарность. 
- Согласен, - ответил Карташев. - Ну, а итальянка? Милая! Ах, Миша, я бы две жизни отдал за одно мгновение. 
- Две сотенных. 
- Миша, не говори таких пошлостей. 
- Ну, бог с тобой... А знаешь, давай a la Рокамболь похитим ее... Понимаешь: она выходит вечером... подъезжает карета... два замаскированных господина подходят к ней и говорят таинственно: "Мы ваши друзья, вам грозит опасность, вам необходимо ехать с нами..." Хоп! Ты садишься с ней, я на козлы, и мы скрываемся от всего света. Вот это был бы действительно шик!.. Хочешь?.. По рукам, что ли?! Ну, значит, не любишь... И не стоит с тобой об ней и разговаривать. Завтра же я ей скажу, чтобы она на тебя не обращала внимания. 
- Завтра, к сожалению, у нас заседание по поводу Тюремщицы. 
- Глупости, хоть под конец, а надо попасть, а то итальяночка обидится. 
- Ты думаешь? 
- Наверно. 
Приятели залились веселым смехом. 
- Подумает, что я ей изменил? - спросил Карташев. 
- Ну, конечно! - ответил Шацкий, сходя с извозчика. 
Войдя к себе и раздевшись, Карташев и Шацкий заказали чай и принялись за чтение. Читали по очереди. 
В шесть часов утра Шацкий предложил немного заснуть. Карташев не прочь был и продолжать, но на Шацком лица не было. Он весь сделался какой-то зеленый. Приятели проснулись в двенадцать часов. Сейчас же после кофе чтение возобновилось и продолжалось без перерыва до пяти часов. Так как в шесть часов Ларио и Корнев уже должны были приехать к Карташеву, то Шацкий и Карташев отправились обедать. После обеда Карташев поехал к себе, а Шацкий с таинственным видом заявил, что идет куда-то. 
Прощаясь с Карташевым, он на вопрос: "Куда?" - только приложил палец к губам. 
- Приедешь сегодня? 
- Не знаю, мой друг, ничего не знаю. Все это покрыто таинственным мраком. 
И Шацкий с соответственной физиономией скрылся за угол улицы, а когда Карташев отъехал, спокойно вернулся к себе домой. 
Карташев приехал домой и в ожидании гостей прилег на диван. Его разбудили прибывшие Корнев и Ларио. 
Корнев был торжествен и серьезен, Ларио грустен. Корнев упрекнул прежде всего Карташева за легкомыслие - как он мог серьезно подумать, что он, Корнев, может поставить какой-нибудь диагноз. Затем Корнев рассказал, как для этого он попросил одного окончившего медика поехать с ним, как он осмотрел Тюремщицу и как оказалось, что у Тюремщицы в полном разгаре чахотка. 
- Никакой надежды, - кончил Корнев, - вероятнее всего, этою же осенью все кончится во время ледохода, это время - самый мор для всех таких... Да и лучше... 
Карташев вспомнил кроткий, робкий взгляд Тюремщицы и вздохнул: 
- Несчастная! 
- Жаль, жаль девочку, - сказал Ларио. - А добрая была девочка... И от Марцынкевича, бедненькую, в последний раз с таким скандалом выпроводили... 
- Что ж, она знает свою судьбу? - спросил Карташев. 
- И знает и не знает, - ответил Корнев, садясь на диван и принимаясь за свои ногти, - как обыкновенно в таких случаях. Перед осмотром говорит: "Хоть осматривайте, хоть не осматривайте, а уж я знаю, что не жилица здесь", а кончился осмотр - смотрит, глаза бегают, спрашивает: "Ну, как же по-вашему?" Доктор замялся, а она в слезы: "Ох, не жилица я!" Стал утешать, говорит, что, если лечиться, - пройдет, - повеселела, слезы вытерла, вздохнула и говорит: "Дай-то господи..." Обыкновенная история... За пять минут до смерти окончательно поверит своему выздоровлению и будет уверять всех, что теперь все прошло... А потом сразу бац, и готово. 
- Как же теперь с ней быть? 
- В клинику, конечно. Какие уж там машинки, меблированные комнаты... Если можно, похлопочем - даром ее... только субъект ничего интересного не представляет, а уж нельзя будет даром, тогда двадцать пять рублей в месяц: ее денег хватит ей... 
- Не хватит, опять можно собрать, - сказал Карташев. 
- Я вот, может, урочишком разживусь... не все же голодать, как собака, буду, - проговорил Ларио. 
- Все время будешь, - уверенно сказал Корнев. - Ведь ты, как птицы небесные, о завтрашнем дне не помышляешь: есть - спустил.