Парфетки и мовешки

— Шерочка, ты зарапортовалась. Стружка — и вдруг боится? Ха-ха-ха! Придет же такое в голову! — расхохоталась Замайко.
— А я тебе сейчас докажу, что тут нет ничего удивительного, — холодно настаивала Женя.
— Ну? — девочки нетерпеливо ждали ответа.
— Стружка боится Ганиного дедушку, да и не одна она, а и сама maman, вот почему она и не посмела довести до конца своей угрозы!
— А ведь правда, очень вероятно… И как это никому из нас в голову не пришло? — удивились девочки.
— Тишевская, ты настоящий Шерлок Холмс! — в восхищении воскликнула Замайко, и тут же чмокнула Женю в румяную щечку.
Ганя молчала. В ее воображении дедушка снова представился добрым волшебником, неизменным добрым гением своей шаловливой маленькой внучки — и страшной угрозой для старой синявки…
  
Глава XXII
 
Обойденные. — Бал. — Поделимся с ними!
 
Весь институт был охвачен необычайным оживлением. Старшие с утра готовились к предстоящему балу, то и дело бегали в дортуар, стирали и сушили длинные шелковые перчатки, посылали дортуарных девушек в ближайшую лавочку за шпильками, лентами, булавками, волновались, суетились и буквально сбивались с ног.
Окна Большого зала с утра были открыты настежь, и к вечеру там была температура, близкая к нулю, зато зал благоухал каким-то крепким ароматом, которым обкуривали все помещения института.
Рядом с залом в маленькой приемной была устроена уютная гостиная с цветами в горшках, собранными из комнат всех синявок. А в коридоре стояли длинные столы, уставленные прохладительными напитками и рядами стаканов.
Все эти хлопоты страшно занимали институток и, несмотря на строгое запрещение, многие любопытные, как старшие, так и малявки, то и дело бегали подглядывать за подготовкой праздника.
После обеда все старшие уже окончательно переселились в дортуар, где стоял чад от паленых волос, слышался несмолкаемый говор взволнованных девочек, готовившихся к предстоящему веселью.
Младшие тоже не хотели отставать от больших; они усердно мыли шею, чистили зубы, терли крестовые цепочки и тщательно приглаживали короткие волосы.
Но в классе седьмых общего веселья не было.
Десяток наказанных девочек уныло следили за сбором более счастливых подруг, радость которых тоже была омрачена сознанием, что не все примут участие в празднике и что в то время как в Большом зале будут беззаботно смеяться одни, там, в дортуаре малявок, будут безутешно рыдать жестоко наказанные Стружкой шалуньи. Всем было совестно перед этими обойденными девочками, хотелось приласкать и хоть чем-нибудь утешить их в этой печали.
— Замайко, Савченко, вы не горюйте, мы вам все, все расскажем, вы точно сами все увидите, ей-Богу! — утешала Тишевская.
— А я принесу вам половину всего угощения, — шепнула толстушка Лядова, сама страшно любившая покушать и всегда что-нибудь жевавшая.
— И я принесу, и я, и я, — торопились пообещать девочки.
— Ну вот и хорошо, медам, так значит, мы все поделимся с ними тем, что получим сегодня, — радостно предложила Липина.
— Всем, всем — и сладостями, и ужином, — кричали обрадованные малявки.
— Знаете, душки, что я придумала! — воскликнула Завадская. — Я возьму жестянку из-под карамели и ото всего отложу в нее половину своей порции.
— Ай да Завадская, как ты хорошо придумала! — подхватила Акварелидзе. — Жаль только, у меня нет жестянки, да пустяки, я и в простую коробку из-под конфет положу.
— А я прямо в бумагу, — решила Лядова.
— Медамочки, не попадитесь Стружке, а то она все дело испортит, — предупредила Липина.
— Не беспокойся, я так свою жестянку спрячу, что никакая Стружка не догадается, — самоуверенно отозвалась Завадская.
— Медамочки, пора одеваться, — напомнила Тишевская.
Большой институтский зал был залит огнями.
Вдоль стен бесконечными рядами чинно сидели воспитанницы в ожидании прибытия maman. Многие зябко ежились и растирали покрасневшие от холода и покрывшиеся гусиной кожей руки. Другие кокетливо оправляли черные бархотки, или «ошейники», взбивали незаметно от классюхи «кок» из мелко подвитых волос и украдкой кидали любопытные взгляды в сторону маленькой гостиной, где толпилась молодежь, то и дело заглядывавшая в зал и торопливо натягивавшая белые перчатки.
— Господи!.. Хоть бы maman скорей пришла.
— Ну что это, право… Время и без того скоро пройдет, а они все не идут, — ворчали воспитанницы, горевшие желанием танцевать, танцевать — до упаду…
— Идут!.. Идут, — понеслось по рядам институток.
Небольшой струнный оркестр заиграл полонез, и в дверях зала появилась княгиня под руку с почетным опекуном. За ней следовали гости и, наконец, высыпала пестрая толпа молодежи из столичных учебных заведений.
Воспитанницы приветствовали прибывших глубоким реверансом и опустились на свои места лишь тогда, когда княгиня и ее свита разместились на мягких красных креслах в глубине зала.
Тихие, нежные звуки вальса сменили тягучий полонез.
Сердца девочек громко забились: «Ах, кто же будет счастливой царицей бала?… Кто первой понесется под чудные звуки вальса?…»
Из группы кавалеров выступил стройный хорошенький пажик  [29]… Вот он направился к выпускным…
Ох, как громко стучат сердца девушек! Каждая мечтает быть царицей вечера…
Пажик почтительно склоняется перед Липочкой Антаровой; девушка, закрасневшаяся от радости, робко подает ему свою руку, и юная пара грациозно скользит в головокружительном танце.
— Липочка открыла бал!
— Ах, счастливица, — вздыхают одни.
— Какая она душка!.. Смотрите, смотрите, как она танцует! — искренне восторгаются другие… И сотни глаз — кто с завистью, кто с восхищением, кто с иронией и даже с насмешкой — следят за кружащейся парой.
Но вот ее догоняет другая, третья… Все больше мелькает разгоревшихся и сразу похорошевших девочек.
Всё кружится, вертится, все улыбаются и смеются. Сколько радости, счастья и сколько зависти переплелось в этот вечер!
— М-lle, позвольте вас пригласить на тур вальса, — неожиданно раскланялся перед Женей Тишевской бойкий правоведик  [30].
— Ах, — тихо вскрикнула девочка, невольно вскакивая и приседая перед своим кавалером.
Но тот не понял ни ее испуга, ни того невольного уважения, какое он внушил смущенной девочке; он быстро обхватил талию Жени и увлек ее в круговорот танцующих.
— Смотрите, смотрите, малявки танцуют! — со смехом указывали старшие.
— Ах, Базиль, и где ты выискал такую красотку? — громко спросил Жениного кавалера поравнявшийся с ним товарищ.
— У меня, mon ami  [31], удивительная меткость глаза.
— У тебя действительно самая хорошенькая дама, — с восхищением разглядывая Тишевскую, согласился тот.
Щеки Жени горят румянцем, голова кружится — и от танца, и от комплиментов, от восхищения ее красотой.
— Тишевская, ты душка! — крикнула одна из выпускных, когда Женя грациозно, как взрослая, скользила среди старших.
— Grand rond  [32]! — на весь зал кричит артиллерист-дирижер.
Женя уже танцует с пажиком. Она чувствует на себе общее внимание; ей надо бы вернуться на место, но совершенно не хочется расставаться со своим кавалером.
— Plus d’entrain  [33]! — подбадривает артиллерист.
Ноги Жени едва касаются пола, ей кажется, что она летит и кружится в пространстве…
— Mazurka generale  [34]! — объявляет дирижер.
Зал дрожит от топота ног, от звяканья шпор.
— Довольно с тебя, матушка моя, — неожиданно поймав Женю, сердито удержала ее Струкова, — еще чего выдумала? Туда же, в старшие записалась!..