Один на один
Анатолий Иванович Мошковский
Один на один
— Дуреха! — крикнул отец.
Федька заворочался на койке, зевнул и разжал веки. У окна стояла Клавка, а отец сидел на расшатанном стуле и стучал кулаком по столу, точно вколачивал гвозди.
С похмелья он всегда не в духе. Вчера по случаю субботы и получки у них собрались отцовские дружки, каждый явился с пол-литром. Федька тоже выпил.
— Порядок! — радовался отец. — Если такие дети, династия Ломовых не переведется. И мужики, и бабы у нас — во! — Он вскидывал большой палец с почерневшим ногтем.
Федька восхищенно пялил на него глаза: отец у него будь здоров! Сильный, решительный. Не какой-нибудь там дохляк или чувствительная личность. И никого из себя не строит.
Одно вот плохо: после крупной выпивки у него всегда дрянное настроение и он никого не щадит, пока не опохмелится. Сегодня он взялся за Клавку.
— И чтоб не ходила с ним! — крикнул он (сестра все еще смотрела во двор; плечи и спина у нее были широкие, как у отца). — Он что?, отслужит и укатит, а тебе покажет кукиш: на? вот, выкуси! Будешь знать…
— А вот и нет, — сказала Клавка.
«Ага, он против того морячка», — сразу понял Федька, потягиваясь и зевая под одеялом. Он хоть и морячок, и ходит в военно-морской форме, и на погонах его «СФ» — Северный флот, но служит в сухопутной части неподалеку от города где-то в горах, в радиолокационной части. Парень он рослый, твердый, видный, да толку-то что, если скоро отслужит; он не осядет здесь, не увезет с собой Клавку. Очень надо ему ее увозить: такую, как она, не увозят, есть девочки и получше. Нетрудно быть получше ее…
— Слушай, что тебе говорят! — учил отец. — Не заглядывай на погоны и нашивки, нашего парня бери, местного, северского, пусть в забое работает, пусть…
— А сам почему не идешь в забой? — сказала Клавка. — Как выгнали, так и остался наверху! У «снежников» работка почище, да и пло?тят побольше, и делать нечего…
Отец замахнулся, но Клавка успела отскочить. А жаль — стукнул бы, ничего бы ей не сделалось: ряху наела — во! Нечего отцу указывать!
Отца и правда лет пять назад сняли с работы — дескать пьет сверх меры и на работу не всегда является, — и он устроился в горнолавинном бюро Сокол-горы. Ну и что с того? Отец знает, что и как… Чего она сует свой нос в мужские дела?
— А ты чего зубы скалишь? — Отец повернулся к нему. — Сбегал бы за углем… Ну?
— Я вчера три ведра принес, — сказал Федька. — Верхом насыпал, некуда класть.
— Не врет? — спросил у матери отец.
— Пока что есть… Ты что это разошелся?
— Не твое дело, стол накрывай!
На полную мощность играло радио.
Передавали курские частушки, с визгом и смехом вторили лихому голосу бойкие певуньи. Отец поднял бурое, толстогубое, с отекшими подглазьями лицо, провел рукой по свалявшимся волосам и вдруг выдавил улыбку:
— У, дают! — Он даже притопнул кирзовым сапогом, вскинул руки и прошелся. С ним не заскучаешь, веселый. — Вставай, сбегай за маленькой! — велел он Федьке. — Ну?
Федьке до смерти не хотелось выползать из-под одеяла, мочить на кухне студеной водой лицо и бежать за водкой.
— Мне не дадут, — сказал он, хотя прекрасно знал магазин, где продавцы продавали водку покупателям и поменьше его.
— Как — не дадут? — возмутился отец. — Раньше ведь давали.
— Так то раньше.
Частушки кончились, и диктор объявил, что сейчас будут передавать Первую симфонию Калинникова.
— Клавка, тогда ты!
— Вот еще! — сказала сестра. — Ты на меня руками, а я буду бегать? Ты культуре сперва научись.
— Куплю я тебе новое платье, жди! — крикнул отец. — У них проси. У них, с кем водишься.
Из репродуктора полилась музыка.
Отец рванул вилку из штепселя, музыка прервалась, точно ее топором отсекли.
— Дождешься от вас чего! Сам пойду… Мать, чтоб через полчаса все было на столе!
— Опять деньги тратить? — запричитала мать. — Когда мы так купим телевизор? Твои-то приятели…
— Ладно стонать. Чтоб все было на столе! — Отец вышел.
— Конвертов купи! — бросила в спину мать. — С розочками!
Федька протер глаза. Надо вставать. Впереди почти весь день. По улице походить, что ли? Ну, конечно, можно и в картишки поиграть в пятой общаге, и по рынку потолкаться с ребятами — все эти торговки жадные и глазастые, да если одну заговорить, а вторую прикрыть спиной, не так-то все прочно лежит на прилавках…
Отец вернулся через час, загремел в коридоре сапогами, закашлял. Вошел в комнату красный, дюжий, в глазах скачут хитринки. Громко стукнув, поставил на середину стола пол-литра.
— А говорил — маленькую! — напустилась на него мать. — Так и за год на телевизор не соберешь! У всех есть, а мы как не?люди!
— Замолкни! И так тошно.
Мать побежала в кухню за снедью.
Отец заходил по комнате.
— Знаешь, кого я встретил в городе? — спросил он у Федьки, улыбнулся и почесал под мышками.
— Кого? — спросил Федька, позевывая.
— Вошел я за конвертами в магазин, купил пяток и вижу у прилавка Путилина, того самого…
«Того самого, что в шею погнал тебя с участка», — хотел было сказать Федька, но, конечно, не сказал.
— Бывшего своего начальника?
— Его… Одет-то как, боже мой! Господин господином. Шляпа. Белая рубаха. Галстук. И говорит научно, точно профессор какой. Академия! Стоит у прилавка, листает книжки, перед ним целая гора их, и все в переплетах.
«Сколько, значит, — спрашивает у продавщицы, — мне платить?» — «Семь пятьдесят пять», — отвечает та. Ну и ну, подумал я, сколько тратит денег! Девать, видно, некуда. Тратил бы на путное, а то на что? Прочитал — и хоть выбрасывай. Да и что их читать? Везде одно и то же, только немножко по-разному заливают… Делать, видно, нечего. Хорошо живется на наших трудовых спинах-то! Удобно. Пошел Путилин к кассе и наткнулся на меня. Думаю, забыл давно. Так нет же. «Здравствуйте, Ломов, — говорит, вежливо так говорит, на «вы», хитер! — Приятно видеть вас в этом магазине…» Я прикинулся, что очень уважаю его и про старое забыл. «Спасибо, Алексей Алексеевич, отвечаю, как же сюда не заходить? Мы хоть и простые люди, а к культуре тянемся…» — «Хорошие слова, — говорит Путилин, — без книги и жизни-то нет настоящей… Правильно я говорю?» — «А то как же», — отвечаю, а сам думаю: ох и бездельник же ты, ох и денег же у тебя! Побыл бы ты в нашей шкуре!
Федька радостно завозился на стуле.
— Ты чего это осклабился?
— А ничего… Так просто…
— Выбирается он из толпы, идет к кассе… Ты что это? Чего улыбаешься? Ответишь или нет?
— А чего отвечать, папаша… Я сынка его вспомнил, Севку.
— Ну и что?
— Такой же он — умненький, ухоженный и вечно с книгой, на улице даже на ходу читает, и такой ученый: на любой вопрос ответит…
Чем больше говорил о нем Федька, чем шире его рот расползался в улыбке, тем сильней чесались кулаки. Давно, ой как давно не отскакивали они от подбородка Севки!
Вдруг Федька вспомнил: недавно про Севку даже в школьной стенгазете писали — про его храбрость: помогал спасать засыпанную лавиной лыжницу… Все остальные трусы, один он храбрец. Федькины кулаки вдруг до хруста сжались. «Добро, узнаешь еще, какой ты…»
И Федька уже почувствовал, как все это произойдет. И потянулся.
Внезапно он вспомнил: сегодня в три часа у их одноклассника Олега (воображала и гений!) собираются ребята их класса. Не все, конечно. Его, например, Федьку, не позвали: не тот, видите ли, уровень. Да начхать ему на этих умников и чистюль, и позвали бы — не пошел, честное слово — не пошел бы. Надо очень. Чаёк небось будут распивать — ха-ха! — с пирожками и по-своему острить, музычку слушать… Плевать ему на них! Но если они думают, что он ниже их, ой, как ошибаются! Кое в чем, может, и не такой он, как они, но кое в чем… Ладно уж. Сами убедятся!
До половины третьего слонялся Федька по улицам, проторчал с приятелем на рынке, но там было скучно: мешали два милиционера. Сердитый и скучающий, зашагал Федька к Северной улице, к Севкиному дому. Постоял немного на другой стороне, против знакомого подъезда.
