Во что бы то ни стало

— Так ведь это же нужно! И разве все тупицы? А по-моему, так интересно — работать!
— Я бы предпочел делать то, что мне нравится.
— А что?
— Я бы хотел бродить по саду с томиком Уайльда, с собакой…
— Ой, скука какая — с томиком бродить! Лучше сесть да почитать. А еще что?
— Я бы хотел, чтобы рядом со мной были вы, моя прелестная юная подруга.
Лена стиснула пальцы.
За углом прогремел пустой трамвай. Всеволод подхватил ее, они успели вскочить на подножку.
В переулке дома Стахеевых они шли молча. Милиционер на перекрестке хлопал рукавицами, дворник мел мостовую. Тротуары были белые и чистые, крыши тоже. Пахло снегом, а окна в домах спали.
Всеволод ввел Лену в подъезд, по лестнице. Проговорил вкрадчиво:
— Вы моя чистая радость, долгожданная награда! Дайте же руку.
Нагнулся, взял ее стиснутые пальцы, разжал и приник сильными губами к ладони. Лена не смогла отнять руки, закрыла глаза. Когда открыла, по лестнице стучали шаги. Вниз, потом вдруг обратно наверх.
— Прошу прощения, совершенно забыл… — голос у Всеволода был хриплый. — Может не хватить на таксо… и прочее… — Он наклонился к ее ноге.
— Ах да! Да! — она сама скинула галошу, он взял смятый червонец, помахал им.
Шаги застучали вниз.
Перед тем, как отворить дверь, пришлось подождать минуты две — в голове все звенело. Когда наконец отворила, в передней с зажженной свечой стояла Ольга Веньяминовна.
— Я же просила, просила… — нервно и раздраженно сказала она. — Где ты изволила пропадать? У нас погасло электричество…
— Мы ходили с Рогожиным, — выговорила Лена.
— С Рогожиным? Ты ничего ему не рассказывала? — облегченно вздохнула Ольга Веньяминовна. — Вы были в ресторане? В баре?
— Нет, — сдержанно ответила Лена. — Спокойной ночи.
ВЕТЕР
А еще через несколько дней к вечеру в квартире Стахеевых раздался телефонный звонок.
На все звонки подходила теперь сама Ольга Веньяминовна. Сейчас она только недовольно и отрывисто сказала:
— Да. Пришла. Дома, — и почти бросила трубку подбежавшей Лене.
— Ленка, это говорю я, здравствуй, — услышала та знакомый деловитый Динкин басок. — Приходи сейчас к Политехническому музею, надеюсь, знаешь, где он? (Лена крикнула: «Знаю!») Будут выступать различные поэты, и вообще надо повидаться. Придешь?
Лена крикнула:
— Приду!
Она так обрадовалась! Пусть Ольга Веньяминовна не велит никуда ходить, с Динкой-то уж можно! У Стахеевых было по-прежнему тоскливо. Николай Николаевич куда-то пропал надолго, видимо уехал. Ольга Веньяминовна замкнулась в себе. С тех пор как Николай Николаевич остался без работы, а особенно после того прихода членов жилтоварищества, она резко переменилась к Лене. Иногда подолгу не отвечала на вопросы или же удивленно смотрела, точно возмущаясь, по какому праву Лена торчит в той же заставленной мебелью комнате и откуда вообще взялась? А когда Лена однажды все-таки решила поговорить с теткой о Николае Николаевиче — сама она думала о нем с отчуждением, недоверием и все же интересом, — та резко оборвала ее:
— Ах, оставь нас, пожалуйста, в покое!
Лена не обиделась. Просто поняла — ее сочувствие правда никому не нужно. Только о Всеволоде Ольга Веньяминовна иногда расспрашивала: видаются ли, о чем говорят, и несколько раз подчеркнула «общность их положений», но что это значит, не объяснила.
В Отовенте тоже было мрачновато: главный инженер разнес главного конструктора, тот — чертежниц, те — копировщиц, и все зашептались про какую-то чистку.
Лена лихорадочно оделась в своей комнате. Проскочила столовую — у Ольги Веньяминовны сидели две подруги непонятного возраста, — взяла свой ключ (хорошо, что квартира стала коммунальной!) и убежала.
На улице шел мокрый снег. Прохожие в макинтошах, с зонтиками шлепали по тротуарам. По фонарям косо стегали желтые струи… А Лена бежала к трамваю повеселевшая, с бьющимся сердцем.
У громадного, залепленного афишами здания Политехнического музея в огромной луже толклись веселые, шумные юноши и прыткие, моложавые старички. Лена издали увидела Дину. Та стояла в своей порядком стершейся кожанке, заложив руки в нагрудные карманы, по щиколотку в воде. Заметив Лену, кивнула на дверь, сказала негромко:
— Проходи и говори «сзади»…
— Что — сзади?
— Как будто билеты. У меня один.
Уловка удалась, девочки разделись. Лена отряхнула мокрый беретик на лохматого юношу, он огрызнулся.
— Динка, — сияя, сказала Лена, — я по тебе ужас, просто ужас как соскучилась!
— Очень приятно. — Дина осклабилась, они уже пробирались среди толпы по гулкому коридору в зал. — Ты, между прочим, свинья. Или нет, бело-розовый поросенок…
— А знаешь, что у нас было?
— Я знаю все. Это ты ничего не знаешь.
— Про Ваську с Найле? А вот знаю! Мне сама Найле рассказала!
— Про это-то ты знаешь. А что Алешка больше недели лежал в больнице?
— Алешка?
Лена так всплеснула руками, что ударила локтем того же лохматого юношу, видно, тоже безбилетника, так как он лез за ними на верхотуру.
— Динка, я не могу, сейчас же скажи, как, отчего?
— Ничего я говорить не буду. Успокой свои нежные нервы, он уже здоров как бык. Живет теперь у Марьи Антоновны, поступил, кроме завода, на рабфак. И не очень-то в тебе нуждается, да-с.
— Не нуждается?
— Помолчи, начинают.
Большой, с уходящими амфитеатром рядами, зал гудел, шевелился и вдруг разом стих. На эстраду крупными, медленными шагами вышел высокий, черноволосый человек в яркой рубашке навыпуск. Заложив руки за спину, зычно и просто, точно не с эстрады, а у себя дома, обратился в зал:
— Что, товарищи, не поломать ли нам сегодня привычный уклад? Вместо основного докладчика, обычно многословного и скучного, начнем-ка сразу… ну, скажем, с боевых петухов?
— Правильно, давай! Пусть сама молодежь слово скажет! — загудели в зале.
Высокий вскинул руку:
— Слушателей нет. Есть участники спора. Согласны? Начнет его вам известный…
На эстраду, не дав ему договорить, выбежал короткий человечек в сияющих очках, с разбухшим портфелем. Высокий развел руками и спрыгнул прямо в зал.
— Я буду краток! Я привык сразу брать быка за рога!.. — начал коротыш.
— Опять этот? Попал уже раз в фельетон…
— Нет, не скажите, эрудит!
— А, краснобай… — зашептались вокруг.
Коротыш бросил портфель прямо на пол:
— Общеизвестна поговорка: «Курица — не птица, студентка — не девица»!
Зал грохнул. Аплодисменты потонули в топоте, свисте.
— Это кто, поэт? — шепотом спросила Лена.
— Молчи!.. — зашипела Дина. — Поэты позже, сначала диспут о современной молодежи. Этого выпустили для затравки.
Коротыш театрально поднял руку:
— Аудитория подготовлена? Начинаю. Грядущее ждет от нас ответа. Кто же оно, поколение сильных, смелых, могучих?
Говорил он горячо, но его то и дело перебивали каверзными репликами:
— Старо и туманно! О какой молодежи вы распространяетесь? На заводе бы поработали, деревню понюхали!..
Коротыш огрызался, подпрыгивал от ярости. Лена плохо понимала его. Перепутываясь, сыпались слова: новая этика, буржуазные предрассудки, отрыжка нэпа, угроза мещанства, проблемы пола… Зато она с интересом рассматривала сидящих и даже стоящих в зале. Тут были и разряженные дамы в мехах, и румяные стриженые девушки в косоворотках, большеротые юнцы, вроде того лохмача, дяди во френчах и старцы в пенсне, с блокнотами в руках… Дина же слушала оратора с горящими ушами, раздувая ноздри, толкала Лену в бок, азартно шепча:
— Ты слышишь, эмо-цио-нальный?
Или:
— Старый идиот, это же надо доказать!
Когда в зале разгоралась перепалка, Лена тоже начинала хлопать или повизгивать. Было так занятно!
Но вот слово взял секретарь комсомола большого московского завода. На эстраду тихо, словно робея, вышел застенчивый с виду паренек в ковбойке. У него были льняные волосы и мальчишеский ясный голос.