Бабушкино море

— Бабушка! — удивившись, говорит Ляля, будто видит бабушку в первый раз.
— Ладно, молчи, молчи! — лукаво отвечает бабушка и жмурится. — Уж будто и боялась?
— А вот и боялась! — говорит Ляля.
Бабушка ставит Лялю на песок, кричит:
— Анюта! Веди ребёнка домой, — и закатывает рукава своей куртки.
Она раскладывает рыбу в плетёные корзины. Рыбы много, и всё крупная, тяжёлая…
— Ишь, до красной дошли!.. — говорит председатель, наклонившись над корзиной.
Там лежит невиданная усатая длинная рыба.
Рыба бьётся и хочет выпрыгнуть прямо бабушке в лицо. А бабушка смотрит на рыбу, сдвигает локтем со лба свою резиновую шапку и говорит:
— Эх, да разве ж это осетр? Разве ж это осетр? Не видывали вы осетров. Не осетр это вовсе, а просто камса какая-то.
  
Я буду скучать
 
У вокзала стоят деревья с жёлтыми листьями. На дороге густые от грязи, тёмные лужи. Дорога размыта дождями.
Это осенний месяц октябрь.
К станичной платформе медленно подъезжает поезд.
Оттуда выходят женщины с бидонами. Прихрамывая, спускается по ступенькам вагона колхозный садовник. На спине у него большая корзина с грушами.
Посредине платформы стоит одинокий носильщик. На груди у носильщика поблескивает медаль «За оборону Одессы».
— Гражданочка, а не надо ли поднести чемодан? — говорит носильщик.
— Нет, нет, не надо, — отвечает носильщику человек в морской форме.
Женщина, которой носильщик хотел поднести чемодан, и моряк — лялины мама и папа. Они приехали в бабушкину станицу.
Молча идут они по широкой дороге, размытой дождями.
— Ну что? Скажи… — говорит мама.
— Да ничего, ничего же, Зая, — говорит папа и опять молчит.
Он смотрит на домики, на камышовые крыши в начале станицы, на глубокие колеи милой земли, по которой так давно не шагали его большие ноги.
Спешат на рынок женщины с бидонами.
Проезжает по краю дороги телега, нагруженная виноградом. На ней сидит молодая девушка в шерстяном платке. Она лузгает семечки и смотрит туда и сюда.
Телега вздрагивает. Из-под её колёс во все стороны брызжет грязь.
— А видно, что земля чернозёмная, — говорит папа… — Эх и богатый же край!
— Да, да, — говорит мама. Она задумалась.
Шуршат с обеих сторон дороги деревья. Шелестят сухими, редкими листьями. Ветер толкает ветки, отрывает от них листки. Взметнувшись, словно широко вздохнув в последний, в самый последний раз, лист становится дыбом на ветке. И вдруг подламывается. Он летит на дорогу. Кружится и падает. Там и лежит, жёлтовато-красный, и хочет опять взлететь. Да не взлететь ему больше: намок, отяжелел.
Долго идут лялин папа и лялина мама по осенней, размытой дождями дороге к бабушкиному дому. На дороге глубокие борозды — полосы от колёс телеги.
Вот дом с резными балконами. У дома толпятся мальчишки. Они шумят и сплёвывают на дорогу виноградные шкурки и косточки.
Ветер с моря треплет ленточки их бескозырок.
Увидев, что по дороге идёт моряк, мальчики вытягиваются и опускают руки по швам. У них в руках зажат недоеденный виноград.
Моряк проходит, и все мальчишки, повернув головы, провожают его внимательным взглядом. Они успели заметить сияние золотых нашивок на его рукавах.
Опомнившись, они бегут за ним гуськом по дороге.
— Привет, орлы! — улыбнувшись, говорит папа и помахивает свободной от чемодана рукой.
…Вот «Центральный сад»… Под сухими, жёлтыми липами кто-то тонко играет на фистуле.
— Ты не устала, Зая? — тихо говорит папа.
— Нет, ничего, ничего, — отвечает мама, косясь в его сторону и чуть-чуть улыбаясь, — Я могу идти гораздо быстрее.
И они идут всё быстрей.
Вот наконец желтеет издалека широкая крыша колхозной конторы. Вот зелёный забор. К нему прибита всё та же, так хорошо знакомая папе табличка:
«Колхоз «Завет Ильича».
Под табличкой висит щиток.
— Погоди-ка, Зая, секунду… — говорит папа и останавливается.
— «Бригадир Сущёва Варвара, — бегло читает папа, — 308 %.
Звеньевой Латыш Инокентий — 284 %.
Ловец Мишур Надежда — 202 %».
— Ну же, идём… — говорит мама.
— Не подкачала, не подкачала моя старушка, — смеясь, говорит папа. И, взяв маму за руку, идёт всё быстрее и быстрее к концу станицы, к самому морю, к бабушкиному дому.
Вот и море. Папа смотрит на море. Оно скучно-серое в этот осенний месяц. По самому краю моря тянется деревянный мост. У моста стоят катера. Из трубы огромной судоремонтной верфи валит в небо коричневый дым…
— Погоди-ка, Зая, — вдруг говорит папа и опять останавливается. Он смотрит на трубы в порту.
Папе хочется улыбнуться, но улыбка у папы выходит странная. Такая, словно что-то крепко и сладко сжало папино сердце. Ему хочется закрыть глаза и постоять, задумавшись и отвернувшись от всех. Постоять, да так, чтоб никто не увидел, как он задумался.
— Идём же, Зая! — говорит папа.
Они идут.
Вот наконец и бабушкин дом. Вот зелёные ставни на окнах бабушкиного дома.
— Да, так было и в последний раз, — говорит папа, — только крышу, видно, перекрывали, и дерево подросло во дворе.
С моря дует колкий, протяжный ветер и слышится гул. Мягко лопочут от ветра зелёные ставни бабушкиного дома.
— Четвёртый час, — говорит папа. — Матушка, верно, уже вернулась с рыбалки.
У забора сидят на корточках, наклонившись над лужей, три девочки.
— Даёшь концы! — хриплым голосом кричит черноволосая девочка.
— Трос крепи, крепи трос! — отвечает белоголовая.
В луже, к которой они наклонились, плавает лодочка.
— Чего зеваете! — кричит черноволосая девочка. — Трос крепите! Крепите трос, — никак не податься к берегу…
Услышав это, папа вдруг останавливается и ставит на землю свой чемодан.
…Вот так же, вот точно так же он тоже сидел на корточках у этого вот забора… Только тогда забор был некрашеный… И на его, на папином корабле был, как будто бы, другой парус… Не матерчатый, а газетный…
— Ну что, скажи? — говорит мама и осторожно берёт папу за руку.
— Да так… — говорит папа.
Он стоит в тени чужого дома, прислонившись к чужому плетню, и никак не может припомнить, какой был парус… «Нет, всё-таки, кажется, не матерчатый… Из газеты…»
— Сортируй чередом! — хриплым голосом кричит черноволосая девочка. — Как на танцы-баланцы, так вы мастера!
На чёрной девочке плотно застёгнутый армячок. В волосах у неё гребёнка с мелкими камешками.
— Ля-ля! — чуть слышно говорит мама.
Девочка поднимает голову и оборачивается.
— Мама! — кричит она и повисает на маминой юбке.
— А я? — говорит папа.
— Бабушка, бабушка, папа приехал! — на всю улицу кричит Ляля.
И вот из дома выходит бабушка.
— Константин! — говорит бабушка, — Костя!.. Костенька!
— Матушка! — говорит папа.
Они подходят друг к другу, и вдруг становится видно, что папа гораздо выше, чем бабушка, и что бабушка старенькая.
— Костенька! — повторяет бабушка, — Сынок! — и смотрит на папу.
— Успокойтесь, матушка, — говорит папа дрогнувшим голосом и обнимает бабушку.
Из всех окон по всей улице выглядывают хозяйки. Смотрят, как с бабушкой обнимается папа.
— К Варваре Степановне сынок приехал, — говорят хозяйки, — Меньшой, Константин. Так, видно, ноги у ей и подкосились. Ясное дело. Мать!
Папа тихонько проталкивает бабушку в открытые двери. Когда они вместе проходят в комнату, папа нагибается. Он большой, а двери в бабушкином доме не очень высокие.
— Константин, голубчик! — кричит Сватья, когда бабушка с папой входят в дом.
— Тётушка, — говорит папа и улыбается так широко, что видны зубы.
Так Ляля вдруг узнаёт, что тетя Сватья приходится папе тётушкой.
В это время бабушка вспоминает, что она ещё не здоровалась с мамой.
— Здравствуй, невестушка, — вдруг говорит бабушка. И они целуются.