Отойди от моей лошади

— Отведи старую женщину в ванную, — велел мне Феодоро.
— Старая женщина, — сказал я. — Иди в ванную. Сиди там тихо, как мышка. Ни стонов, ни криков. Кстати, меня зовут Алехуано.
Бабушка пошла в ванную.
— Где ваше единственное сокровище? — спросил Феодоро.
Бабушка молчала от горя.
— Страх сильнее рассудка, — сказал Феодоро.
Мы посовещались в прихожей и открыли дверь в комнату.
Дядя Ми… старый лорд читал газету и пил чай.
— Где ты прячешь свою дочь, старик? — нагло крикнул Феодоро.
Отец бедной девушки повернулся к нам, и лицо его покраснело от испуга.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— О, ровным счётом ничего, — сказал Федька. — Ровным счётом. Напомни ему, Алехуано, как бесполезно сопротивление.
— Феодоро прав, сопротивление бесполезно, — сказал я, удивляясь, что он снова пьёт чай, — Где твоя дочь? — крикнул я.
— Моё бедное дитя в той комнате, — сказал испуганный отец. — Будьте к нему снисходительны. Вообще, ребята, это безобразие. У моей Ленки тройка по пению. Вы что, научить её петь не можете?
— Но-но-но! — прикрикнул на него Феодоро. — Алехуано, сходи узнай, не сбежала ли старая женщина. Может, она выпрыгнула в окно?!
Я вышел из комнаты и постучал в ванную.
— Что делает старая женщина? — спросил я.
— Да вот стираю уже целый час, — ответила она из-за двери. — Не желают ли молодые-красивые чаю с домашней ватрушкой?
— В самый раз, — сказал я. — Да побольше. Не вздумай показывать свою скупость.
— Сейчас принесут ватрушку, — сказал я, возвращаясь.
— А-атлично! — проревел Федька. — А пока за мной, Алехуано.
Мы вошли в следующую комнату, но там было пусто. И в шкафу было пусто. И под кроватью.
— Каков лгун? — прокричал Феодоро и бросился обратно. — Где дочь? — прорычал он.
Мне стало жаль бедного старика.
Серьёзно, очень жалко.
— Пусть он идёт туда, где пусто, — сказал я. — Надо перекусить.
Феодоро кивнул. Убитый горем седой отец взял газету и ушёл в пустую комнату. Старая женщина мгновенно принесла чай и ватрушку. Мы стали есть ватрушку. Феодоро был мрачен и зол.
— Где они её прячут? — говорил он, кусая ватрушку.
Вдруг дверь открылась и в комнату с улыбкой вошла та, которую мы искали.
— Хватай её! — закричал Феодоро и первым бросился к ней.
— Уйди, Федька! — завизжала она. — Ой! Пусти! Па-апа!
— Ты узнала меня! — вскричал Феодоро. — Ни слова больше!
— Ма-а-ма! Чего они! Ой!
— Мальчики, мальчики, тихо, — сказала тётя Таня, входя с ёлкой в комнату. — Ну и маскарад! Какая прелесть! Молодцы! Сейчас украсим ёлку.
— Шутки в сторону! — закричал я. — Моё имя Алехуано!
— Ай да Алехуня, — сказала она, — ай да актёр! Прелесть. Федька, отпусти Лену, будем ёлку украшать. Как прелестно!
— Да ну вас, — сказал Федька и снял свою маску.
— Нет, не надо, не надо, не снимай! — затараторила тётя Таня. — Так лучше. Так веселее. Чудесно, что вы зашли!
— Чудесно, — сказал я. — Чудесно. Надоело! — и снял свою маску.
— Наденьте! Наденьте! — визжала Ленка. — Маскарад! Ура!
— Ну вас, — сказал Федька.
А тётя Таня уже носилась по всей комнате.
— Миша! — кричала она. — Где подставка для ёлки? Ленка, тащи игрушки. Ребята, откройте дверь, там звонок.
Мы пошли с Федькой и спросили:
— Кто там?
— Новогодняя телеграмма.
Мы открыли дверь и как захохочем — там стояли Петька и Вовка, оба в чёрных масках.
— Ни с места! — сказали они. — Идите вперёд!
Когда мы все вошли в комнату, началось такое веселье, просто ужас.
Дядя Миша надел бумажный колпак и чем-то посыпал тётю Таню.
Ленка уже притащила игрушки и была в Федькиной маске.
Тётя Таня надела маску «свинья».
В общем, смех!
Больше всех хохотали мы с Федькой.
Петька и Вовка только рот раскрыли.
Мы с Федькой дали им по стеклянному шарику и сказали:
— Ну, Петякио и Вовенцио, — за дело!
— Чего ещё! — сказал Вовка. — Чего вы?
— Давай, давай, — сказали мы.
Ёлка получилась — то, что надо!
  
Случай в песках
 
Мне вчера учитель Сергей Васильевич по арифметике двойку поставил. Жирную такую страхидлу.
Мы задачку про поросят решали, и у меня пять поросят плюс семь поросят получилось тринадцать поросят вместо двенадцати.
Дома был скандал, и мама сказала, что она этого не ожидала. Этой двойки.
Что она ожидала наверняка пятёрку или на худой конец четвёрку.
Папа сказал:
— Марш! Стоять в углу!
Я сегодня весь день по школе ходил как угорелый, всё ходил, думал, какой он, Сергей Васильевич, отвратительный человек, всё ходил и искал его, чтобы прямо так ему и сказать…
Я даже в скачки не играл.
Я даже быстро бегал по коридорам, чтобы все классы обежать и найти Сергея Васильевича.
Я быстро бежал, как ветер, и вдруг остановился, потому что увидел в окне лошадь.
Я сразу подумал, что вот стоит внизу телега и лошадь и что телегу можно куда-нибудь запрятать, а на лошадь сесть и поехать в далёкие пустынные пески Кызыл-Шербет-Абу-Керим-Кебаб. Там, в этих жёлтых песках, нет ни капли воды, там самумы и тайфуны, и только ты, сильный человек, на своей сильной лошади можешь мчаться как ветер, а вообще-то там жуткая температура воздуха и птицы падают от жары в песок.
Там, в этих мёртвых песках Шурум-Бурум-Такыр, я один буду мчаться на своём коне, мой конь будет хрипеть и скакать, мой могучий конь будет мчать меня, как «Волга», и ни один леопард — а их там полно — не уйдёт от его острых зубов, а потом я увижу, как из-за барханов выйдет Сергей Васильевич, и всё… и… И вдруг я увидел в окно Сергея Васильевича — вон он вышел из-за угла и идёт прямо к школе, ничего не думая и не подозревая, что на его пути стоит мой конь, моя защита и опора со страшными зубами.
«Всё, — подумал я. — Конец. Привет».
Вот он поравнялся с конём…
А я закрыл глаза…
А потом открыл…
… Сергей Васильевич стоял возле лошади и гладил её по морде.
И лошадь заржала и замотала головой.
А Сергей Васильевич вдруг открыл портфель и достал… сахар. Большой белый кусок.
И лошадь вытянула морду и мягко так, губами взяла этот сахар прямо с Сергея Васильевича ладони.
И потом лизнула его в ладонь и заржала.
А он ласково так погладил её по морде.
И я тогда сорвался вдруг с места и помчался вниз по лестнице — вниз, вниз — и столкнулся возле раздевалки с Сергеем Васильевичем.
— Сергей Васильевич! — закричал я.
— Так, — сказал он. — Всё понятно. Двоек больше не будет?
— Нет, — сказал я. — Да. То есть…
— Пять поросят плюс семь поросят равно двенадцать поросят, — сказал он.
— Точно, — засмеялся я. — Двенадцать их.
— Позволь угостить тебя сахаром, — сказал он.
— Я не лошадь, — сказал я.
— Я в этом уверен, — сказал он.
И тогда я сказал:
— Давайте. — И ещё: — Ой, звонок! — И ещё: — До свидания!
И он мне ответил:
— До встречи.
  
Айда, в Боливию!
 
Было часов шесть вечера, я сделал уже все уроки и гулял в саду. И вдруг — что я вижу! Сидят два старичка в чёрных пальто и чёрных шляпах. Сидят на скамеечке и рассматривают книгу. Я зашёл к ним со спины и между шляп заглянул вниз.
Какое там было дерево! На картинке. Высокое! Такое высокое, что люди, стоящие у его корней, выглядели совсем маленькими, а те, что плыли по реке, позади дерева, были ещё меньше. Они плыли и размахивали руками и, наверное, кричали тем, первым, что-то грозное и воинственное. Кругом прямо из земли росли листья, только огромные, раза в два повыше человека, и среди них я увидел хижины. Вот бы туда, подумал я, в эти самые места, сесть на лодку и поплыть.
— Итак, дорогой коллега, — произнёс старичок, сидевший слева, — это дерево, столь необходимое нам в наших опытах, растёт, в частности, в Боливии, и самое печальное, что оно никогда не росло под Москвой. Как мы изготовим наше лекарство без этого дерева — не знаю.