Прогулка под луной

— Лезьте сюда, — приказали Маше, и она, секунду поколебавшись, протиснулась в узкое отверстие, предназначенное явно не для двадцатипятилетних теть.
За забором ее ждал десятилетний мальчик, которого Маша узнала сразу. Это он раньше других отошел к окну во время ее неудавшегося разговора с детьми. Сейчас он прислонился спиной к забору и исподлобья рассматривал девушку.
— Это ты мне свистел?
Пацан кивнул. Маша заметила, что он напряжен и, видимо, собирает все свое мужество, намереваясь ей что-то сообщить. Маша наклонилась к нему.
— Ты что-то хочешь мне сказать?
— Они все врут! — выдохнул он.
— Я это поняла, — тихо проговорила Маша, хотя не сообразила, кого именно имеет в виду мальчишка, называя абстрактно «они». Директрису и воспитательницу? Детей?
Он сглотнул и, глядя, видимо, но привычке, исподлобья, продолжил:
— Я все знаю. Алька ваша не больная и не заразная. Они ее в психушку увезли. Вот.
Маша не сводила с пацана глаз, пытаясь осмыслить услышанное. Он глаза не спрятал и тоже глядел ей в лицо. Напряженно и выжидательно. Маша чувствовала: одно неверное движение, слово с ее стороны, он сиганет через забор, и поминай как звали.
— Я тебе верю, — сказала она. — А почему же так получилось, ты не знаешь?
Мальчик оглянулся и торопливо заговорил:
— Знаю Она ходила по ночам. И к нам в палату приходила. И пела. Мальчишки не видели — все спали. А девчонки перепугались, визг подняли.
Дежурная прибежала. А Алька спала. Понимаете? Она во сне ходила и пела.
Мальчик так разволновался, что Маше казалось — сейчас он начнет заикаться. Она положила обе руки ему на плечи.
— Я знаю, — сказала она спокойно. — Это бывает у детей. А что было дальше? Она… часто так ходила?
— Да. Часто. Когда луна была большая — почти каждую ночь. К нам в окно луна светит. Алька по коридору к нам придет и встанет посреди палаты. А я жду: будет петь или нет. Пела она красиво.
— А потом?
— Воспитательница ее подкараулила. Я слышал, как она нянечке говорила — так, мол, и норовит к мальчишкам в палату. А у нас занавесок нет. Луна светит как фонарь. А я читал, что лунатики за луной ходят. Воспитательница говорила, что Альку к кровати привяжут. Я думал, пугает. А ее и вправду привязали ночью, и ей плохо стало. Тогда ее в психушку увезли.
— Ты точно это знаешь? Мальчик кивнул:
— Нянька со сторожем говорили ночью. Маша слабо улыбнулась:
— Ты что же, по ночам не спишь, что ли?
— Я читаю от фонаря. У нас перед окном фонарь. А когда луна большая — совсем как днем видно. Днем-то все шумят, мешают, читать плохо. А ночью я читаю. Мне наш завхоз книжки приносит.
— Ты мне очень помог, — призналась Маша, полезла в пакет и достала фломастеры. — Возьми вот. Рисовать будешь.
Мальчик едва взглянул на яркую упаковку, свел брови — привычное выражение лица — и нырнул в дырку забора.
— Не надо, теть. Вы их Альке везли. Я рисовать не умею.
И он, сунув руки в карманы, распрямил плечи и пошел прочь независимой походкой детдомовца.
Несколько минут Маша не могла пошевелиться. Сердце стучало где-то в горле, и ужасно болела голова. Мысли не хотели прийти в порядок. Что делать? Куда теперь идти? В конце концов, стоять тут и ждать — дело безнадежное. Надо куда-то двигаться. Маша побрела к остановке.
Там села на замысловатую лавочку, предварительно постелив свой пакет, и стала думать.
«В особенно острых ситуациях голова должна оставаться холодной», — вспомнила слова своего жениха и невесело улыбнулась. Как бы не помешала сейчас его холодная голова! Своя собственная была слишком горяча. Просто кипела.
Придется думать горячей.
«Плясать будем от противного, — решила Маша. — Мне запретили видеться с девочкой, значит… значит, мне просто необходимо добиться свидания с ней! Я не смогу ни спать, ни есть, ни выбирать мебель для квартиры, черт возьми, если буду знать, что в то же самое время мою маленькую подружку Альку, которую я знаю с трех лет, колют отупляющими транквилизаторами и привязывают к кровати. Чтобы не бродила по ночам! Идиоты!.. Мою Альку, которую я кормила манной кашей и водила гулять по Москве, учила читать по-русски и заодно по-английски…»
Маша поймала себя на мысли, что сейчас заговорит вслух. Она встала и вышла на асфальт остановки.
Были вещи, которые она рассказывала только Альке. Были минуты, когда она не считала возможным кому-то рассказать то, что творилось в душе.
Такие вещи обычно рассказывают собаке. Или кошке. Или ребенку, который воспримет все по-своему. И по-своему утешит. Машиным доверенным лицом частенько бывала эта сероглазая малявка. И вот — такое… Маша спохватилась, когда заметила, что давно ходит вокруг остановки и пропускает автобусы, даже не взглянув на номер.
Тогда сообразила, что слушает не свою горячую «бестолковку», а сердце. Сердце, которое не дает решения.
Но, как оказалось, сердце не зря вытолкнуло девушку из пластикового чрева остановки и погнало на простор.
Отсюда хорошо просматривался вход в детский дом. Машино бдительное сердце хорошенько тряхнуло хозяйку, едва та увидела, как дверь распахнулась, и ярким контрастом по отношению к зданию на крыльцо выпорхнула юная помощница воспитательницы в светло-кремовом плащике-размахайке и в таком же светлом беретике. Эта пигалица остановилась на крыльце, как бы пробуя на вкус погоду, повела плечами, стряхивая — неприятные впечатления дня, и, стащив с головы беретку, сунула ее в сумочку.
Совершив сей нехитрый ритуал, она бодро зашагала через двор в сторону остановки. Девушка явно радовалась тому, что ее смена, слава Богу, кончилась и она теперь свободна до завтра, что на улице прекрасная погода.
Да-да, вот именно! Как раз когда Маша с гудящей головой решала свою головоломку, вокруг бушевала весна и солнце слизывало из-под заборов последние крохи снега.
Пигалица, покрутив головой туда-сюда, » перебежала дорогу и пошла прямо в Машином направлении.
Маша отвернулась и сделала вид, что сосредоточенно смотрит в ту сторону, откуда должен прийти автобус.
— Девушка, а сто двадцать четвертый давно был?
— Я только что подошла, — соврала Маша, — мне тоже на этот автобус.
Тут пигалица оживилась: она явно узнала Машу. Распахнула глаза и удивленно воскликнула:
— Ой, а это вы! Вы так долго у нас были?
— Ага, — Маша кивнула, — с вашим директором беседовала. Интересная женщина. По-моему, любит свою работу.
Маша бессовестно врала и ждала, что пигалица вот-вот уличит ее. Во-первых, то, что она, Маша, битый час торчит на остановке, можно было увидеть из окна. Во-вторых, она могла встретить в коридоре директрису и завести речь об инциденте на втором этаже. И тогда…
«Но ведь директриса меня тоже обманула, — одернула себя Маша. — И нечего теперь об этом».
— Я, собственно, с директором особенно не общаюсь. Я здесь совсем недавно, — пояснила пигалица, то и дело поглядывая на дорогу.
— Так вы здесь работаете? — с ноткой сочувствия поинтересовалась Маша.
— Нет, я на практике. Я в педколледже учусь, — улыбнулась пигалица, обрадовавшись чужой заинтересованности. — У нас кто в детсад попал, кто в школу. А я вот… сюда.
— Ну и как, — подхватила Маша, — трудно? Вы, кажется, с маленькими работаете? Я, знаете, сама по образованию педагог, вот мне и интересно.
— Ой, правда? А что вы заканчивали?
— Пединститут.
— Да?! А я как раз после колледжа туда собираюсь. Если получится… Нет, с маленькими работать можно. Со старшими сложней. Там что ни день — ЧП. Такое бывает…
И пигалица сделала большие глаза. Подошел ее автобус, и Маша прыгнула вслед за практиканткой и стала протискиваться на заднюю площадку.
В автобусе девушки перешли на ты и стали болтать совсем уже по-приятельски. Маша рассказала несколько институтских баек, от которых пигалица прыскала в кулачок. Маша смеялась, подыгрывая попутчице.
— А как тебя зовут?
— Юля.
— А меня Маша. — И как бы спохватившись: — Ой, дырявая моя голова! Слушай, Юль! Я ведь совсем забыла спросить у вашей директрисы, на каком транспорте до этой больницы добираться, вот шляпа!