Механизм чуда

– А это что? – Ева ткнула пальцем в дергающийся зеленый свет. Все равно слова ей были непонятны.
– Индикатор уровня записи. Он…
– Красиво. А зачем?
– Для антуража. Ты не представляешь, как все здесь круто. А тебе – вот.
Это был обыкновенный джойстик для игровой приставки. От него тянулся провод и пропадал в фольге.
– Зачем?
– Когда будешь готова перемещаться, сдвинь рычаг вперед. И действуй.
– На две недели назад?
– Ну не день же рождения Пушкина вспоминать! Я готов вспомнить то мгновение, когда впервые увидел тебя.
Щелкнул между пальцами браслет. Смотреть выше, в глаза, Ева не решалась. Ра и правда вел себя странно. Вроде бы она ему нравилась, а вроде бы…
Она покрутила в руках черную пластмассовую коробочку. Рядом с ламповым магнитофоном современная конструкция смотрелась убого. Да, прошлое было куда более эффектно.
– Вот и твоя кукла.
Алиса – старинная знакомая из детства. Та самая, что можно было водить за руку и укладывать спать. Давно забытая. Но пришел и ее час. Вчера куклу забрал Петр Павлович, когда передавал Еву с рук на руки папе.
– Здесь все просто, – говорил Ра. – Две реплики. Я прочитал «Песочного человека», первую фразу взял оттуда. На любой вопрос она отвечает «Ах-ах». Смотри. Тебя как зовут?
Кукла с механическим щелчком моргнула и глухо произнесла «Ах-ах».
– Ее таланты я разнообразил словом «Привет!» А то как-то уж совсем механически. Она работает на датчиках движения.
Ра провел рукой перед куклой, она моргнула, выдав: «Привет!»
– Кукла появится, когда все начнут тебя искать, станут обследовать шкаф, а тут – она. Как отвлекающий маневр.
Ева кивала. Было грустно. А может, и не надо никуда отправляться, чтобы все исправить? Может, все хорошо и так? Пускай Антон уходит, если ему так хочется. Он сам так решил. А раз решил, что мешать? Станет ли он по-другому к ней относиться после полета во времени? Вот рядом сидит Ра, вертит в руках куклу, заставляет ее открывать и закрывать глаза, меняет батарейки, зачищает соединения в контактах. Он божественен. Он даже лучше Антона.
Раздался звонок в дверь.
Первым вошел Левшин. Затащил тяжеленные пакеты. Следом вплыла Катрин и тут же начала командовать.
– Лешик, давай неси все в кухню. Сейчас сделаем спагетти с соусом и пиццу. Тарелки у тебя где?
Еве пришлось хромать на кухню, чтобы показывать, где и что там лежит. Надо было двигать стол, доставать стулья, посуду, выгружать из коробок бокалы. Загорелся красный огонек нагрева духовки. А у Евы перед глазами все танцевал и танцевал зеленый луч. Как это было красиво.
Гор появился с сумкой громыхающего железа. Окинул взглядом прихожую, оклеенную радостными розовыми обоями.
– Ладно, исправим.
Стив принес свою драгоценность – гитару. Обитая железом, по корпусу расползлись оптические окуляры. К нижней части гитары была приварена панель с кучей переключателей. От обыкновенной поворотной ручки до пенечка с рисочками регулировок. На голове Стива красовался цилиндр с очками на высокой тулье. Очки были в широкой железной раме с разноуровневыми окулярами – один был длиннее, другой короче.
– Ое! – вскинул он руку в приветствии.
Кожаная куртка с погонами из плат, к джинсам пришиты кожаные наколенники, слева болтается круглая фильтрующая коробка от противогаза. На левом рукаве железный нарукавник, над кармашком рамка с цифрами на бобинках – было похоже, что он разобрал не одну печать, чтобы все это добыть. Через плечо перекинут армейский планшет. Коричневый. Лямочка застежки вставлена в железную дугу держателя.
– Ну, как я тебе?
– Круто! Самое время в полет!
– Полетаем, полетаем. – Стив копался в своих необъятных карманах. – Как там «Коппелиус»? Послушала? Я еще надыбал. Куда здесь что ставят?
Он выудил из карманов пару коробочек с дисками, покрутился в коридоре и, как собака, взяв след, безошибочно прошел в комнату Евы. Оттуда грохнули басы колонок. Пискнув, включился ноутбук.
На кухне все варилось и резалось. Лохматый Левшин был вечно посылаем – то за солью, то за тарелками, то за ножом, а то и просто вон, чтобы не мешаться. Лешка сверкал растерянной улыбой, пил из бутылки газировку. Двухлитровый жбан был наполовину пуст.
– Ое! – вопил из коридора Стив.
Ева шагнула из-за угла кухни и испуганно затаила дыхание. Свет в прихожей померк, по стенам поползла паутина. Гор копался в разложенных тканях, звенел непонятными железками.
– Я тут немного абгрейдил, – сообщил он. – А то как-то светловато. Ра попросил побольше антуража. Где будешь перемещаться?
Ева молча показала на спальню.
– Не мешаем мне! – вопила Катрин, проносясь по коридору с тарелками.
В гостиной горели свечи. Шкафы были затянуты серой блестящей тканью. От испуганного крика Катрин, чуть не опрокинувшей тарелку с подливкой, по полу с нервным жужжанием поползли механические пауки и тараканы.
– Что это? – осторожно взяла зеленого монстра Маша.
– Это прогресс, – отозвался Саша.
Прогресс был сделан из прозрачной пластмассы. Восемь ножек, тельце с железными внутренностями. От хлопка монстр шевелил лапками и возмущенно гудел. Когда его опускали на пол, он дергался и подпрыгивал, а встав правильно, целеустремленно бежал под стол.
Таракан в Машиных руках задрожал, заставляя поставить себя на лапки. Маша возмущенно топнула. В ответ к ней из-под стула выбежал фиолетовый паук.
– Это я их нашел, – с гордостью сообщил Саша. – Правда, круто?
Голова шла кругом.
– А у вас тут живенько, – сквозь губу процедил Пушкин.
За ним стоял Антон. И как нарочно тут же грохнула музыка. Стив нашел что-то подходящее. Ева медленно, очень медленно натянула на себя летные очки, поправила на голове фетровую шляпу с большими полями. После долгих примерок она поняла, что к очкам идет только она. Жук на цепочке и неработающие часы на руке. Красная шотландка, красная футболка. Нога перебинтована. Уже не пульсирует, а просто болит. Болит постоянно. Потому что она человек. И не нужен ей никто больше. Только Антон. Она так решила.
– В покойничков играем? – прошел по гостиной Пушкин, поддел ногой зазевавшегося синего краба.
Антон привалился к косяку двери, ухмыльнулся. Ни «здрасте», ни «до свидания». Ни «как я рад тебя видеть». Ладно, посмотрим, что ты потом скажешь.
– У нас тоже одни родители были большие оригиналы, – завел свою вечную песню Пушкин. – Устроили своей дочурке готичненькую вечеринку на день рождения. Сняли ресторан, развесили фото вампиров и вурдалаков. Сама дочурка в полный рост в траурной рамке – все дела. Писателя крутого пригласили, он как раз страшилки пишет. Актеров. Аниматоров. Трупы там всякие по стенам понатыкали, скелетов, отрубленные руки с головами. Детишки прыгали, веселились, в конкурсах участвовали. Один конкурс там был – полежи в гробу. Вот они и стали ложиться. Один, другой. Короче, пацан залез и не выходит. Всех уже чай позвали пить, а его нет. Мать кинулась искать, смотрит, он в гробу лежит…
– Умер? – предположила Ева.
– Нет, зачем? – лениво качнул головой Пушкин. – Живой. Притомился, а там мягко, тепло. Мать увидела сына в гробу, ее кондратий и схватил. Сердце слабое, померла.
Он пнул медлительного краба, не успевшего далеко убежать.
– Очень хорошо, – пробормотала Ева, чтобы перебить неприятный осадок после рассказа. – Захочешь помереть – предупреди.
Она отправилась на кухню. Проходя мимо Антона, чуть задержалась. Не шевельнулся, головы не повернул. Ну и ладно. Стой пока.
– А чего помирать? Я не собираюсь, – крикнул ей вслед Пушкин.
Ева оглянулась. В дверном проеме спиной к ней застыл Антон. «Зачем ты все это делаешь? Зачем просил моих друзей менять мне рингтоны? Почему издеваешься? Зачем вынудил общаться со своим отцом? Неужели твой отец прав и ты всего-навсего боишься?..»
Не сказала. Все то, что так просто выкрикивалось в подушку или в далекий темный потолок, сейчас казалось нелепым. И слова уже не такие красивые, и страшно… Он же усмехнется, больше ничего. Или ответит что-нибудь обидное, и снова она будет виновата.