Юнгаши

По кубрику прокатился шумок, будто все облегченно вздохнули. Кто-то выкрикнул:
— Правильно!
— Вот это здорово!
Многие посмотрели на Володьку, который сидел понурившись, ни жив ни мертв, втянув голову в плечи, боясь пошевелиться.
Капитан-лейтенант поднял руку.
— Прошу внимания, — спокойно попросил он, и кубрик снова затих. — Разрешено… при одном условии. Команда корабля должна взять его на свое обеспечение.
У Володьки кольнуло под ложечкой.
— Как это — на обеспечение? — послышалось из дальнего угла.
— Очень просто, — разъяснил Приходько. — Ни одного грамма продуктов сверх положенного по штату нам сейчас выделить не могут. И придется нам содержать мальчонку на своем иждивении, то есть выделять ему часть нашего пайка. Думаю, все понимают обстановку, которая сложилась в Ленинграде с продовольствием.
— Уж чего не понять, каждый день чувствуем, — пробасил боцман.
— Зачислить его в штат! — выкрикнул Костя Слизков.
— В штат нельзя, — сказал Приходько. — Он несовершеннолетний.
— Был бы совершеннолетний — его и без нас бы зачислили, — сказал Сухов.
— Верно, — поддержал Приходько. — Тогда бы и весь разговор ни к чему… — Он выдержал паузу. — Так какие будут предложения?
В кубрике словно плотину прорвало. Лавиной со всех сторон обрушились голоса:
— Принять на общий котел!
— Зачислить!
— Ложкой меньше, ложкой больше — какая разница?
И лишь одинокий выкрик — опять из дальнего угла:
— Не принимать, самим есть нечего! Да и негоже мальцу на корабле околачиваться. Погибнет — кто отвечать будет?
— Тише, товарищи! — опять поднял руку Приходько. — Давайте по порядку. Кто хочет слова?
— Разрешите мне? — поднялся с передней скамьи боцман.
— Конечно, — поддержал его Приходько и громко объявил: — Слово боцману, секретарю партийной организации корабля, товарищу Титову… Давай, говори, Иван Фомич.
Боцман вышел вперед, встал лицом к собранию и начал:
— Сложное, конечно, положение. И дело не только в пайке. Много ли мальцу надо? Наша команда — я уверен — никогда не откажется помочь голодающему, тем более ребенку.
— Верно, Фомич, — поддержал боцмана Сухов.
— Я говорю это, прежде всего, от имени коммунистов, но уверен: и беспартийные от моих слов не откажутся, — продолжал боцман.
— И комсомольцы тоже, — дополнил Костя Слизков.
— Но есть другая сторона. — Боцман потеребил кончик уса. — Нам скоро в море выходить, в бой. А там, известно, всякое может случиться. И поэтому мы прежде всего должны взвесить такой вопрос: имеем ли мы право рисковать его жизнью?
— Сам-то как думаешь, Фомич? — спросил молчавший до этого Степан.
На какой-то миг его взгляд остановился на едва заметной фигурке Володьки, словно потонувшей в глубине кубрика.
Будто почувствовав этот взгляд, Володька еще больше съежился, покорно ожидая решения. В то же время где-то внутри у него все больше крепло желание остаться на корабле.
Моряки в напряжении ожидали, что ответит Иван Фомич на прямой вопрос Сухова. К мнению парторга на корабле прислушивались, во многих делах, особенно морального плана, оно оказывалось решающим.
— Сам-то? — Боцман привычно провел ладонью по усам. — Во-первых, думаю… А куда такой малец без нас денется? В городе голод, смерть по домам гуляет. Опять же обстрелы, бомбежки.
— Справедливо говоришь, Фомич, — снова поддержал боцмана Сухов. — В городе тот же фронт. Погибнет мальчишка ни за понюшку.
— Значит, — подвел итог боцман, — не можем мы в такой ситуации выбросить его на улицу. У многих из нас свои дети есть, понимаем, что к чему. Словом, будь это мой сын, я оставил бы его при себе.
— Так-то оно, конечно, надежней, — вставил Степан.
— Это во-первых, — продолжал боцман. — А во-вторых… — Тут он поискал глазами Володьку и, увидев его, улыбнулся. — Во-вторых, пусть он сам скажет, что ему больше по душе. Перед всем экипажем.
— Вот это верно, пусть скажет… — послышалось сразу со всех сторон. — Ему решать… Говори, не стесняйся!
— Ну что ж, правильное предложение, — согласился Приходько. — Скажи, Володя Чистяков, свое слово.
В кубрике стало тихо. Все головы, как по команде, повернулись к Володьке. На лицах немой вопрос: «Ну как ты, что теперь скажешь нам?»
У Володьки зарябило в глазах. Наступал решающий момент, от которого зависела, может быть, вся его судьба. Он и представить себе не мог, что вернется в свою опустевшую, промерзшую квартиру на Фонтанке. Нет, он останется здесь. Ему так необходима поддержка этих сильных и мужественных людей. Он вместе с ними будет сражаться против фашистов.
Обо всем этом Володька и хотел сказать, но язык, как назло, не слушался его. Он стоял онемевший, ошарашенный, будто скованный.
— Не робей, Вова, — подбодрил его Костя Слизков — он сидел поблизости.
— Говори, не стесняйся, — добавил и Сухов, — здесь чужих нет.
И волнение улеглось, Володька ощутил вдруг радостный подъем. Ему захотелось раскрыть перед новыми друзьями всю свою душу, сказать им сердечное «спасибо». И главное — пообещать, что не подведет их, не обманет надежд, если они оставят его у себя.
— Я… — Володька проглотил подступивший к горлу комок. — Прошу… оставить меня на корабле. Обещаю… — Каждое слово давалось с трудом, но Володька говорил все тверже, увереннее. — Не подведу, буду вместе с вами сражаться за Родину.
Как торжественную клятву давал.
— Здорово! — воскликнул Костя.
Гул одобрения прокатился по кубрику.
— Вот это по-нашему, по-матросски.
— Добрый балтиец из паренька выйдет.
— Зачислить его в команду, нечего волынку тянуть!
Одобрительные выкрики слышались со всех сторон.
— Ну что ж, коли так, — перекрывая шум, сказал Приходько, — ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы принять Володю Чистякова в состав команды нашего корабля на общий кошт, поднимите руки… Та-ак, кажется, все… А вы чего, мичман Довгань? Против?
До сих пор механик мичман Довгань тихо сидел в сторонке и, казалось, со всем, что происходит, полностью согласен. Но теперь он нехотя поднялся, пожал плечами, негромко сказал:
— Воздерживаюсь я… Мне пайка не жалко, не подумайте чего… Только негоже это — мальчишку на боевой корабль. Не выйдет из этого толку.
По кубрику прокатился встревоженный шепот.
— Ну вот, — развел руками Приходько, — а я-то думал, в машинную группу его определим.
— Не получится в машинную, — упрямо стоял на своем Довгань. — У нас техника сложная, дело тяжелое и ответственное. А посмотрите на него: не потянет он.
Володьку будто в холодную воду окунули.
Он враз как-то сник, осунулся и, растерянно озираясь, выжидал, чем все кончится.
— Разрешите мне, — встал со своего места рулевой Корытов.
В экипаже «Галса» Корытов слыл человеком неразговорчивым и даже скрытным. Его желание выступить вызвало шумок удивления.
— Прошу, товарищ Корытов. — Приходько жестом подбодрил матроса, одновременно призывая присутствующих соблюдать тишину.
— Вообще-то, дело ясное, — несмело начал Корытов. — Юнга на корабле завсегда сгодится. Мало ли что, подспорье, а то и замена. Тем более у нас недокомплект. А научить новичка не так уж трудно, он, видать, смышленый. — Корытов приветливо улыбнулся Володьке. — Словом, поручите юнгу мне. Обещаю подготовить из него толкового матроса-рулевого.
— Вот это дело… Самое подходящее… Доверить!.. — раздались голоса.
— Ну что ж… — Любил командир это свое «ну что ж» и на сей раз обратился с ним непосредственно к Володьке. — Не возражаешь? Хочешь на рулевого учиться?
Неожиданным был такой поворот, но Володька искренне ему обрадовался.
Учиться на рулевого, самому управлять кораблем — какой мальчишка откажется от подобного предложения?
И улетучилась боль, исчезла неуверенность. Володька вскочил, взъерошенный, взволнованный, и восторженно крикнул:
— Я согласен, согласен!
Он готов был броситься к Корытову и крепко обнять его, но воздержался. Побоялся показаться чересчур навязчивым.