Плавать с дельфинами
Моника же все это время бегала взад-вперед по берегу и причитала:
— Святая Богоматерь! И это — моя дочь! Что же это она удумала! Прости, Боже, ей этот грех!
Обнаружив наконец, что банка пуста, Пандора выпустила ее. Все для нее вдруг потеряло смысл. Она почувствовала, что погружается в воду, отвратительные скользкие стебли сорняков и гнилых водорослей окутывают ее лицо. Она открыла глаза, но совершенно не испугалась. «Если бы я могла сейчас умереть, — думала Пандора, — я была бы счастлива. О Боже, мне не нужна такая жизнь! Я не хочу жить».
Пандоре показалось, что прошли многие часы. Когда грубые руки коснулись ее лица, повернули голову набок, она поняла, что лежит на лавке. Ее начало рвать так сильно, что казалось, это никогда не кончится. При этом она видела лишь дружелюбно «улыбающуюся» ей вскрытую консервную банку из-под томатного супа «Кэмпбелл». Затем девочка заметила, как к ней склонилась длинная фигура отца.
— Милая ты моя, зачем ты это сделала?
Он поднял ее и понес домой. С насквозь промокшей школьной формы ручьями стекала вода.
— Я куплю тебе еще двух рыбок, — обещал отец, укладывая дочь в постель после горячей ванны.
— Мне ничего больше не надо, — ответила Пандора.
В ту ночь к Богу не было обращено ни одной молитвы с маленькой кровати в домике у железнодорожной станции. А то место, где стояла банка с рыбками, так и осталось навсегда пустым.
— Пандора, перестань брыкаться.
Наконец до ее помутневшего от ужаса сознания стали доходить призывы Бена.
— Пандора?
Она почувствовала, как он заставил ее встать на оказавшееся вдруг под ногами дно, как сорвал с нее маску. Бен крепко обнял ее и замер, ожидая, когда слезы перестанут сбегать по ее щекам.
— И ты бросилась в воду только для того, чтобы спасти этих рыбешек ?— спросил Бен после того, как Пандора все ему рассказала.
Она кивнула.
— Я знаю, в это трудно поверить. Но, кроме отца и этих рыбок, у меня никого тогда не было. И они тоже любили меня. Так, что мне иногда казалось… я, наверное, не смогу этого объяснить. В общем, ту любовь, что я должна была бы обращать на мою мать, я обращала на рыбок. Понимаешь? И, когда я возвращалась из школы, только рыбки были рады моему приходу. Они начинали шевелить хвостиками и носиться по банке. Я и говорила-то в основном с рыбками, потому что мать либо занималась своей прической, либо пропадала у соседей. Дома мне просто не к кому было обратиться. Да и вообще мать была против живности в доме. Она говорила, что у нее аллергия на всех домашних животных.
— Но теперь-то с тобой все в порядке. — Бен еще крепче обнял ее. — И, пожалуйста, не пугай меня так больше, Пандора. А если что-то будет тебя беспокоить, сразу расскажи мне.
Они выбрались на скалы и улеглись под палящим солнцем. Всплывший в памяти ужасный эпизод странным образом поднял настроение Пандоры — часть преследовавших ее страхов вдруг улетучилась. Это происшествие вовсе не было неконтролируемой истерикой с ее стороны — «припадком», как назвала бы случившееся Моника. Это была нормальная реакция на страшное событие, происшедшее когда-то.
«Теперь я буду плавать в этих темных черепашьих водорослях каждый день, — дала себе слово Пандора. — В конце концов, я сюда приехала для того, чтобы плавать, плавать с дельфинами».
Глава двенадцатая
Мопед свернул на аллею, ведущую к хижине. Пандора даже не повернула головы, только еще крепче прижалась к спине Бена. Ей было стыдно за свое поведение. И она не до конца еще оправилась от происшедшего. Чувствовалась и усталость.
Женщина думала о том, какой прекрасный был день, чистое море, удивительные рыбы… и все это она умудрилась превратить в сущий кошмар для самой себя.
— Не беспокойся, — успокаивал ее Бен, — такое часто случается: люди вдруг начинают паниковать под водой. К тому же, опасности-то никакой и не было. Жаль только, что все это испортило твою первую попытку понырять с маской. Но мы ведь попробуем еще разок, да? А теперь ложись в свой гамак, а я принесу тебе стаканчик бабушкиного сладкого липового чая.
Пандора устало опустилась на сетку гамака и завернулась в одеяло. Ее мокрое тело быстро согрелось, даже перестала чувствоваться мокрая ткань купальника.
«Ты погубишь свои почки», — ругала Пандору мать, когда заставала в таком виде.
Липовый чай, принесенный Беном чуть позже, уже не понадобился, так как Пандора спала. Он молча смотрел на нее, лежавшую на боку с поджатыми коленями, на ее расстроенное лицо, и у него не хватило смелости разбудить возлюбленную.
Когда Пандора появилась на пороге дома через два дня после того, как сбежала с Норманом, Моника ничего ей не сказала. В одной руке Пандора держала чемодан, другой тщетно пыталась спрятать от всевидящих соседей разбитый нос и огромный синяк под глазом. Что ж, успокоила себя тогда Моника, синяки в нашем городе не редкость.
Дверь Пандора открыла ключом, по городской традиции всегда остававшимся в замке. Этому обстоятельству она была рада, потому что ей почему-то не хотелось стучать в дверь материнского дома. Возможно, в ее глазах этот стук означал бы некий акт капитуляции, подчинения, мол, прости меня, Боже, я согрешила. Хотя, что и говорить, она действительно согрешила. С этим согласился бы даже отец О'Хэнлон. Обеты надо блюсти при любых обстоятельствах. Она же свой обет не соблюла — предала, бросила своего супруга.
Так и стояла Пандора в дверях, смущенная, безмолвная, со страшным темным синяком под глазом. Кровь струйкой текла из носа, и Пандора пыталась не дать красным каплям испачкать белый пиджак и блузку. Тот самый любимый пиджак, который она выбрала много недель назад и в котором решила бежать, чтобы выйти замуж за Нормана. Пандора приоткрыла дверь еще чуть-чуть и тут только в желтом свете прихожей заметила мать.
В кои-то веки волосы матери оказались распущены, покрасневшие глаза влажно блестели, а рот дрожал.
— Так значит, ты решила сбежать от меня так же, как твой отец. Ах ты негодяйка! Не думай, что я ничего не знала. Мне все рассказала мисс Джонс, в мэрии она регистрировала свою собаку и видела вас обоих, видела, как вы хихикали и перешептывались. Ну и что теперь? Что ты теперь обо всем этом скажешь, маленькая тупая сучка? Посмотри только на свое лицо! — Моника подошла к Пандоре, подняла за подбородок ее голову к свету, падавшему от засиженной мухами лампы. Пандора всегда ненавидела эту лампу, висевшую на длинной цепи над лестничным проемом. Время от времени Моника начинала вдруг охоту за длинноногими пауками и мухами, для чего цепляла на лампу длинные рулоны липкой бумаги. В результате уже дня через два с потолка, качаясь и бросая тени, свисали гроздья прилипших к бумаге полуразложившихся насекомых.
Идеально белый абажур этой несчастной лампы со временем пожелтел и стал похож по цвету на старческие ногти. Пока Моника вглядывалась в лицо Пандоры, та заметила на висевших над ней липких бумажных рулонах по меньшей мере еще двух недавно попавшихся в западню длинноногих пауков, которых раньше она не видела. Отец Пандоры тоже казался порой похожим на длинноногого паука. До того дня, когда мать грубо разрушила ее полное взаимопонимание с отцом, Пандора обожала сидеть, качаясь на отцовской длинной ноге, и воображать, что они вместе с ним мчатся по лесам и полям. Она поняла, что сейчас расплачется. Если бы папа был здесь, он, конечно же, отправился бы к Норману, вытащил бы его из кровати и врезал как следует.
Как бы то ни было, Норман ей просто надоел. Завтра же она отправится в бакалейный магазин «Ханидью» и попросит взять ее обратно на работу. В магазине контролером она хорошо зарабатывала и через какое-то время точно смогла бы отложить достаточно денег, чтобы открыть собственное дело. Все это она продумала и решила в те минуты, пока тщетно ожидала хоть немного жалости и сочувствия со стороны матери.