Хроникёр
На сияющем новом мотоцикле с коляской подъехал и развернулся Дима Французов. Аккуратно и как-то любовно подстриженный, в модных туфлях, в джинсах с медными пластинами и наклейками, в свежевыглаженной рубашке с карманчиками и погончиками, он заметно выделялся среди, будем откровенны, слишком уж опростившихся на лоне природы буровиков. Сандалеты на босу ногу, в любое время одни и те же замызганные штанцы, расстегнутая, распущенная, чтоб продувало потное тело, рубаха; разъевшиеся, медлительно-расторопные, как медведи, — весьма выделялся среди них своей фигурой танцора изящный, скромный, скорбноликий Французов.
— Разоделся, как парикмахер! — шевельнул бровью Иван. — И знаешь, с чего?.. Влюбился!.. Но самый смех — в кого! Сто рублей даю — отгадаешь!
— Неужто в начальника экспедиции?!
Иван сплюнул.
— Шутник ты, я посмотрю. — Он помедлил, решая, стою ли я столь деликатного разговора, еще сплюнул и сказал: — В дочку Курулина. Ты сам подумай: вот он, а вот она!
Я почувствовал, что поймался. Усилием сдвинул себя с места, деревянно дошел и сел в коляску мотоцикла. Да что это в самом деле?! Кто она для меня, эта Ольга?... Дочь моего товарища... И все?.. И все!
Как-то машинально я принюхался к сидящему рядом со мною Французову. От него свеже несло каким-то нестерпимым перегнойно-душистым одеколоном. «Да что это с вами, Алексей Владимирович?!» Я выпрямился в коляске и, не глядя на Французова, приказал:
— Поехали!
— Не опрокинь Алексея Владимировича! А то, смотри, уши оборву, — топорно улыбнулся Иван. Подтолкнул дернувшийся мотоцикл, но тут же остановил его, схватив за багажник. Склонился ко мне: — Так я не понял: ты меня понял?
— Я тебя понял.
— А рыбу я тебе прямо в Москву пришлю! — Одной рукой удерживая рокочущий мотоцикл, другой он указал мне на раскачивающихся на веревке рыб. — Приятелей угостишь: пусть уважают!.. Цимес! Солнцем пахнет... Ладно, пошел!
Он подтолкнул рванувшийся мотоцикл, и мимо грохочущей дизелями буровой мы вынеслись в половодье пустыни.
6
Из поездки на северные буровые вернулись обитающие в одной комнате со мною «министры» — так называла уборщица трех пожилых экспертов из республиканского министерства. Посмеиваясь, потирая руки, подмигивая: «Мы на него надеялись, создали ему все условия, в культбудке на буровой ночь промаялись, а он и сам, вслед за нами, на буровую удрал... Как же так, Алексей Владимирович?! Производите впечатление серьезного человека, а на деле?.. Один на один с дамой, целый дом в его распоряжении... Что теперь она обо всех нас подумает?! — Дмитрий Миронович, старший из «министров», встопорщил мочалу бесцветных бровей и развел полными короткими ручками. — Как мы выглядим в ее глазах?!»
Павел Евгеньевич и Семен Григорьевич были и повыше ростом и поволосатее. Но все трое они сливались для меня как бы в одно лицо. В нечто домашнее, добродушное, лысоватое, то и дело весело, предвкушающе потирающее руки. Они были переполнены слепой радостью жизни. Они, все трое, уже прошли свой страдный путь по буровым, по топям, по комарью — от мастеров до главных инженеров трестов. И теперь, на грани (а может быть, уже и за гранью) пенсионного возраста были собраны в министерстве как экспертная («пожарная» на их жаргоне) команда, вылетающая на место, чтобы поставить высококвалифицированный диагноз, дать высококвалифицированный совет. Речь их была легка, тонка и слегка легкомысленна. Как будто все трое уже сказали все твердое, резкое, грубое, что им следовало сказать на их веку. И теперь наслаждались речью как искусством, переосмысляя привычное, рассматривая предмет с неожиданной стороны. Так, себя они уподобили крупному банковскому вкладу, с которого стране идут проценты, реальная сумма которых, по их прикидке, уже составила около трехсот миллионов рублей. То есть их совокупный опыт дал государству нефти на эту сумму. И я подумал, что у них есть основание вести себя легкомысленно. Хотел бы я иметь такую солнечную, плодотворно-веселую старость.
Я сидел на табуретке, а они втроем привычно и споро готовили корейское кушанье «хе».
— Когда с вашей жизни, Алексей Владимирович, пойдет большой процент, — дав понаслаждаться свободным разговором Дмитрию Мироновичу, сказал Павел Евгеньевич. Он поднял глаза от блюда и посмотрел на меня поверх очков, — и вы сочтете, что пришла пора готовить кушанье «хе», приступайте к делу следующим образом. Приезжайте на Аральское море и, дождавшись сентября, ловите сонного золотого сазана. Изловив его, отделите от него спинку, разделите ее мякоть на волокна... — Павел Евгеньевич, надрав целое блюдо белых нежных волокон, обрызгал их из бутылки. — Полейте все это уксусом, — сказал он, комментируя свои действия. — Переложите чесноком, заправьте помидорами...
— Алексей Владимирович уже и так... как это? — распрямившись, выпучился на меня занимательнейший Семен Григорьевич. — Ха-ха!.. известен. — Лицо у Семена Григорьевича было, как печеная картошка, — в хаотических вялых морщинах. Он сбросил эти морщины к губам и заложил широкую, какую-то площадную улыбку. В нем пропадал первоклассный клоун. — Мы ваши произведения, как выяснилось, читали. — При слове «произведения» он надел на лицо маску огромной печали, затем брызнул морщинами. — Так что уже и сегодня, я полагаю, он может ловить... как это? — Он растерянно порыскал глазами и взглянул на меня оторопело. — Ха-ха!.. сазана. — Он посмотрел на меня вопросительно, примерил маску безудержного смеха, затем маску углубленной серьезности, затем маску легкой грусти. Остановился на этой, склонился и грустно стал резать хлеб.
— Ну вот. Прошу! — сказал Дмитрий Миронович, игнорируя гримасы Семена Григорьевича и доставая из холодильника запотевшую бутылку водки.
В глубоком блюде, замешанное на мелко нарубленном чесноке, присыпанное луком, окаймленное по краю дольками мясистых помидоров, возвышалось грудкой белых, свежих, еще пахнущих морем спинок, тающее на языке, как бы обдающее тебя изнутри холодком и свежестью «министерское» кушанье «хе».
— Как оцениваете, Алексей Владимирович? — Дмитрий Миронович встопорщил брови, свисающие, как пучки морской травы.
— Божественно, Дмитрий Миронович! Вкус прямо-таки какой-то праздничный. Холодком обдает и еще, знаете ли...
— «Холодком обдает»... — сказал Дмитрий Миронович, озабоченно оглядывая своих сподвижников. Все трое они как-то нехотя потускнели, усилием согнали с лиц лучезарность и благодушие. Причем Дмитрий Миронович выявился как твердокаменный, Павел Евгеньевич как язвительный, а Семен Григорьевич как грустный человек. — Я об экспедиции спрашиваю! — Дмитрий Миронович смотрел на меня, не мигая. — Говорят, вы уже и на буровой поработали... В робе!.. Трубы толкали... Зачем?
— Я полагаю, что в силу необходимости, — помолчав, ответил я и отодвинул от себя это самое «хе».
— Так! — Дмитрий Миронович опустил глаза и побарабанил короткими, в желтых веснушках пальцами. — А мы на досуге, как уже доложил тут Семен Григорьевич, припомнили некоторые ваши публикации. — Он уставился из-под своих кустов на меня. — Вы работаете, как подрывник. Вам надо что-то всегда взорвать, показать миру: вот-де какой нонсенс!.. И вот вы приехали сюда, и здесь ничего такого не оказалось. — Он выжидательно помедлил. — Я не вижу здесь, у нас, на плато Устюрт, вашей темы...
— Но это было бы еще полбеды... — подкинул я, веселея.
— Да. Это было бы еще полбеды. Но вы, нам кажется, растерялись. Сами стали создавать для себя ситуации. Толкали на жаре чуть не до обморока трубы: вот-де как тяжело! Настоящее смертоубийство!.. Хотя для молодого, привычного к физической работе человека собрать в пучок эти самые трубы — это, понимаете ли... — он нахмурился и посмотрел в стол, — пустяк!
— Но даже не в этом дело... — сказал я.
— Но даже не в этом дело! — твердо повторил Дмитрий Миронович. — Я понимаю, если бы какой-нибудь мальчишка из газеты... Ну, что ж, пощупать своими руками работу... Но вы же солидный, не первой молодости мужчина!.. И потом: здесь ставится глобальный по своему характеру эксперимент. Вы хоть поняли, что здесь происходит?.. А вы встречаетесь со случайными, понимаете ли, людьми, которые, конечно же, не могут вам дать того представления, которое... — Он побарабанил по столу пальцами. — Уже почти неделю здесь, а все еще не удосужились зайти к начальнику экспедиции. Ведь вы его гость!.. — Он вопросительно посмотрел на Семена Григорьевича, и тот изобразил строгость. — И потом: существуют же какие-то нормы субординации!.. А вы даже не удосужились зайти к Сашко и представиться. Кто вы?.. Приезжает, ни слова не говоря, лезет, понимаете ли, на буровую! — Дмитрий Миронович с неодобрением покосился на Павла Евгеньевича, который спокойно продолжал завтракать, и тот, прервав это занятие, поднял взгляд и посмотрел над столом.