Чемпион

— Зачем же выбрасывать, это тоже вещь. Если хо­чешь знать, этот ошак особенный: от него в нашем доме такое благополучие. Это же память, оставшаяся от мое­го покойного отца.
— Уж если он такой ценный, сдали бы его лучше в музей.
— Я видела ошак и в музее, не лучше нашего...
После паузы бабушка спросила:
— Почему ты приехала? По делу или так просто?..
— От нечего делать, — с иронией ответила мама. — В такое время разве кто просто приезжает? Директор шко­лы прислал мне письмо, сегодня на педсовете будут рассматривать вопрос о нашем хулигане.
Я прилип к сену и не могу шевельнуться. Голова у меня тяжелая, словно чугунная — я не могу ее приподнять.
До меня едва доносится ворчливый голос бабушки:
— Он же не грабил аулы, чтобы его называть хули­ганом.
— Этого еще не хватало, чтобы он грабил аулы. Если будет так продолжаться, от вашего внука можно и это­го ожидать. Он довел свою учительницу до того, что она чуть не упала без сознания.
— Это ты насчет лягушки? Оказывается, учительница сама поручила ловить их. Говорила, вскрывать будут. Не только Кожа, другие ребята тоже ловили лягушек.
— Ну, а кто просил положить лягушку в сумку учи­тельницы?
— Эта негодная лягушка, видимо, сама туда забра­лась... — пыталась защищать меня бабушка. И оттого, что на моей стороне сейчас в целом мире была одна только бабушка, у меня на глазах выступили слезы.
— Нельзя всегда брать ребенка под свое крылышко...
— Подрастет и сам исправится, — продолжала бабуш­ка, — он такой же, как его дядя Сабыр. Тот в таком воз­расте стукнул по голове муллу и убежал. Позднее, когда он вырос, завел семью и сам исправился, а в детстве все мальчишки — озорники...
— И-и-, какая вы наивная, — сокрушалась мама, — какой вырастет из ребенка человек после ваших настав­лений?..
Вдруг в разговор двух женщин вмешался мужской го­лос:
— Благополучно ли доехали, женгей? [8]
Я слегка приподнял голову и увидел директора шко­лы Ахметова.
— Люди с джайляу приезжают какие-то особые, — про­должал директор. — Вы поправились загорели, словно приехали с курорта. Говорят, нынче на джайляу просто замечательно. Я давно собирался съездить туда, попить кумыс, да все лето провозился с ремонтом школы. Вы по­лучили мое письмо?
— Поэтому и приехала. Что он тут опять натворил?
— Ваш сын совсем испортился. Он связался с сыном Сугура, пропускает занятия, будоражит весь аул. Четыре дня назад мой отец искал в лесу коня. Вдруг видит в лесу густой дым. «Кто бы это мог развести костер?» — подумал отец и пошел туда. Оказывается, это был ваш сын с Сул­таном. Они опаливали гуся. «Вы что здесь делаете? Чей это гусь?» — спросил мой отец. «Мы отстреляли», — гово­рят. «У вас же нет ружья, из чего же вы стреляли?» — «Из лука». Когда отец вернулся домой, он встретил ста­руху дедушки Мурата, которая ему сказала: «У меня украли гуся».
— Какой позор! — произнесла мама, расстегивая ворот кофты. — Пропадает, несчастный! Пропадает! Но, дорогой, что вы теперь думаете с ним делать?
— Вечером обсудим на педсовете. Обязательно приходите. А что в этом коржуне... ой-ой, да это же кумыс, женгей! То-то я и чувствую, что кумысом пахнет...
— Идемте, я вас угощу, — сказала мама.
  
XV
 
Зарывшись в сене, я пролежал дотемна, стыдясь по­казаться маме.
На площадке перед школой ребята уже давно играли в волейбол. Сейчас они с веселым шумом расходились по домам. «Вот они, счастливцы, — думал я. — У них ни­какого горя. Почему это я не могу быть таким же? Кто загнал меня сюда, где должна лежать только собака?»
Всему бывает предел. Наконец, я скатился с сена на землю и побрел домой с таким видом, будто ничего не слышал и ничего не знаю. Вечером, казалось мне, не так страшно показаться маме. В сенях мне повстречалась ба­бушка с ведром в руке — она шла доить корову.
— Где это ты весь день бродишь? — спросила она. — Приехала мать и разыскивает тебя. Эй, подожди-ка, — бабушка подошла и начала шептать мне на ухо. — Ты смотри, мать, кажется, сердита на тебя...
В комнату мамы я вошел безмолвно, маленькими шагами, словно шел по скользкому льну. Тишина, словно в доме никого нет. Я оглянулся. Действительно, никого нет. «Может быть, она вышла куда-нибудь?» — подумал я. В это время из дальнего угла послышался глубокий вздох. Я насторожился и внимательно посмотрел в темный угол. Мама ничком лежала на постели прямо в одежде, при­крыв лицо обеими ладонями.
Я прошел на середину комнаты и тихо сказал:
— Здравствуйте, мама.
Она не ответила. Я подошел ближе.
— Мама, что с тобой, ты плачешь?
Она спокойно подняла голову, повернулась лицом ко мне и села поудобней.
— Да, плачу, — проговорила она, вздыхая, — Как же мне не плакать, если аллах создал меня такой несчаст­ной. Одни только твои похождения убивают меня. Что с тобой становится изо-дня в день? Какой позор! Ты же убиваешь свою мать! Даже стыдно смотреть людям в гла­за! Что мне делать с тобой? Что? Чего тебе не хватает?
Она говорила это быстро, взволнованно, и я чувство­вал, что она вот-вот разрыдается. Никогда я ее не видел такой. Я был так тронут ее словами, что бросился к ней.
— Перестань, мамочка! Милая мама...
Она отстранила меня.
— Не подходи! Не смей называть меня мамой!
У нее больше не было сил говорить. Она прикрыла глаза скомканным платочком и опять упала на подушку. Я подошел и обнял ее.
— Прости меня, мамочка! Прости! Даю самую тор­жественную клятву...
Теперь я плакал вместе с ней. Через некоторое время мама снова подняла голову. Она заговорила, и голос ее в потемках показался мне странно чужим:
— Дом и имущество, оставшееся от твоего отца, оставляю вам. С меня хватит. Я уйду от вас...
Я стоял, как вкопанный... Уйдет. Куда? К Каратаю? И я представил, как мама уезжает с ним на его мотоцик­ле, и мы с бабушкой остаемся совершенно одни.
  
XVI
 
Спустя полчаса, мы пришли в школу на педсовет. Ахметов стоял у входа и курил. «Мы ждем вас», — сказал он, под руку увел маму в коридор, а мне сказал: «Побудь здесь, когда будет нужно, мы позовем».
Я бесцельно брожу по двору школы. Слова мамы: «Уйду» — не выходят у меня из головы. Куда она может уйти? Неужели она хочет выйти замуж?
Перед моими глазами снова всплывает старый мото­цикл и Каратай. Я вижу, как он сажает ее, маму, и они уезжают, даже не попрощавшись со мной. Слезы подсту­пают, и я чувствую, что сейчас заплачу. «Милая мама! — шепчу я. — Не выходи замуж! Я больше никогда, никогда не буду тебя расстраивать. Я буду самым примерным». А вдруг меня сегодня исключат из школы... Как быть тогда?
За углом послышались шаги. Это был сторож школы Сайбек. Он подошел ко мне и заглянул в лицо.
— Кто это?
— Я, дедушка.
— Кто это я?
— Я, Кожа.
— Что ты здесь делаешь?
— Я пришел на педсовет.
— Ах, да... Это о тебе сегодня говорят. Что решили?
— Не знаю, меня еще не вызывали.
— Эх, детка, — проговорил Сайбек, качая головой, и кольнул палкой землю. — Твой отец, покойный Кадыр, был настоящий человек. Ты не походишь на него! Разба­ловался! Я в долгу перед твоим отцом. За мной не ко­пейка, не рубль, а целое животное. Ты спросишь, как это? А вот как. В первую осень, когда организовали кол­хоз, у Кадыра был конь-иноходец. Я договорился с твоим отцом, поехал на этом коне на мельницу и утопил в грязи. В этом был виноват только я: не напоил коня и пустил на выпас. На ногах у него был путы. Конь пошел на водо­пой и провалился в грязь. Утром прихожу, а он весь в грязи, одна задняя часть видна. Другой не дал бы мне и пикнуть, заставил бы уплатить. А у покойного Кадыра была такая широкая душа, что он сказал: «Ведь вы не нарочно, не из-за вражды ко мне угробили коня. Видимо, такова его судьба!» — и простил меня. Вот какой умный человек был твой отец, он всегда стремился помогать родственникам, — сказал Сайбек, потом немного подумал и добавил. — А ты... да не только ты, многие из вас сейчас глупые. Вам говорят — учитесь, не хулиганьте, а вы — наоборот. А что, если тебя выгонят сегодня из школы? Нехорошо...