Иду в неизвестность
Дал им шлюпку, компас, припасы на два месяца. Всё это переправим на двух нартах на Заячий остров. Там охотничья избушка. В трёх милях от острова — чистое море.
С Захаровым я посылаю оказавшегося также негодным Томисаара, ещё — давно прибаливавшего Катарина, матроса, а также здоровых, но уже, пожалуй, ненужных мне в будущем плотника Карзина и машиниста Зандера Мартына.
Все они должны будут сопровождать капитана до Архангельска с важным при нём грузом — материалами наблюдений, проведённых нами за зимовку, и с уточнёнными картами побережья Новой Земли.
Собственно, эту миссию я придумал для капитана Захарова, чтобы пощадить его самолюбие. Он с радостью согласился. Для остальных тоже придумана миссия — сопровождать посланца с документами экспедиции.
Теперь нас осталось семнадцать — семь офицеров и десять нижних чинов.
Последние три недели мы с Визе и Павловым дни и ночи обрабатывали материалы, вычерчивали карты, делали копии всего этого для отправки.
Испытываю сейчас большую радость от сознания того, что время зимовки не пропало даром.
Ты бы знала, как много сделали мы для пауки, и смою надеяться — ценного. Эти юные учёные, Ниле и Павлов, мужественно пустились в неведомый и полный опасностей путь через всю Новую Землю на восточный её, карский берег. Видела бы ты, как рвались они в ото путешествие! Оно таило возможность разгадки папочной тайны, окутавшей внутренние области северного новозомольского острова. Что там за высоким горизонтом — ледяной ли покров, как в Гренландии и па Антарктическом материке, или отдельные поля льда, как на Шпицбергене? Псе ото нужно было выяснить.
Вообще Новая Земля в этой её северной части почти неизвестна. Места, где ступала здесь нога человека, наперечёт, да и мест-то таких совсем мало. Я взял на себя опись всего северо-западного и северного побережий. Ходил с боцманом Инютиным два месяца. В итоге сбросил с прежнего своего веса целый пуд и теперь лёгкий, как пёрышко. Но вес я уже набираю, это не страшно. Зато опись, которую удалось сделать, показала, что почти всё побережье здесь на самом деле выглядит не так, как на прежних картах, выполненных по итогам съёмок Варенца, а позднее — норвежских капитанов-зверобоев.
Визе с Павловым проделали жуткий по своей трудности путь по громадному леднику через опасные трещины, в мороз и оттепель, порой при ураганных ветрах. Они едва не ослепли от белизны снегов па высоте почти в километр над уровнем моря. Им удалось установить, что именно на такой высоте находится верх сплошного ледяного покрова. Он имеет форму щита и напоминает ледяное покрытие, подобное гренландскому. Его средняя мощность, то есть толщина, здесь — не менее 200 метров. А в районе побережий ледники заполняют все горные долины и в виде глетчеров ниспадают к морю, образуя затем айсберги.
Визе с матросом спускался (по ступенькам, которые они вырубали во льду) па карскую сторону и вёл съёмку восточного берега к северу.
Мы должны были встретиться с Визе у мыса Желания и таким образом замкнуть съёмку значительной части этой земли.
У мыса Желания я его не встретил и решил идти дальше, навстречу. Дошёл со съёмкой до мыса Флиссинген-гофт (опять этот Флиссинген!). Мыс назвали по имени своего родного города голландцы экспедиции Баренца, которые зимовали на том берегу неподалёку, в Ледяной гавани, более трёх веков назад.
Но Визе и там не было. Пришлось возвращаться.
Позже выяснилось, что ему помешала плохая погода. Он заснял участок берега в сорок вёрст протяжённостью.
На обратном пути жизнь наша с Инютиным была трудна, больше того — мучительна, ужасна.
Опишу одно происшествие.
Сильным ветром оторвало от берега лёд и унесло в море. Образовалась огромная полынья. Под влиянием мороза она покрылась тонким слоем льда в полтора-два вершка. Так как нам двигаться было некуда — направо открытое море, налево неприступные обрывы ледника, — я решил идти вперёд по этому тонкому льду. Приказал Инютину с собаками идти точно по моим следам.
Медленно и осторожно я пошёл, следя, как расходится по кругам тонкий лёд.
Уже прошли самое опасное место, вдруг слышу крик. Вижу — Инютин провалился около нарты и барахтается, ломая лёд. Я пополз к нарте по льду, чтоб снять хронометры, документы и ружьё с патронами, но тоже провалился. Провалилась и нарта с собаками, но осталась на плаву.
Дул резкий ветер. Наломав, барахтаясь, достаточную полынью, наконец подобрались к более прочному льду. Мы вцепились в постромки, я крикнул что оставалось мочи: «Пр-р-р!» — вся упряжка дружно взвыла и выволокла нарту на лёд.
Мы имели вид сосулек. Бегом пустились в путь.
Пока добрались до мыса Медвежьего, окоченели совершенно. В воде мы пробыли около часу.
Два дня сушили одежду, снаряжение. Подмокли остатки сухарей, растаял сахар, погибли все фотопластинки — как снятые, так и неиспользованные. Слава богу, не подмок хронометр. Ящик с ним и с картами оказался сверху нарты.
Катастрофа случилась с нами потому, что Инютин не пошёл, как было приказано, по моему следу.
Этот случай показал мне ещё раз, что в подобные путешествия пускаться следует с проверенными спутниками. Случайный, недисциплинированный человек может погубить.
Инютин к полюсу не пойдёт.
А ледник, возле которого спасли нас милые наши собачки, назван мною ледником Веры. В честь тебя. Это недалеко от мыса Малого Ледяного, близ залива Иност-ранцева.
Все походы, слава богу, окончились благополучно. Все целы, живы-здоровы.
У нас на «Фоке» появились ещё питомцы — три белых медвежонка. Думаем сохранить их, привезти для зверинца.
Итак, зимовка закончилась. На небе нередко видим солнышко, появилась живность — птицы, тюлени.
Усиленно заготавливаем дрова из плавника — пилим, колем, сушим. Поленницы дров и на льду, и на палубе. Подсушенные начинаем сбрасывать в угольные ямы. Угля осталось дня на четыре полного хода, а каким будет дальнейший путь — никому не известно. Уметь бы проникать в будущее, опережая время! Но, увы, к сожалению, это не дано человеку.
От неизвестности изболелась уж вся душа. Когда же вскроется бухта, чтобы можно было двигаться дальше? А если это произойдёт слишком поздно, где-нибудь в сентябре, а то и вовсе не произойдёт в нынешнем году? И такое случается здесь.
Не знаю, что будет со мною тогда. Буду пилить лёд. рвать его (Пётр Герардович Минейко из управления порта всё-таки помог достать в Архангельске немного взрывчатки), грызть, наконец, зубами, но вырвусь из этого нелепого плена.
Ледокол бы сюда!
Макаров ведь создавал своего «Ермака» с намерением отправиться на нём к Северному полюсу. И на Земле Франца-Иосифа побывал в своё время этот чудо-корабль. Но — куда там! Разве сдвинуть хоть чем-либо нашу закостенелость взглядов на привычное! «Ермак» теперь — извольте радоваться, господа. — портовый ледокол, а по праздникам катает почтенную публику по финскому заливу. Ах, как жаль, что погиб адмирал Макаров! Здесь место «Ермаку», в полярных широтах, а не в кашице Маркизовой лужи!
Знаешь, зла порой не хватает, и всё внутри вскипает — вот-вот взорвёшься, кажется.
Дикин, судовладелец, оказался отъявленным негодяем. Мало того, что подсунул гнилые паруса и снасти, едва не погубив нас, мало того, что едва не сорвал отход «Фоки» из Архангельска своими гнусными уловками, так ещё, оказывается (это неслыханно!), корпус шхуны намеренно повредил. Этого подлеца не то что под суд отдать — его четвертовать мало.
Ну, да разберусь я с ним, равно как и с поставщиками порченой провизии в Архангельске и с прохвостом Вышомирским, поставившим экспедиции собак, как выяснилось уже на Новой Земле, не ездовых, а обычных дворняжек, большинство из которых не вынесли морозов и уже передохли. Только псы, присланные из Тобольска, неплохо приспособились, главным образом они и несут все тяготы упряжной работы.
С Захаровым я, между прочим, отправляю и письмо в комитет. В нём напомнил, что просил прислать этим летом к мысу Флора Земли Франца-Иосифа пароход с углём, провизией и прошу подослать ещё собак.
