Огонь юного сердца

Я начал возражать - мол, не способен на такую роль, боюсь
и тому подобное. Но гауптштурмфюрер СС - мой инструктор
в «гражданском» - и слушать не хотел.
- Что тут уметь,- сердился он,- ты только начни, а дальше сам научишься. Твой дядя тоже с этого начинал и тоже не умел. А теперь вон какой человек - криминаль-комиссар и штурмбанфюрер СС! Самым высоким орденом награжден. Такое звание и награду не каждому в Германии дают!
Чтобы не вызвать к себе подозрения, пришлось покориться.
Вскоре возвратился дядя и тоже долго меня муштровал. Я делал вид, что слушаю его, а сам думал: «Черта с два, узнаете от меня правду!»
Когда же наконец все мудрые наставления гестаповцев были исчерпаны, меня повели в подвал, где находились тюремные камеры.
- Значит, как было условлено, Петер,- шепнул толстый рыжий гауптштурмфюрер СС, мой инструктор, и, схватив меня за воротник, крикнул солдату: - Открывай пятую, еще один щенок попался!
Солдат открыл камеру N5, гауптштурмфюрер СС бросил меня на скользкий цементный пол и захлопнул дверь.
В камере было полутемно, и я долго не мог рассмотреть девушку, которая приглушенно стонала в углу. А когда мои глаза привыкли к темноте, я чуть не вскрикнул от ужаса. Искалеченная девушка лежала в луже крови, широко раскрытыми глазами смотрела в потолок.
Это была Волошка, Валя Кияико, с которой я летом ходил по селам в разведку.
Валя!.. Она молчала.
Валя! - повторил я снова, склонившись над ней.
- Кто?..
- Это я, Петро Вишняк…
- Ты… Ты тоже тут?! Какое несчастье…
- Я, Валя, понимаешь, временно тут. Я племянник криминаль-комиссара и штурмбанфюрера CС Крейзеля. Меня, понимаешь…
- Понимаю…- вздохнула Волошка.- Фантазер ты, Петя!..
- Не фантазер, это правда!
- Ну, пускай будет правда,- махнула Валя искалеченной рукой и, превозмогая боль, усмехнулась.
Я начал рассказывать все по порядку, но Волошка вдруг за-стонала и потеряла сознание.
Когда она привстала, я уже не мог отважиться рассказать ей о своем случае с Крейзелем.
Мы поговорили о друзьях-подпольщиках, о солнечных довоенных днях, о школе.
Было бы преступлением омрачать светлые девичьи воспоминания - возможно, последние…
- А правда, хорошо было до воины? - говорила Валя.- Ходишь себе в школу, в кино, в театр. К Днепру бегаешь. Ешь сколько тебе захочется! Ходишь свободно, никакая опасность тебе не угрожает. А мама всегда за меня боялась! Вечно ждала возле перехода, когда я возвращалась из школы. У меня хорошая была мама… Ее тоже в гестапо замучили. Может, даже в этой самой камере…
Вздохнув, Волошка умолкла. Мне казалось, что она плачет, но я ошибся; глаза у нее были сухие. Это была уже не та Валя, которая несколько месяцев назад показала мне кончик языка. Это была не та Волошка, которая могла легко заплакать…
- Вот сижу, Петя, и мне хочется остановить время,- начала она опять,- все часы в мире остановить… Хочется задержать движение солнца, движение поездов и трамваев, движение пароходов и самолетов… Все-все хочется остановить: борьбу на фронте и в партизанах,- страшно не хочется, чтобы без меня жизнь шла своим чередом!.. Я хочу, чтобы все, что движется, идет вперед, не обходило меня, не миновало… Я хочу в борьбе дожить до победы. Хочу быть счастливой среди счастливых!.. Очень жаль, что светлый день победы наступит без меня. Сколько цветов будет!.. А музыка! Мне хочется, чтоб это было весной или в начале лета… Чтоб вокруг цвели наши киевские каштаны и пахло сиренью…
Валя еще долго говорила о счастливом дне и цветах, вспоминала отца, который сражается где-то на фронте, комиссара Левашова, который работает теперь на Галицкой площади часовым мастером… Потом она прочла свое последнее стихотворение:
Можно руки связать, 
Можно речь оборвать, 
Можно глаза погасить, 
Только душу не сломить!.. 
Можно умереть, но вечно жить!..
Когда меня выводили из камеры, Волошка бредила.
- Мама… Мамочка,- все время звала она свою мать.
Ну, что говорит комсомолка? - спросил меня дядя, как только я переступил порог кабинета.
Ничего не говорит,- ответил я хмурясь.- Она все время бредит.
Dummkopf,- сквозь зубы процедил дядя,- «бредит, бредит». Gehe nach Hause!
Выйдя из гестапо, я быстро нашел часовую мастерскую, где, по словам Вали, должен был быть Левашов. Однако зайти не решался, полагая, что, кроме своих, там могут быть и чужие люди. Некоторый опыт подпольщика подсказал мне, что нужно снять с руки часы, подаренные мне дядей, немного попортить их и зайти.
И в самом деле, Левашов был не один: рядом с ним сидел молодой мастер, склонившись на барьер. Стояла пожилая женщина с мужчиной. Комиссар был без бороды и обрит наголо. Я насилу узнал его…
- Скажите, пожалуйста, сколько будет стоить ремонт? - обратился я к Левашову, протягивая ему часы.
Комиссар усмехнулся глазами, посмотрел на часы и ответил:
Двести марок, мальчик.
А дешевле, дяденька? - начал я торговаться.
Не будет.
Сто пятьдесят даю…
- Иди и не морочь мне голову! - рассердился часовщик.- Я тебе сказал: не будет. Ишь, глупее себя нашел: за сто пятьдесят марок поставь ему маятник. Это не пойдет!
- Ну, сто шестьдесят даю,- добавил я.
Не по-твоему и не по-моему - сто девяносто давай, пацан, и будут у тебя часы.
Сто семьдесят.
Ну хорошо, давай,- наконец согласился Левашов.- Вечером придешь, заберешь.
Как, вам оставить часы?
Ну конечно, а как же?
Э, дяденька! Оставь вам часы, так вы того… части перемените. Нет, я согласен только в том случае, если вы будете ремонтировать при мне.
Да ты что?! Смотри, вон сколько у меня часов лежит, получше твоих.
Пока мы торговались, мужчина и женщина, которые были в мастерской, вышли. И Левашов, поднявшись с места, сказал:
- Ну и молодец, Петя! Здравствуй!..
Я вопросительно покосился на молодого мастера, который сидел рядом. Комиссар понял меня.
- Это, Петя, наш новый товарищ,- сказал он усмехаясь.- Знакомьтесь.
У меня часто-часто забилось сердце. «Знакомьтесь»! А если бы знал, что я - племянник штурмбанфюрера СС, что тогда? Рассказать или не рассказывать?.. Рассказать или не рассказывать?..
Левашов заметил волнение и спросил:
Что случилось, Петя? Как с радиограммой? Партизан нашел?
С радиограммой все в порядке, давно уже в Москву передали!
Молодец! Почему нос повесил? - Левашов крепко прижал меня к себе.
- Потому, что я фашист-племянник. Расстреляйте меня!.. Я неожиданно расплакался, но сразу же успокоился и рассказал историю с дядей и Волошкой.
Комиссар внимательно выслушал меня и потом сказал:
- Да, Петя, приключение твое действительно необычайное. Благодарю за то, что не растерялся, сумел сориентироваться. А вот духом пал зря. Дядя фашист - это вовсе не значит, что и ты такой! Этот предатель никакого отношения к тебе не имеет. Ты пионер-подпольщик, ты советский человек! Все фашистское тебе чуждо и враждебно… И, кроме того, родители у тебя были хорошие, советские!
Я чувствовал, как внезапно потеплело и посветлело у меня на душе. Словно крылья у меня выросли. Сразу же стало легко и весело, как будто стопудовый груз сбросили с моих плеч…
- Наша организация, Петя,- продолжал комиссар,- потерпела провал, потому ты и не мог нас найти. Нам пришлось глубже уйти в подполье. Но это еще не все. Гестапо готовит против нас новый удар, и, чтобы не попасть впросак, мы должны тонко и умело использовать этот случай с штурмбанфюрером СС Крейзелем… Учитывая то обстоятельство, что в подполье всегда небезопасно и что каждое, даже самое маленькое действие все равно одинаково карается врагами, ты должен, сынок, вернуться к гестаповцам. Только будь в тысячу раз осторожнее Не гонись за чем-то особенным, нам все важно, даже то, когда Крейзель бывает дома, когда в гестапо, его настроение, сколько он спит, кто к нему заходит, что говорят. Если это не связано с риском, чаще бывай в гестапо, прислушивайся, присматривайся ко всему, не избегай знакомства с офицерами, особенно подружись с тем самым, как его… штурмшарфюрером Магден-бургом. Старайся быть веселым и славным вундеркиндом. На связь со мной приходи только при неотложных делах. Что касается Волошки, то мы сделаем все возможное для ее освобождения. Может быть, твое пребывание у штурмбанфюрера поможет нам в этом.