Зеленые каникулы

Увидели рогатку и напустились: такой большой парень, взрослый, можно сказать, мужчина и образованный, начитанный, а ума, выходит, недостает! Я клялся матерью, уверял, что нашел рогатку по дороге сюда, да кто мне поверит? А я правда нашел ее на дороге.
Бутылки быстро пустеют, недоеденные куски хлеба убираются в сумки.
Потом все стелют рубашки на аппараты и кладут их под головы — надо же вздремнуть немного. А я слил остаток воды на землю и снова отправился к роднику.
  
8
 
Я напоил Мерцхалу и привязал ее к забору. Во двор спускается Манана — шумно топает по ступенькам, торопится ко мне.
— Рати, ребят привели! — кричит она. — Ты ушел, а тетя и привела их!
Я вам уже о многом рассказал, а про главное забыл, оказывается. У меня и братья есть. Мальчишки всем на загляденье! Про Манану и Нанули вы уже знаете. Нанули сейчас в пионерлагере, далеко отсюда, в Квишхети. Отличница она, вот и отправили ее туда. А разве это справедливо?
Мало того, что в отличниках ходит, еще отдыхать посылают! В конце концов, Нанули сестра мне, и для нее ничего не жалко, а правду все-таки сказать надо. По-моему, в этом вопросе что-то не продумали или ошиблись. А ошибки, как известно, надо исправлять. Вот так. Можете согласиться со мной, можете — нет, ваше дело!
Так вот, есть у меня братья, совсем еще маленькие. Я с ними в большой дружбе. Правда, случается, доводят они меня, но что с того — не только они, я и то иногда бываю не в духе, а в плохом настроении, сами знаете, и другим портишь настроение. То плачем, то смеемся — такова жизнь, говорит мне дедушка, а человеку его лет не приходится не верить.
Гага и Гиги — это имена моих братьев. Обоим вот-вот стукнет по три года. Оба в один год родились, в один месяц и в один день. Короче — близнецы они. Соседи уверяют, что их не различить. А мне смешно: ну как можно не различить их, если Гага лопочет больше Гиги, а Гиги ест больше Гаги? Кто виноват, что люди не замечают этого?
Я влетел в комнату и вижу: на одном колене дедушки пристроился один, на другом — другой, а он склонил голову пониже, чтобы мальчишкам удобнее было трогать его бороду! Смеется дед, доволен!
Завидели меня ребята и соскочили с колен, кинулись навстречу.
— Рати пришел, Рати!
Я опускаюсь на колени, обнимаю их, целую.
— Что ты мне принес, Рати? — спрашивает Гага.
— Что принес? — спрашивает и Гиги.
Не знаю, что сказать, что придумать? Я растерялся. Соврать, что был в школе или в кино? Знал бы, что они вернулись домой, хотя бы цветов нарвал в поле.
Тут вспомнил я про рогатку и сунул руку в карман. Ребята во все глаза уставились на мою руку. Хорошо, еще вовремя сообразил не показывать рогатку — рев бы подняли на весь дом, каждый потребовал бы ее себе.
Я нарочно долго шарил в карманах, будто ничего не находил, и грустно объявил:
— Рогатку вам нес и надо же — потерял!
— Как — потерял? — удивляется Гага.
— Как — потерял? — не понимает Гиги.
— Не знаю! По дороге дэв повстречался, стал табак просить: давай, говорит, раскурим трубку. Вроде бы шутил, тогда, наверное, и выудил у меня из кармана.
— Трубку дедушка курит, — сообщил мне Гиги.
— Да, дедушка, — повторил Гага.
— И хорошо сделал, умница этот дэв! — вмешалась мама, накрывая на стол. — А теперь хватит, пора ужинать.
Гиги стал карабкаться на тахту, но тут заметил котенка и потянулся к нему. Только схватил его, соскользнул и шлепнулся на пол.
У дедушки замерла поднятая со стаканчиком рука, у мамы — с половником, а я вскочил и подлетел к Гиги, ничком лежавшему на полу.
— Зачем ты разбил пол? Ой, ой, ой! Зачем разбил?
Гиги приподнял голову, растерялся. А я еще громче выговариваю:
— Зачем ты разбил пол, зачем? Что теперь делать? Что ты наделал!
Гиги привстал и обнял меня за колени:
— Не буду больше!
Я оглянулся на дедушку: он поставил стаканчик на тарелку, уставился на пепельницу, ухмыляется. Манана не сводит с меня глаз.
Я усадил Гиги за стол. Он принялся есть, будто ничего не случилось, только шишку на лбу потирал рукой. Гага тоже тер лоб — они всегда повторяют все друг за другом. Я пригляделся: здоровенная шишка красовалась на лбу Гиги! Он смотрел на меня настороженно, пытливо — засмеюсь или нет. Если выдам себя, засмеюсь, тогда держись — поймет, что одурачили, и не скоро его уймешь!
Дедушка улыбается, я отвечаю ему улыбкой. Потом он поднимает стаканчик с вином и благословляет небесную росу, бычью хребтину и урожай со старушки земли.
Мама моет половник, а мальчишки всё жуют и жуют, они всю ночь готовы есть без устали, лишь бы не ложиться спать.
  
9
 
До полудня я три раза успел привезти воду. Когда я стреножил Мерцхалу, она замерла и вдруг чуть не укусила в запястье, еле успел я отдернуть руку — ее зубам волк бы позавидовал, что в прошлом году осла у наших соседей задрал. Руку я уберег, но страшно разозлился. Привязал ее к стволу груши и хлестнул раза два. Ей, понятно, не понравилось, и давай лягаться, а когда надоело брыкаться и реветь, я похлопал ее по крупу, уселся на торчавшие из земли корни ореха и начал учить уму-разуму:
— Посуди, не лучше ли жить в ладу? По-хорошему делать наше дело — шагать к роднику и назад? Тебя-то что злит? Я вот три недели в футбол не играл. Думаешь, очень приятно с тобой одной водится и трястись в жару на двуколке? Хотя, честно говоря, не сказать, что очень уж тяжело или неохота возить людям воду. Сама подумай, каково им в этакую жару целый день без холодной воды? Погоди немного, скоро куплю стол для тенниса, а тебе — столько кукурузных листьев натаскаю, хоть каждый день принимай гостей до самой весны! А весной и, сама хорошо знаешь, трава зазеленеет…
Высказал ей все это, отвязал — очень уж грустно она глядела — и погнал пастись. Сам я растянулся в тени, вздремнуть немного. Не успел сомкнуть глаз, как, откуда ни возьмись, подкатил Вано на новенькой колхозной «Волге». Отворил дверцу, высунулся и закричал:
— Чего разлегся? Примнешь мне тут траву, голову откручу!
А я будто не слышу, кричу Мерцхале:
— Смотри, в виноградник не забреди, не осрамись перед сторожем!
Вано выбрался из машины.
— Не слышал, что я тебе сказал? — Он потянулся, зевая.
— Представь, не слышал, с Мерцхалой разговаривал!
Вано оскорбился. Подошел, ухватил за ворот и стукнул легонечко головой о ствол ореха — вроде бы шутя. Я вскочил и тоже шутя стегнул его кнутом. Мы оба засмеялись, потом присели на корни и завели беседу.
Вано взрослый парень, в прошлом году окончил нашу школу и укатил в город — дальше учиться. Я думал, обратно важным человеком заявится, а он через три месяца объявился: выучился, говорит, уже, шофером стал! Вот это я понимаю — от такого человека и людям польза, и семье. Не то что сынок Барабидзе — шесть лет рисовать учился! Окончил Вано шоферские курсы, и его сразу на «Волгу» усадили. Разъезжает теперь и заносится: понятно, делом занят!
— Слушай, Рати, сколько тебе трудодней начисляют?
— Сколько? Пять за четыре дня.
— Неплохо.
— И я так думаю.
Он достал из нагрудного кармана сигарету, затянулся и пустил мне дым прямо в лицо. Я молча отодвинулся.
Вано стянул с бочки мою рубашку, расстелил на траве и разлегся.
— Теперь трудодень весомый, знаешь ведь, — он подложил руки под голову, — очень весомый. Много чего получишь, кроме денег.
— И я так думаю.
Знаю, ему хочется, чтобы и я спросил, а сколько ему начисляют. Не дождется!
Крутил он, крутил и не выдержал, сам доложил:
— У меня сорок трудодней в месяц.
Я повернулся на другой бок, посмотрел на него.
— Я так и думал. Дай-ка мою рубашку, хочу поспать.
Он встал, вытащил из машины бурку и расстелил на траве. Мы оба растянулись на ней.
Я тут же задремал. Не задремал, а заснул. Усталый был, и даже сои никакой не приснился. А вообще-то сны мне снятся, и какие еще, одна потеха!