Живая вода
– Хошь, – сказал Афоня, – мешок денег покажу?
– Покажи.
– Выпей, тогда покажу.
– Не буду.
– Слышь, – сказал Афоня Делярову, – брось физкультуру. Сашка не пьет, в умные записался.
Деляров встал на ноги.
– Попрошу документы, – приказал он Кирпикову и отработанным жестом протянул руку. – Попрошу. – В сумерках рубиновым светом горела багровая лысина. – Три раза не повторяю. – Лицо Делярова краснело теперь уже от усердия. – Попрошу. Разговаривать будем в другом месте.
– Со стороны кто бы зафотографировал, – сказал Кирпиков.
– Александр Иванович! – вдруг узнал его Деляров. – Мы в расчете? Попрошу расписку. В счет угощения занесите осеннюю уборку. Подпись, число. Печать необязательна.
– Так и не выпьешь? – спросил Афоня.
– Время не теряй. – Кирпиков пошел к мерину, разобрал вожжи.
– Меня спасет природа, меня оживит земля, – бормотал Деляров, садясь на борону. Хорошо, что борона оказалась книзу зубьями.
– Простынешь, – предупредил Кирпиков.
– Не вижу смысла, – отвечал Деляров.
Он засыпал. Грезилась ему широкая пойма реки, и вся – его. И идет он, Деляров Леонтий Петрович, вдоль редиски, капусты, укропа, хрена, урюка и огурцов и включает на грядках цену: 2 руб., 3 руб., 5 руб., 10, 16, 32, 700, 800 и так далее в накопительной прогрессии. Идет он, солнце светит, и уже грядок не видно, сплошные цифры, сплошные нули. „В очередь! – говорит Деляров. – В чем дело? По одному. Указываю пункты быстрого прохождения для вашей пользы: фамилия, инициалы, происхождение, род занятий. Начинаем! Кто? Картошка. Род занятий? Картошка. Происхождение? Из-за границы. В землю! Следующий! Картошка! Происхождение? Из картошки. В землю! Следующий! Картошка! Туда же! Следующий!“
Все кружилось, туманилось в сознании Делярова. Он командовал, а на самом деле покоился на холодной, губительной для здоровья весенней земле, именно той, которая должна была спасти его.
– Питухи! – презрительно выразился Афоня. – И водка есть, а выпить не с кем.
– Как не с кем? – сказал, выплотняясь из мрака, Зюкин.
– Ва-ся! Держи.
– Собаку бы мне, – сказал Вася, приняв стакан и заранее вздрагивая. – Или бы хоть щенка.
После обилия собак, виденных у Зюкина, и после такого заявления Кирпикову стало интересно, и он попросил у Васи объяснения. Тот начал издалека:
– Меня с детства лупят. Отчим лапти плел, так колодкой по башке зафугачит – каждый раз помирал. Поэтому я и маленький, по голове ж нельзя бить – от каждого удара ребенок сседается на мачинку.
– Ты короче, – недовольно сказал Кирпиков, – а то даешь вводную.
Он невольно вспомнил, что и сам под горячую руку „учил“ детей. „А меня разве не учили? – оправдал он себя. – Как еще ребра-то целы“.
Позволив себе роскошь вступления, Вася перешел к истории вопроса. История была известна: жена его бьет, когда он возвращается пьяный.
– А у меня баба дело туго знает, – весомо сказал Афоня, – я мужик молодой, денежный, и она не выщелкивается.
– Я свою раскусил, – продолжал Вася. – Она по той собаке такой траур закатила, сверх нахальства. Обо мне бы хоть вполовину так пострадала в дальнейшем. Я помянул на законном основании, захорошел, да и ушел и… не с вами добавил? Ну, не важно. Домой иду, гляжу – собака. Думал, воскресла.
Афоня хлопнул в ладоши и показал Кирпикову на Васю: артист! Поглядел с сожалением на Делярова – эх, не слышит – и пошевелил его; тот пробормотал:
– Хорошо тому живется, кто записан в бедноту…
– Будете слушать? – обиделся Вася.
– Как же! Закуси. – Афоня протянул перья зеленого лука и сказал: – Дочери дали задание: вырастить лук и с линейкой наблюдать, на сколько идет вверх. Я говорю: наблюдай, но посади побольше. – И захохотал.
– Ну так вот, воскресла не воскресла, взял на руки, тяжелая, гадина, поднес к столбу, лампочка на нем горит, гляжу – совсем не тот коленкор. А, думаю, пока разбирается, я спать лягу, лежачего не бьют. И вот, братья, – Вася тряхнул волосами, – получилось событие факта, если вру, бейте по морде лица.
– Ну!
– Собаку пожалела, меня не тронула. Я это дело задробил – сейчас, если выпью, только чтоб какую скотину чтоб с собой. На зеленый свет! – крикнул Вася воодушевленно. – Собак лучше меня кормит.
– Жить хорошо стали.
– Тут другое, – сказал Вася значительно. – Это они поднимаются до людей. Жена читала: травы поднимутся до животных, а животные до человека.
– А мы докуда?
– До Бога.
– Сиди уж, Васька.
Кирпиков уж и не рад был, что остался. А выпил бы – и так же бы смеялся над Васиным рассказом, так же бы, как им, казалось, что выпивка оживляет. А в самом деле было противно. Мерин, понявший, что на сегодня пошабашили, успокоенно вздыхал.
Вася объявил:
– Начинаем наш маленький, но небольшой концерт. Мы с товарищем работали на Северной Двине, ничего не причиталось ни товарищу, ни мне, а также свое сочинение: „Посмотрите на меня, я маленьким родился, извините, господа, отец поторопился…“
Веселье разрасталось. Уже Афоня сообщил, что Васе много чести сидеть с ним, уже Деляров вскакивал и просил закрыть дверь на три оборота, уже прибегала дочка Афони, дважды он гонял ее за закуской, а под конец послал за гармошкой к Павлу Михайловичу. Но пришла Оксана и разогнала компанию. Мужа, однако, проводила без крика, и он ушел, ведомый дочерью.
Дочь, обзывая отца вождем краснорожих, говорила:
– За руль не смей, а то я знаю, что делать.
Оксана взялась за Васю, попрекая, что он тащит ей сдавать ее же бутылки.
– Критика мимо ушей, – заявлял Вася. – Ты план по стеклотаре на одном мне выполняешь. Ты лучше дай мне каку-нить живность.
– А ты-то! – упрекнула Оксана Кирпикова и, как он ни доказывал, что не выпил, не поверила.
– Да разве тебе чего докажешь? – обиделся Кирпиков.
– Ты своей Варварушке доказывай. Посылай свою страдалицу деньги собирать.
– Деньги и вещи согласно описи, – бормотал Деляров, – а также народное изречение: хрен с ём, подпишусь на заём! А также устное пение собственного творчества…
– Поднимайтесь, – говорила Оксана, – баиньки пойдем.
Кирпиков погнал мерина домой. Вдалеке раздался собачий лай, визг, потом все затихло. Видно, Вася не сплоховал…
И еще день прошел. Эти дни стояли теплые, ночью поднимался туман, заслонял лунный свет. Жалко: луна весной особенно хороша, а свет ее не доходил до земли, тратился понапрасну. Лунное сияние могли видеть пассажиры тяжелых самолетов, но им предстояло долго лететь – и они старались быстрее заснуть. Одна только девочка с русой косой, командир октябрятской звездочки, смотрела неотрывно на облака сверху – и ей хотелось спрыгнуть и покататься на лыжах. Она поворачивалась сказать отцу, но тот спал и видел земные сны. Ведущий пилот и штурман также могли бы любоваться белыми полями облаков, если бы не считали облачность помехой.
6– Гонят нас, конец марта. Утром метелит, днем распускает. Наст режется, под снегом вода. До чего едкая! Чуть не каждый день гоняли мины топтать. Так и называлось: мины топтать. Господи, твоя воля, разберись и пойми, – говорила соседка Дуся.
– Ой, не говори, чего пережили, какую войну скачали, – подтверждала Варвара.
Они сумерничали. Все разговоры были о пережитом, потом переходили на нынешнюю молодежь, которая в их годы с мизинец ихнего не перенесла, что хоть маленько бы почитали стариков и что вообще не разбери-поймешь, чего делается: и парни охальные, и девицы – бесстыжие лица, и погода вертится, и мужики в две глотки льют, а ведь что бы, кажется, не жить: и телевизоры стоят, и в магазинах любой материи полны полки, носить не износить, и пенсию выдают, но уж больно молодежь непочетники, идешь по тротуару, так и прут навстречу, так и сшарахнут. А все от атома. От него, от него, леший бы им подавился. Да атом бы черт с ним! Бога забыли.
Но какие бы проблемы ни решил женский ум, он непременно займется решением одной-единственной проблемы – проблемы проклятых мужиков. И хотя поется в частушке: это слишком много чести – говорить про мужиков; хотя и сами мужики в припадке совести понимают, что не только разговора о себе не заслуживают, вообще ничего не заслуживают, тем не менее, тем не менее…