Живая вода

– Это чего же, – встрепенулась Дуся, – второй чайник додуваем, как бы не опузыреть. Дак вот чего я начала-то: гоняли мины топтать, а не пойдешь – застрелят. Детей, правда, разрешали дома оставлять. Топчите, говорят, топчите, партизанам спасибо говорите. Так умучаешься, думаешь, хоть бы уж скорее взорваться.
– Ой, не говори, ой, не говори, – поддакнула Варвара.
Она все ждала стука калитки. Но нет – привычно протяжно тянулись составы да хлопало белье на веревке под окном.
– Дак не пьет твой-то? – Этим вопросом Дуся выдала себя. Не смогла утерпеть: уж слишком высоко взлетела история трезвости Александра Ивановича и была видна всем.
Но Варвара не поддержала разговор и ответила косвенно:
– Нарасхват ведь он. На кусочки растаскивают. Пей, Дуся, конфетами угощайся. Не пишет Рая-то?
Напоминание о дочери было ответным ударом. Дуся записывала нынешнюю молодежь в непочетники именно из-за дочери. Дочь Рая не стала посылать переводы, а была должна, считала Дуся. Рая выскочила замуж внезапно, покрыла грех венцом и переводами как бы искупала его. Но время прошло, и грех, видимо, показался искупленным.
– Пишет, – ответила Дуся, – набрала мне и себе на юбку и кофту сколько-то банлону, сама привезет, что из-за пустяков почту мучить.
Варвара вернула разговор на воспоминания:
– Мне в войну другим боком досталось. Мужик в армии. Бригадир привел во двор жеребую кобылу: береги, отвечаешь лично, никому не давать, иначе под статью, вредительство. Ошпарю солому кипятком, тяпкой иссеку, отрубей добавлю, а отрубей-то! – весь амбар выползаю, косарем скребу. Все понимала, матушка, говорить только не могла. Ухожу куда, с избы замок сниму, на хлев навешу. Сберегла. И так вторую зиму. Дрова на себе, воду на себе, но трех жеребят – двух в армию, одного на лесозаготовки… Ой! – вздрогнула от стука Варвара. – Не идет ли?
Обе прислушались.
– Ветром шабаркает, – сказала Варвара и этим выдала свое нетерпеливое ожидание мужа. И поневоле поделилась: – Боюсь, Дусенька, так боюсь, лучше бы выпивал. А как скопится да прорвет, дак… – Варвара замолкла, будто отшатнулась от ужасного видения.
– Какой ни есть, – вздохнула Дуся, – какой ни есть, а мужик. А без него-то вдесятеро тяжелей. – И поджала губы.
Мнение поселковых жителей сводило Дусю с Деляровым. Она не сопротивлялась, но боялась продешевить. Неизвестно еще, кто этот Деляров, да и хочет ли он сам, – словом, курочка была еще в гнезде, яичко не было снесено, и сплетня жевала несуществующую яичницу.
Дверь, по выражению Варвары, шабаркнуло, но уже не ветром. Вошел хозяин, вошел с такой силой, что по ошибке открыл дверь не в ту сторону. Дуся, взвизгнув, исчезла.
– Где? – спросил Кирпиков бледнеющую Варвару. – Где эти сволочные деньги? Дай их сюда.
– Саня, Саня…
– Дай их сюда, пойдешь по дворам и отдашь обратно. Сейчас же!
– Их нет, – выговорила несчастная Варвара, – их невестка увезла… на твое, на наше имя сберкнижку заведет.
– Так, – сказал Кирпиков и сел.
Пока он бежал домой, пока распрягал мерина, он уговорил себя не пороть горячку. „Невестка, – подумал он, – она и тут подтакалась, она и тут…“
– А ты, дура, – спросил он, – отдала? Ты, безмозглая, ходила по домам, меня позорила. На это у тебя ума хватило. Ум у тебя в два пальца. Муж не пьет, не курит, мало?! – Он посидел, обвел взглядом чисто прибранную теплую избу. – Забирай свои хунды-мунды и катись к своей невестке.
– Убей, не поеду. Выгони, ты сильней. – Варвара чуть не плакала. Муж сидел мрачно и неподвижно, и слеза в голосе не пронимала его. Тогда Варвара пошла в наступление: – Не имеешь права выгонять, дом на мне записан.
На ком был записан дом, они оба не знали, но Варвара знала закон – человеку без жилья нельзя. Но и это не прошибло Кирпикова. Он достал с полатей дощатый чемодан-сундук. В чемодан полетели платья, туфли (одна пара), полушалок, халат. Комкая халат, Кирпиков поглядел на Варвару, в чем она. Она была в халате.
– Расплодились, – сказал он о халатах. А по адресу зимнего пальто заметил: – В руках понесешь.
Варвара причитала:
– Только стали жить, детей на ноги поставили, нет, давай людей смешить. Не надо мне ничего, не складывай, голая уйду, будто я с них деньги спрашивала, сами суют.
– Не брала бы. – Кирпиков не забыл про мыло и полотенце, а последней снял и положил икону.
То, что Кирпиков подал голос, поощрило Варвару.
– Суют! На порог подкидывали… Да много ли и денег-то было, да чего и стоят нынешни-то деньги…
Чемодан не закрывался. Кирпиков думал, что из него выкинуть.
– Больше не деньгами, а вином приносили.
– Где? – спросил Кирпиков, отодвигая чемодан.
Птицей полетела Варвара в чулан и стала носить бутылки. Набралось изрядно, далеко за десяток. Бутылки светлого стекла хрустально сверкали, темного – отливали лазурью.
– Богатство.
Муж снял с гвоздя караульную берданку, взвел ударник.
– Стреляй, – сказала Варвара, – ни в чем я не виноватая.
– Отойди.
Прицелился в батарею бутылок. Щелкнул боек. Осечка.
– Люди сбегутся, – сказала Варвара.
Вторая осечка. Сменил патрон. Снова осечка.
Ярость, до сих пор сдерживаемая, выхлестнулась, и Кирпиков, перехватив берданку за ствол, пошел на бутылки врукопашную. Первым же ударом смел всю батарею. Брызнуло стекло, полилась водка, сивушно запахло.
Одна неразбитая бутылка покатилась под ноги Кирпикову. Он добил ее, как змею, прикладом сверху вниз. Только тогда берданка выстрелила. Оба посмотрели в потолок.
– Точка, – сказал Кирпиков. – Дай сюда паспорт.
Пока Варвара рылась в комоде, он хотел закурить. Руки тряслись. Он бросил горящую спичку в лужу водки. Спичка не спеша погасла. Он зажег другую спичку и уже специально стал поджигать водку. Не загорелась.
– Делают дерьмо, – сказал Кирпиков.
Варвара протянула ему оба паспорта. Он раскрыл паспорт жены на чистой странице. Взял ручку, крупно написал: „Свободна“. И подписался.
– А убился бы? – спросила Варвара и заплакала от испуга.
С ней сделалось плохо, и Кирпиков стал отхаживать ее, побежал за водой на кухню, зацепился за чемодан и чуть не упал на осколки бутылок. „Виски бы водкой потереть, – подумал он, – и взять-то ночью негде“.
На людей, как доказано, все влияет: расположение звезд, активность солнца, поведение луны. Может, этим объяснялось то, что Дусе не спалось. Она вертелась с боку на бок, вставала, зажигала свет и глядела на будильник. Думала о Делярове. Тот чувствовал это, спал плохо, вскакивал, пытался блудливо критикнуть порядки и все рассаживал картошку, а та, что была посажена раньше, уже начинала прорастать.
Доставивший домой очередную собаку Вася Зюкин спал на полу, не достигнув кровати. Перед сном он успел оскорбленно подумать: „Как собака, так пожалте мыться, а как мужик, так хоть бы поесть чего дала“. В благодарность за приют вымытая новоприбывшая собака подползла и подсунула себя под голову Васе вместо подушки. А на животе у него устроились сытые, крепнущие щенки из прежних приносов. Вася сгребал их вбок, но щенки упорно лезли на теплое место, заодно закаляя волю.
Плохо спалось и супругам Афанасьевым. Афоня время от времени поднимал голову и задавал жене любопытный вопрос:
– Тут, кроме тебя, еще другой бабы нет?
Холодеющий воздух носился по поселку, обветривались свежие пашни, зябла в земле картошка. Потревоженные черви восстанавливали свои катакомбы.
7
Наплюйте тому в бесстыжие глаза, кто скажет, что женщины ненасытны, что им много надо. Что им надо? Да ничего – одну заботу. Вымоешь в понедельник посуду – жена рада до субботы. Другая, правда, заботой считает жертву всем ради нее, но, повторяем, достаточно заботы.
„До самой бы смерти так“, – думала Варвара, глядя, как растерянно хлопочет муж. Ищет градусник, не находит, бежит на кухню и забывает, за чем бежит.
– Мать, тебе грелку на ноги или льду от Дуси из погреба принести?