На озере Светлом
Что? Что сказал отец? Павлик вскидывает голову, ему кажется, что он ослышался. С минуту он недоверчиво смотрит в улыбающиеся за стёклами очков серые глаза и, наконец, поверив, что разрешение получено, трётся щекой о руку отца. Митя, конечно, следит за ним: экие, мол, телячьи нежности развёл! Ничего, пускай смотрит; Павлик сейчас готов кинуться отцу на шею.
Владимир Павлович легонько щекочет сына за ухом: поезжай, сынок! Сын вырос, стремится к самостоятельным делам, пусть едет. Он достаточно зрел, чтобы оттолкнуть от себя плохое, а хорошее, что встретится на пути, пусть вбирает его душа. Поднять грузовик будет нелегко, — пусть увидит, как люди преодолевают трудности.
Сам того не замечая, Владимир Павлович смотрит поверх сына на Митю. Смотрит пристально и так странно, что тот начинает смущаться и егозить: неужто Владимир Павлович слыхал всё, что нашёптывалось на ухо Павлику? Будет теперь ругать: зачем сманивал бежать обратно на Светлое?
И, как это часто случалось с Митей, он рванулся навстречу опасности:
— Вы, Владимир Павлович, не подумайте чего-нибудь такого. Я ведь тоже отпрошусь у мамки. Верно, верно!
— Отпросишься? — переспрашивает Столетов. — А если не отпустит? Конечно, удерёшь?
«Всё слыхал!» — мысленно ахает Митя и горячо убеждает:
— Отпустит. Я к ней подход хороший знаю.
— Я тебе верю, Дмитрий. Смотри не подводи! — строго предупреждает Владимир Павлович и погружается в свои расчёты.
Митя озадачен. Он не рассчитывал, что разговор закончится так легко и быстро, и с недоумением смотрит на Владимира Павловича. Чувство у него такое, словно его одурачили: надавал разных обещаний, а ничего серьёзного не произошло. Теперь хочешь не хочешь, а добывай согласие матери: не может же он, в самом деле, обмануть поверившего ему взрослого человека, директора завода.
«Победу» сильно качает: она перебирается через железнодорожные пути, уходящие в широкие ворота заводского двора. Вахтёр козыряет. Машина сворачивает на обсаженную тополями широкую центральную магистраль, несётся к заводоуправлению и резко останавливается точно против дверей.
От толчка Годунов клюёт носом и просыпается:
— Однако приехали, как я погляжу. Быстренько! А я, кажется, вздремнул… — Он потягивается, встряхивается, трёт глаза. — Так когда же трактора ждать, Владимир Павлыч?
Выйдя из машины, они договариваются о тракторе.
Павлик ловит взгляд отца и докладывает:
— Мы, папа, пойдём к Митиной маме отпрашиваться.
Владимир Павлович кивает, и ребята отправляются в путь.
Звон, грохот, стук и гул несутся со всех сторон. По магистрали проносятся грузовики — новые, блистающие свежей краской… Здесь они совершают свой первый испытательный пробег. Прижимаясь к обочинам, спешат тихоходы-тягачи; ворча, катятся на своих маленьких колёсах коротышки-электрокары. Цехи растянулись на целые кварталы; из распахнутых дверей, из раскрытых окон несутся самые разнообразные звуки: рокот станков, перестук молотов, шипение пара, мощные вздохи компрессоров, визг распиливаемого железа, пулемётная дробь пневматических молотков.
Завод работает полным ходом.
СЕРЬЕЗНЫЙ ЦЕХ
Когда двери распахнуты настежь, трудно мальчишкам пройти мимо, не заглянув. Двери ведут в литейный цех, и ребята входят туда не без опаски. Ещё издали фантастическое блистание огней и оглушительный грохот каких-то неизвестных, повидимому, очень больших машин предупреждают, что в цехе происходят дела нешуточные и посмотреть там есть на что.
Ребята невольно жмутся друг к другу; Павлик даже прихватил Митю под локоть, и тот нисколько против этого не возражает. Сначала они смотрят на всё с порога, но, разбираемые любопытством, проходят всё дальше и дальше, чтобы увидеть, как работают литейщики.
Труд литейщиков кажется простым: всего-то и дела — приготовить в чугунном ящике-опоке из песка форму, залить её расплавленным металлом, подождать, пока остынет, и затем вытряхнуть затвердевшую малиново-красную отливку. Просто, да не совсем: есть в труде литейщиков много такого, что делает их работу необыкновенно увлекательной, полусказочной, резко отличающейся от труда других рабочих. И кажутся поэтому литейщики не обыкновенными рабочими, а могучими покорителями стихий, бесстрашными владыками огня.
Вот у вагранок, в которых плавят чугун, вспыхнуло громадное зарево, такое яркое, что ребята невольно вздрагивают и жмурятся. Миллиарды искр взметнулись вверх на высоту трёх этажей. Всё кругом освещено так отчётливо, что на полу хоть иголку ищи. Кажется, что там, у вагранок, образовался огнедышащий кратер: золотой лавой течёт из вагранки в ковш светлая струя расплавленного чугуна.
Проходит несколько минут, люди что-то сделали с вагранкой, кратер погас, искры исчезли, цех погрузился в полумрак, всё кругом потемнело. Вагранщик в широкополой шляпе стоит у перил на своём «капитанском» мостике и провожает глазами громадный ковш, который он только что заполнил расплавленным металлом.
Ковш издали пышет таким жаром, что в одно мгновение на лицах ребят высыхает пот, проступивший ещё на жаркой улице. Дужка ковша, громадный крюк, на котором он висит, окованное железом дно кабины подъёмного крана и раскрасневшееся лицо крановщицы, свесившейся за борт кабины, — всё освещено таким ярким светом, точно в ковше спряталось солнце и вот-вот выглянет наружу.
Оно и в самом деле выглядывает: остановившись у длинной конвейерной ленты, которая медленно несёт на себе вереницу чёрных пузатых опок, ковш наклоняется, и из него падает ослепительно белая струя чугуна — струя жидкого солнца. Заливщик в синих очках ловко направляет её в тёмное отверстие, виднеющееся в опоке, и струя исчезает внутри формы. Там время от времени что-то глухо бухает, раздаются глухие взрывы, но заливщик не обращает на них внимания, и ребята решают, что так и полагается, что ничего страшного внутри формы не происходит.
Ковш откачнулся, наклонился вновь, и огненная струя заполняет следующую опоку. А первая вместе с конвейерной лентой ползёт куда-то далеко, к другому концу цеха. Она вся объята колеблющимися нежноголубыми, лёгкими огоньками.
Не в силах оторваться от волшебных огоньков, словно заворожённые, ребята идут вслед за формой-опокой, чтобы посмотреть, что же произойдёт с нею дальше. Похожая на огромную черепаху опока доползает до другого конца цеха, где конвейер поворачивает в обратную сторону. Здесь её уже поджидают высокие, мускулистые рабочие-выбивальщики с длинными железными вагами в руках. Они зацепляют опоку вагами и стаскивают её на решётчатый пол.
И тут происходит совсем необыкновенное. Решётчатый пол вдруг начинает подпрыгивать и подскакивать, точно его обожгла дымящаяся опока и он обезумел от жары. Громадный ком чёрного горелого песка, которым набита опока, бугрится, крошится, кусками выпадает на пол, проваливается под решётку и исчезает в подземелье.
А внутри опоки уже обнажилась сверкающая малиново-красная отливка. Выбивальщики подцепляют её крюками подъёмника и укладывают в большой железный ящик.
Где-то в вышине отчётливо названивает колокол, и ребята поднимают головы. Раскрасневшаяся крановщица смотрит на ребят и машет им, указывая в глубину цеха. Ребята вглядываются и видят, что к ним направляется высокий костлявый дядька с чёрным, словно копчёным, лицом. Одет он в синий халат.
— Мастер! — кричит Митя Павлику. — Смываться надо!
Но бежать некуда: у широких ворот цеха скопилось несколько электрокаров, там никак не пройдёшь, и ребята, прижавшись друг к другу, молча ожидают мастера. Тот прежде всего осведомляется, что они здесь делают. Митя притворяется глухим, Павлик бормочет, что они зашли «просто так, посмотреть».
