Журавли и цапли . Повести и рассказы

Грянул выстрел…
Потом, когда все успокоились и во всем разобрались, поняли, почему ружье выстрелило. Но в ту минуту, когда это произошло, каждый повел себя так, как ему скомандовали страх и долг: толстый бросил ружье и пустился наутек, не разбирая дороги, Илья Борисович растянулся на земле и замер, втянув голову в плечи, Долгий, подоспевший на выстрел, бросился к Ляльке, а Лялька… Лялька стояла живая и невредимая и смотрела на всех смеющимися глазами.
Она-то видела, как из-за спины толстого выскочил Женька Орлов и головой наподдал нацеленное на нее ружье.
Заулыбался, выслушав Ляльку, Долгий, заулыбались, узнав у Долгого, в чем дело, прибежавшие на выстрел ребята, заулыбался польщенный всеобщим вниманием Орлов-младший. И только Орлову-старшему было не до улыбок: так опозорить себя перед гостем! Он полежал, полежал, встал, постоял, глядя на ребят, и пошел, не поймав на себе ни одного любопытного взгляда. Даже сын и тот на него не посмотрел. Не отец, а пустое место, ноль, невидимка.
— Папа!
Орлов-старший вздрогнул и остановился, узнав голос Орлова-младшего. Обернулся и увидел Женьку.
— Ну?
— Папа, ты не сердись, ладно? А ружье вот, передай тому, толстому. И скажи, пусть не приезжает больше. Скажешь, да?
Орлов-старший отвернулся. В глазах у него защипало.
  
«Журавли» и «цапли»
 
 
«Зарница», «Зарница», военная наша игра.
 
(Из песни)
 
И ВОТ Я ПОСРЕДНИК
Городок звался Наташин.
— Говорит Наташин, — кричало по утрам радио, — передаем наташинские известия…
— Наташин… Наташин… — сновали из купе в купе проводники, будя пассажиров. Поезд стоял в Наташине всего пять минут и прибывал рано утром.
Наташин! Ничего удивительного. Сколько угодно городов и поселков носят людские имена: Ваня, Люся, Алеша, Вера, Лена, Володя, Саша, Миша, Боря… А один, на Дальнем Востоке, даже называют уважительно по имени и отчеству — Ерофей Павлович.
Лежит Наташин на правом берегу Десны. На правом — не значит высоком, хотя обычно правый берег реки бывает выше левого. В Наташине оба берега равные, и правый не задирает нос перед левым, хотя в глубине души, наверное, и гордится тем, что он, правый, «городской» берег, а левый — «деревенский». Но это потому, что города всегда немножко заносились перед селами, а на левом берегу Десны как раз напротив Наташина лежало село. Называлось оно Стародуб, хотя в лесах, со всех сторон подступавших к селу, дубов не водилось. Сосняк, ельничек, березняк — этого было сколько угодно, а вот дубов, давших, по-видимому, название селу, вовсе не… Едва не сказал «не было». Хотя, если брать во множественном числе, то и не соврал бы. Дубов во множественном числе в Стародубских лесах действительно не было. Был один-единственный дуб — «мамонт» здешних лесов, росший на ближней от села поляне, которая поэтому называлась первой, в отличие от других, лежащих в глубине леса и называвшихся второй, третьей и т. д. Но что это был за дуб!!! Даже трех — какой там трех! — всех трехсот восклицательных знаков не хватит, чтобы выразить восхищение, которое охватывало очевидцев, созерцавших «мамонта» Стародубских лесов.
Может быть, это преувеличение и мальчишеская фантазия, но юные «дуболазы» клятвенно уверяли, что, забравшись на вершину «мамонта», в солнечный день могли видеть… Москву, а в пасмурный, когда над Стародубом ходили тучи, — солнце.
Дуб был могуч и древен. В его «паспорте» — табличке, укрепленной на дереве, — сообщалось: «Дуб — обыкновенный. Возраст — 500 лет. Памятник природы. Охраняется пионерским лесничеством стародубской школы». К слову «обыкновенный» какой-то остряк приписал частицу «не». Юные лесничие сперва рассердились и хотели соскоблить, но потом раздумали. В конце концов, дуб был действительно необыкновенным.
Напротив дуба, через реку, еще одна «высотная достопримечательность», но уже не естественного, а искусственного происхождения, — бывшая парашютная вышка, потом кафе «Посошок» а ныне НП «Зарницы».
От «Посошка» «Зарнице» досталась открытая веранда, похожая на гондолу воздушного шара, с той лишь разницей, что у воздушной гондолы и опора воздушная, а у гондолы-веранды вполне земная — железные фермы бывшей парашютной вышки.
Если забраться на веранду и посмотреть окрест, то увидишь как на ладони и городок Наташин, и Десну-реку, и село за Десной — Стародуб, и тот самый дуб, «памятник природы», о котором говорилось выше. Но забраться на веранду не так-то просто. Для этого надо знать пароль, потому что вышка охраняется и посторонним на нее вход воспрещен.
К счастью, я не посторонний и знаю пароль.
— Стой, кто идет?
Это часовой у вышки. Сейчас он спросит пароль. Но я опережаю его.
— Соха, — произношу я вполголоса.
Часовой сердито:
— Проходите.
Ишь какой хитрый. Знает, что, не получив отзыва, я шагу ступить не смею. А если «ступлю», тут мне и крышка. Часовой поднимет тревогу и… Нет уж, лучше без тревоги.
— Отзыв? — строго спрашиваю я.
Конопатенькое от веснушек лицо часового расплывается в улыбке.
— Луноход, — отвечает он, провожая меня подобревшим взглядом.
Я поднимаюсь на вышку и, отдышавшись, гляжу вокруг.
Тихое майское утро. Земля вся — как под влажным полотенцем только что испеченный хлеб — дышит прозрачным парком. То там, то тут поблескивают серебром лужицы, оставшиеся после ночного дождя. Серебра в лужицах чуть-чуть — вылизало до донышка лакомка-солнце, но для воробьишек и это «море», пусть по колено, однако искупаться можно, и они плещутся в лужицах на зависть всем прочим пернатым, облетающим «воробьиные моря» стороной.
Не по-весеннему жарко. Май, а тепло июльское. Такой уж год. Наташин еще только просыпается — после рабочей недели спится всегда дольше, — а Стародуб весь уже в поле, несмотря на выходной. У деревни в страду свое чередование дней труда и отдыха.
Обычно в этот час вышка безлюдна, но сегодня воскресенье, уроков нет, и на вышке наряд — дежурные юнармейцы. Их двое — курносых — с красными повязками на руках, но есть еще и третий, у которого нос как нос, прямой и строгий, зато все. остальное на лице круглое и полукруглое — лоб, глаза, рот, уши, подбородок… Это Спартак Журавлев, семиклассник, командир батальона юнармейцев города Наташина. Он — весь внимание и не сводит глаз, вооруженных стереотрубой, с лоскутка «пионерской целины» по ту сторону Десны: там копошатся юнармейцы Стародуба. О, если бы командиру Спартаку узнать, что они там делают? Благодаря наблюдениям он знает, вчера на «целине» — небольшом участке школьной земли — весь день гудел трактор, подаренный стародубской школе шефом-совхозом, а сегодня трактор таскает сеялку. Вчера пахали, сегодня сеют. Но что и для чего?
Задумавшись, Спартак уводит окуляр в сторону от объекта и испуганно вздрагивает: по небу, растопырив, как планер, крылья, летит… ангел. Впрочем, испуг тут же сменяется весельем. Небесный ангел ужасно похож на земного комара. Комар и есть. Проснулся где-то на припеке, разбуженный солнцем, и полетел обозревать окрестности. Да не с того конца за дело взялся. Вместо окуляра на объектив уселся. Лети, лети дальше, не мешай…
Смахнул Спартак комара пилоткой, и тут же снова ее на голову натянул. Без пилотки бритой голове даже в тепле прохладно. Но прохлада что! На бритую Спартакову голову и не такие беды обрушивались. Как только ни обзывали его волосатые стиляги: и «лысый», и «плешивый»… А те, что поостроумней и поволосатей, зажав где-нибудь в укромном местечке — трое на одного! — участливо осведомлялись, в каком отделении милиции Спартаку Журавлеву сделали такую шикарную «прическу».
— Не в милиции, а в «Космосе», — отвечал Спартак, вырываясь, и нисколько не врал, отвечая так.
В прошлом году осенью в «Космосе», главном кинотеатре города, проводился «месячник повторного фильма». И батальон юнармейцев, которым командовал Спартак Журавлев, не пропустил ни одной картины. Даже конкурс провел «Лучший фильм месяца». И на этом конкурсе большинством голосов киноприз «Зарницы» — оловянная медаль, отлитая батальонными умельцами, — юный стрелок на фоне мишени — был присужден «Котовскому», о чем штаб батальона в тот же день послал сообщение в «Пионерскую правду». Но и это было не все. После конкурса в батальоне прошел диспут: «Чему я научился у любимых киногероев?» Диспут проводила старшая вожатая Зоя Алексеева. Когда почти все уже высказались, на сцену школьного зала поднялся Спартак Журавлев, сияющий, как звезда первой величины, и почему-то в офицерской фуражке — папиной, как потом выяснилось.