Не опоздай к приливу
Потом стали подниматься женщины — женки, как зовут их старые поморы, — Васильевна и Прокофьевна. Они нарубили у избушки дров; Юрка отчетливо слышал их пересмешки. Его слух за эту ночь странно обострился, и даже самые легкие, далекие звуки явственно доносились до него, а говор за дверями прямо-таки оглушал.
Потом до Юркиных ушей долетела перебранка. Дедушка звал рыбачек вначале проверить тайники, а потом уж приниматься за растопку печки.
В другой раз Юрка легко бы спрыгнул с нар и подскочил к дедушке: они вдвоем запросто управились бы с тайниками. Но какая-то тяжелая сила придавила его, пригвоздила к матрасу, и Юрка не в силах был сдвинуться с места.
Ему жаль было дедушку, такого старенького и слабого, языкастого, по-мальчишески проказливого и неунывающего, которому уже недолго осталось ходить по земле. Юрке хотелось всхлипнуть, уткнуться носом в жесткую подушку и так лежать до скончания века и ничего не делать. Что-то самое лучшее и ясное было раздавлено в его душе. Не для него уже светило в окошко избушки утреннее солнце, гремел водопад и кричали чайки…
За стенкой громко пересмеивались рыбачки. Их тоже почему-то жалко было Юрке. Гнут спину, набивают веслами мозоли, мокнут от брызг и под дождями, чинят изрезанные ножами сети, радуются каждой пойманной рыбине и ничего не знают…
Уже, судя по разговорам, дедушка с Васильевной вернулись с реки и принесли три крупные семги. Аристарх непривычно зло и солено ругался: и отчего это так часто рвутся сети, точно нерпа в них похозяйничала…
А Юрка все лежал, поджав ноги, ошеломленный и притихший. Наконец, внося свежесть утра и запахи росы и рыбы, в избушку вошла Васильевна с дедушкой:
— Что это разоспался твой?
— Умаялся, видно, вчерась, — сказал дедушка, — не взрослый, поди, еще… Такие и в мое время только-только зуйковать кончали, промышлять выходили, котлы мыть да крючки наживлять молодшим передавали.
— А Пудов-то, Пудов! Спит без задних ног…
— Оттого и жира пуд носит, — вздохнула Прокофьевна, заваривая чай. — И не скинет до второго пришествия… Сейчас я его пощекочу…
Юрка слышал все это, слова входили и выходили из него, не радуя, не тревожа, не печаля. Просто входили и выходили. И даже когда Пудов как угорелый вскочил с полатей и все в избушке давились со смеху, Юрка лежал неподвижно и ему все было безразлично. Поднялся он последним, вялый, с тяжелой головой. Помылся из рукомойника, утерся, сел за стол, Первое, что он сказал, было:
— Едем в поселок.
— Куда торопиться? — сказал Пудов. — Я еще не весь материал собрал… Надо же этих зловредных баб проинтервьюировать да твоего брата раскачать, а то он вчера был не очень-то вежлив со мной…
— Скоро отлив, — сказал Юрка, глядя в грубо тесанный стол.
— Уже начался, — подтвердил дедушка.
— Ну вот… Знаете, какая потом будет дорога?
— Хорошо, я мигом, — пообещал журналист.
Это его «мигом» длилось долго.
Добрых полчаса он ел, пил чай — пять кружек, распространялся насчет своей будущей книжки о рыбаках Мурмана. Потом ослабил на три дырочки ремень и, весь лоснящийся от пота, колыхающийся и довольный, покатился к домику у водопада.
Юрка нервничал. Карбас уже был готов, а Пудова все не было.
— Опоздаете, — сказал Аристарх, — истинное слово, опоздаете… Сбегал бы за ним к Валерке…
Юрка отвернулся. Он не хотел, чтоб дедушка видел сейчас его лицо.
— Нет, — сказал Юрка, — уеду без него. Вот подожду еще десять минут и уеду.
— А с Семкой как? — Дедушка прямо-таки растерялся.
— Оставлю вам… Чтоб не скучно было.
— А как на работу опоздает?
— Его дело — не маленький…
Юрке сейчас было на все наплевать.
— Нет уж, погоди, Юрок, он сейчас, он скоро…
— Давай пока грузить рыбу.
— Это можно, — сказал дедушка, и они за веревочные петли вынесли из маленького ледника в погребке ящик.
— Жду еще три минуты, — сказал Юрка.
— Да ты сбегай за ним, сбегай, — попросил дедушка, — заговорился человек, в блокнотик, наверно, пишет все. Старший Пудов трещочку промышляет, а сынок пишет. Вишь, поморы и к писательству пригодные.
— Вижу, — сказал Юрка, — жду еще минуту.
Его широкое, курносое лицо подростка, веснушчатое и худощавое, губастое, большеротое, с упрямо торчащим подбородком, его серые, твердые, очень холодные глаза — все выражало свирепую решимость.
— Беда какая, погостит у вас, — отрезал Юрка. — Завтра с другим карбасом вернется.
— Еще один день? — испугался дедушка. — Нельзя-нельзя, у нас дела, нам план выполнять надобно…
— Ну, я поехал. — Юрка ступил в карбас, оттолкнулся от берега и кормовым веслом стал толкать по мелководью лодку.
У дедушки прямо-таки округлились глаза.
— Постой, я сейчас, я сейчас… — зачастил он и побежал по берегу.
Он бежал, припадая на правую ногу, смешно и как-то нелепо подергивая плечами, и голова его с большой бородой в лад шагам тряслась, точно слабо держалась на плечах. Он и ходил-то плохо, дедушка, а бегать… В последний раз, кажется, бегал лет двадцать тому назад.
Юрка посмотрел на него и заплакал.
Потом вытер ладонью лицо и сполоснул водой. Вода была солоноватая. Она быстро убывала, обнажая береговую черту, отступая от гальки и кустиков полярной ивы.
Юрка только делал вид, что отталкивается от дна, а на самом деле лишь опускал весло и ждал.
Скоро появился Пудов. Он что-то кричал, потом скрылся в избушке, вернулся с плащом, портфелем, ружьем и подбежал к берегу.
— Лезь, — сказал Юрка.
— А ты к берегу не можешь? — задыхаясь от бега и блестя мокрым лбом и щеками, спросил тот.
— Не могу. Ты в сапогах. Лезь.
Пудов влез, едва не перевернув карбас, сел и стал утираться большим платком.
— А дедушка где? — спросил Юрка.
— Там он, в домике, с Валей отдыхает… За сердце держится…
У Юрки опять защипало глаза.
— Ну чего расселся! — грубо сказал он. — Видишь, вода убывает, опоздали мы, бери весло и работай!
Пудов покраснел, хотел что-то сказать, но промолчал, взял второе весло. Весла уперлись в дно, и карбас, заскрежетав по гальке, добрался до глубокого места и облегченно закачался. Юрка сел за весла.
Уперев каблуки сапог в ребра карбаса, он стал грести, вкладывая в весла всю свою силу. Вода уходила в море и несла их карбас к устью реки.
Река стала заметно у?же. Не видные до того камни выступали из воды и, подсыхая на солнце, на глазах увеличивались.
— Ну и занятный у тебя брат, — проговорил Пудов, улыбаясь, — и не подозревал. Помню, как твоя мать привезла его из больницы, как бегал голопузый по улицам Якорного, а потом я даже писал о нем в газете — директор школы посоветовал: способный, инициативный. И очень волевой. Это он первый предложил собирать металл…
— Проскочим ли у Двух Братьев? — спросил Юрка. — Уж больно припоздали мы…
— Как-нибудь. С таким капитаном, как ты, не пропадешь…
Юрка даже не улыбнулся. Он греб, стиснув зубы.
В одном месте карбас чиркнул днищем по камню, и Юрка резко вильнул в сторону.
— Э-э-эх, дьявол! На час бы раньше… Само несло бы!
— Ничего, и так пройдем… И меня, знаешь, удивляет, как он хорошо со мной сегодня разговаривал, не то что вчера. Сказал, что хочет стать командиром второго атомного корабля…
Юрка посмотрел на Пудова, выдохнул, набрал воздуха и вдруг во все горло заорал:
— Заткнись!
Пудов побледнел. Даже уши, маленькие розовые ушки его, посерели и сжались.
— Ты что, ты что это? — спросил он прыгающими губами, — Забываешься, с кем говоришь?
Юрке было на все наплевать. Он вдруг возненавидел этого Пудова, толстяка и растяпу, который прожил лет тридцать, а ничего-то и не увидел и не понял в жизни. И в каком-то непонятном исступлении, не в силах сдержать себя, Юрка вдруг стал грести и резкими движениями тела раскачивать лодку из стороны в сторону. Пудов схватился за борта.
