На последней парте
Там, дома, она сидела с Лаци Надьхаю. А один раз Надьхаю даже подрался с Дешке Добо, потому что они оба хотели сидеть с нею…
Тетю Дёрди тоже встревожила эта тишина, и она поспешила прервать ее:
— Аги Феттер, Кати сядет с тобой, хорошо? Ты ведь у нас звеньевая, вот и будешь помогать ей догнать пропущенное.
У Кати даже сердце остановилось: это была та самая девчонка, которая вчера так нагло рассматривала ее у порога школы и потом сказала: «Ух ты-ы!»
Феттер вскочила, помолчала, вертя в руках карандаш, а потом тягуче, нараспев сказала:
— А что мама моя скажет?
— Сядь! — прервала ее тетя Дёрди таким голосом, что Феттер испугалась. «Пожалуй, не следовало так отвечать», — запоздало подумала она. Но слово вылетело, его не воротишь. Да и тетя Дёрди уже решила по-другому: — Мы подыщем тебе подходящее место, Кати, — сказала она, взяв Кати за плечо, — а пока займи последнюю парту. Посидишь некоторое время одна, а там посмотрим.
Так Кати оказалась на последней скамье среднего ряда. Честно говоря, она совсем не жалела, что сидит одна. Да и с кем ей тут сидеть? Все смотрят на нее так странно, отчужденно и подозрительно. Здесь ее, по крайней мере, оставят в покое, не будут совать нос к ней в сумку, смотреть, не принесла ли она с собой скрипку. Да и вообще, что они понимают? Где это видано, чтобы девочка и вдруг играла на скрипке?!
Кати устроилась на своей парте и огляделась. Больше всего обрадовала ее картина в позолоченной рамке, висевшая над ее головой. Наклеенное на красную бумагу, на нее смотрело сверху удивительно знакомое лицо. Изображенный на фотографии человек был в военной форме и фуражке. Со спокойной, уверенной улыбкой смотрел он прямо на доску. Кати протянула вверх руку. Кончиками пальцев она как раз достала до золоченой рамки.
Сумку Кати положила рядом с собой. Услышав, что тетя Дёрди сказала: «Закройте книгу для чтения», — немедленно вынула учебник. Ведь у них в классе всегда так было: если учитель говорит «закройте», — значит, сейчас будет спрашивать, ну, а отвечать все же удобней с открытым учебником, чем с закрытым. Правда, по мнению Надьхаю, отвечать вообще радости мало.
Тетя Дёрди спрашивала наизусть стихотворение, в котором рассказывалось про какого-то мальчика, чей папа много работает, но все же хороший человек. Что там произошло с ними дальше, Кати не уловила, потому что, дождавшись наконец, когда две сидевшие перед ней девочки перестанут оборачиваться, стала разглядывать их сама. У одной волосы были совсем белые и так коротко подстрижены, что виднелись мочки ушей. Кати разглядела надпись у нее на тетрадке: девочку звали Като Немеш. Весь урок она просидела неподвижно, заложив руки за спину.
«Эта вроде нашей Эржи Лакатош, — вспомнила Кати. — Эржи тоже была самая лучшая в классе: и не пикнет никогда!.. Шариков у нее не хватало».
Соседку Като звали Борбала Феньо; она была длинная как жердь. И все время чистила-начищала свои ногти. А иногда вдруг прерывала это занятие и поднимала руку; когда же ее вызывали, отвечала, раскачиваясь всем телом то вперед, то назад. Кати подумала: а могла бы она вообще произнести хоть слово, стоя спокойно?
В соседнем ряду, том, что шел вдоль окон, ближе всех к Кати сидел мальчик с лошадиными зубами. Кати сейчас же окрестила его про себя Коняшкой. Он тоже не очень старался слушать стихотворение и целый урок рисовал что-то. Очень скоро выяснилось, что это было. Он вырвал из тетради листок, на котором рисовал, и показал его Кати. Вокруг него ребята давно уже хихикали. На листке была нарисована девочка в длинной юбке с разлетавшимися по сторонам косичками. Лицо нарисованной девочки было все затушевано черным карандашом, из чего Кати сразу поняла, что рисунок изображает ее.
Коняшка, гримасничая, размахивал листочком. Губы у Кати тоже растянулись в улыбку. А где-то внутри, глубоко-глубоко, там, куда не мог заглянуть ни Коняшка, ни, пожалуй, сама тетя Дёрди, накипали слезы.
— Кати, ты почему не слушаешь? — донесся вдруг до нее голос тети Дёрди.
То и дело взлетавшие красные бантики на концах черных кос окончательно увяли. Поверх голов весело пересмеивавшихся ребят она смотрела в окно. В окне видно было небо, маленький, в ладошку, светло-голубой кусочек. Дома они в это время бежали бы с Надьхаю сломя голову вдоль железной дороги, прыгали бы, смеясь, со шпалы на шпалу, пока рельсы не свернут в сторону, потом кубарем скатились бы с насыпи вниз, на траву, и, бросившись навзничь, лежали бы и долго-долго смотрели в голубое небо — до тех пор, пока не заболят глаза…
Раздался звонок. Дежурный выгнал всех в коридор. Выгнал и Кати, которая дольше всех задержалась в классе, — все сидела, опустив голову на руки, и смотрела не отрываясь на клочок неба за окном.
Высокая девочка с косами — волосы у нее были заплетены совсем как у Кати — тоже выходила из класса с опозданием. Глазищи у нее были что пуговицы от пальто. Она подняла свои глаза-пуговицы на Кати и сказала:
— Привет!
— Привет! — отозвалась Кати и бросилась вперед.
— Не лети, — остановила ее девочка.
Кати задержалась в дверях.
— Меня зовут Мари Гараш, — сказала большеглазая, догнав Кати. — Смотри, а у нас с тобой ленты совсем одинаковые!
— Ага! — кивнула Кати и спросила: — Ты знаешь, кто это там, на картине?
— Который? Тот, что с усами? — уточнила Мари.
— Нет, вон тот, в фуражке, — показала Кати на фотографию в золотой рамке.
— Так ты и этого не знаешь? — ужаснулась Мари Гараш. — Это же Гагарин! Который к звездам летал!
— Ну и проваливай! — буркнула Кати и отвернулась.
Она страшно рассердилась. И не в том вовсе дело, что на ее вопрос Мари сказала: «Ты и этого не знаешь!» Если б знала, не спрашивала бы, ясное дело, но за нос себя водить она не позволит! К звездам он, видите ли, летал! Еще чего придумает! На крыльях может человек взлететь к звездам, про это Кати и сама уже слышала, но чтоб вот этот, в простой солдатской фуражке… Надо же такую чушь выдумать!
Но на следующем уроке она все же то и дело поглядывала на фотографию. Уж очень уверенно смотрит молодой военный на классную доску, — может, большеглазка все-таки правду сказала?
А только зря этот военный улыбался, глядя на доску; тетя Дёрди написала там такой сложный пример на умножение, что Кати уж и не чаяла дожить до звонка.
На этот раз она первой вылетела из класса, чтобы не слышать, как командует дежурный и гонит всех вон. Она остановилась в оконной нише и стала смотреть во двор. Пересчитала деревья, потом кусты, потом опять деревья, потому что забыла, сколько насчитала.
Коняшка остановился возле нее и хотел что-то сказать, но Кати не замедлила посоветовать ему:
— Иди-ка ты к черту!
Мальчишка исчез.
Уголком глаза Кати следила за одноклассниками. Почти все собирались завтракать и вынимали из салфеток или прозрачных нейлоновых пакетиков принесенные с собой бутерброды. У Борбалы Феньо между кусочками хлеба виднелся краешек колбасы. Кати проглотила слюну. Вот смешно: всего только два часа назад она съела на завтрак большущий кусок хлеба с маслом, но сейчас, когда все вокруг стали закусывать, у нее просто живот подвело от голода. А ведь дома она, бывало, добиралась восвояси лишь под вечер, прослонявшись целый день с ребятами, и никому из них в голову не приходило, что надо бы подкрепиться!..
И тут к ней опять подошла Мари.
— Ты не принесла с собой завтрак? — спросила она.
— Нет.
— Хочешь хлеба с маслом?
Кати в знак согласия небрежно передернула плечами.
— Отламывай! — протянула ей свой кусок Мари.
Кати протянула руку, но Мари вдруг отшатнулась.
— Ух, какие грязные у тебя руки! Поди помой сперва.
— Да мне и есть совсем не хочется! — воскликнула Кати. — А ты проваливай отсюда, слышишь?
В этот день она ни с кем больше не разговаривала.