Длинные уши в траве. История косули Рыжки

Когда они вот так разговаривают о жизни, рядом обязательно крутится Ивча, она все мотает на ус, ни одно словечко не ускользнет — до того ей любопытно, о чем взрослые говорят.
С тех пор как Рыжка стала самостоятельная, мне в лес не очень-то и хочется. Тут все по-другому, Рыжки нет как нет, а клещей видимо-невидимо. Утром не менее получаса уходит, пока с Рыжки клещей соберешь, а мама качает головой и говорит:
— А как же другие косули, вот бедняжки!
С тех пор как Рыжка живет в лесу, мы нередко находим на ней и отвратительных коричневых мух, похожих на пауков. Иногда они с крыльями, иногда — без. Я искала в книжке, что это за мухи, но так ничего и не нашла. Вернувшись из города, папка сказал, что один охотник объяснил ему, что эта муха называется «оленья кровососка», она мучит зверей и сосет у них кровь. Мы прогоняем мух и вытаскиваем клещей. Рыжка, какая она ни дикая, все терпит, даже то, что папка во время этой процедуры кладет ее на колени и перевертывает брюшком кверху.
Правда, Рыжка сопротивляется и сопит, но ведь на брюшке и под ножками клещей у нее всегда особенно много, так что волей-неволей приходится терпеть. Папка разговаривает с Рыжкой, гладит ее, а Рыжуля пыхтит, косится на маму, на пинцет в ее руке и, должно быть, говорит себе: «Ладно, ладно, никуда не денешься, я знаю, но уж пора бы вам покончить с этим мучением».
А иной раз на нее нападают комары и слепни, но от них Рыжка сама умеет в два счета избавиться. Подпрыгнет, встряхнется и бегом от них.
Взять ее на колени уже не так просто, я бы и не рискнула. Она ведь ужасно сильная; как начнет дергаться — ни за что не удержишь. У нее теперь все другое, даже зубы — новые, крепкие; когда она разгрызает твердые стебли, так и хрупает. Уши у нее тоже, пожалуй, выросли и удлинились. Когда Рыжка идет по высокой траве, они торчат, словно антенны.
Папка с дядюшкой наварили кастрюлю овсяных хлопьев и слепили здоровущую, с кулак, клецку, а чтобы заострились крючки, дядюшка положил их на ночь в уксус.
— Это не тесто, это просто-напросто жвачка, — сказал дядюшка и сунул мне под нос эту кучу. — Понюхай, чем это пахнет?
— Анисом, — ответила я.
— Совершенно верно, — подтвердил дядюшка. — Но там еще и немного любистока. Точно так делал когда-то мой папенька: прыгал-прыгал с камня на камень, а потом вытаскивал усача килограммов на семь.
Папка с дядюшкой укладывали все в нашу канойку, я им помогала: сети, подсачки, стульчики, четыре удочки, вилочки, дядюшкин рюкзак с запасными рыболовными снастями, которые дядюшка называет инструментом. Набралась целая лодка, а еще я принесла кастрюлю с вареными овсяными хлопьями и горшок рожков, от которых шел пар, — мама лишь минуту назад слила с них воду.
Папка сидел сзади и упирался веслом о дно, чтобы дядюшка мог сойти с мостика в лодку и не перекувырнуть ее.
— Главное, поймайте хоть карпика и какую-нибудь белую рыбину, — говорила мама. — Подустов не надо, теперь они пахнут тиной, ими уху только испортишь.
— Двух карпов положим в уху, а одного оставим на закуску, — решил дядюшка. — Шляпу, мою шляпу! Хорошо, что вспомнил, ведь без шляпы я ничего не поймаю.
Он вернулся в курятник за старой, смешно заломленной шляпой, на которой приколото перо фазана и много спортивных значков.
— Русские варят тройную уху и заедают ее вареным судаком. Судак, известное дело, хищник, — сказал папка с лодки. — Лойза, залезай!
Папка уперся веслом в дно и немного подался с лодкой назад, чтобы дядюшке удобней было войти, но дядюшка, должно быть, не понял папку или испугался чего-то: он вдруг замахал руками, поскользнулся сперва левой, потом правой ногой — казалось, он принялся выплясывать на мостике казачка. Но тут нашел равновесие и с криком «Внимание!» прыгнул в лодку прямо на кастрюли, удочки и рюкзаки. Зад лодки вместе с папкой взмыл высоко вверх, у папки свалилась шляпа, он выпустил из рук весло и грохнулся головой вниз, а за ним полетели кастрюли с овсяными хлопьями, рожки, удочки, стульчики — все содержимое лодки.
Вздыбилась большая волна, забулькала трясина, папка скрылся под водой, а кастрюля с горячими рожками ударила дядюшку по лысине, и он стал тонуть.
Дядюшка завопил, погружаясь в воду и сильно взбаламутив ил, но вот опять вынырнула его голова, и тут каноэ, у которого зад был все еще задран, перекувырнулось и жахнуло дядюшку по голове во второй раз.
Бабушка и мама с Ивчей примчались к воде, только ничего не было видно, кроме перевернутой лодки, пузырей и взбаламученного ила. Папка вынырнул посередине реки, стал отфыркиваться, как лошадь, и с ужасно перепуганным видом закричал:
— Весла, хватайте весла!
Тут, ближе к берегу, и дядюшка показался, на лысине у него была каска из ила и водяной травы. Пытаясь выбраться из тины, он топтался на месте и, шлепая руками по черной воде, звал этаким умирающим голосом:
— Мамочка, грабли, мамочка…
Бабушка, услышав, помчалась в курятник за железными граблями на длинном черенке, дядюшка сбросил с головы траву и сразу же ухватился за грабли.
Мы тащили его из воды, а это было непросто, ведь ил ужасно вязкий и какой-то синеватый, но в конце концов нам удалось дядюшку вытащить, хотя его резиновые сапоги остались под водой.
С веслами и с одним сапогом папка подплыл ко второму мостику, мы помогли ему выйти из воды, он молчал, тяжело дышал, как Рыжка после долгого бега, и у него все еще дрожал подбородок. А потом он закричал:
— Документы, документы, сплошной гуляш будет!
И, схватив грабли, помчался к мостику и стал там шарить в трясине, пока не выловил за лямку рюкзак с запасными деталями и рыболовными документами.
Бабушка стояла на стуле и поливала из лейки трясущегося дядюшку — он был в одних трусах. Дядюшка стучал зубами и тер себе икры, а на лысине у него набрякла фиолетовая шишка. Папка тоже быстро разделся, вылил из лодки воду и помчался на ней по реке за шляпами, которые двигались к плотине и, казалось, о чем-то разговаривали — так близко друг от друга они плыли.
Немного погодя на веревке сушились рыболовные билеты, удочки, катушки, а на колоде для рубки дров лежали три резиновых сапога — тот, который потерял дядюшка, пока не нашелся. Дядюшка сидел на ступеньках дачки в старом махровом халате, подпоясанном веревкой, покашливал и прижимал к шишке разрезанную луковицу. Было очень занятно, что папка с дядюшкой совсем не перебраниваются и друг друга ни в чем не упрекают. Папка прохаживался возле сушилки и глядел на рыболовные билеты, которые ему пришлось выполоскать в чистой воде, а когда он увидел, как билеты скрючиваются и листики сморщиваются, стал вздыхать и приговаривать:
— Ну и гуляш, ну и гуляш!
Вода у мостика очистилась, к берегу слетелись синицы и стали собирать рассыпанные рожки и овсяные хлопья, и повсюду была такая тишь и гладь, что казалось, вообще ничего не случилось.
Под вечер, около пяти, пришла Рыжка и задержалась до шести, кашу всю не съела, оставила немного на дне, а когда мама сполоснула миску и отправилась пропалывать розы, Рыжка пошла за ней и все время вертелась около клумбы, нюхала землю, а иногда лакомилась каким-нибудь корешком — песок так и скрипел у нее на зубах.
Ивча носила на клумбы землю из кротовых кочек, и бабушка ее хвалила.
— Ну и сильная же наша Иванка, батюшки мои! Она целое ведро кротовых кочек запросто поднимает.
Дядюшка налепил на шишку пластырь и стал мазать олифой курятник, бабушка на это просто обожает смотреть, она говорит, что даже крохотный домик требует за собой ухода, только и знай поворачивайся.
Папка пошел к маме и спросил ее, как обстоят дела с прощальной ухой.
— Думается, с лодкой вы уже попрощались. Что ни говори, это был чудесный спектакль.
— Допустим, — буркнул папка. — Не знаю только, что бы делала ты и где было бы твое достоинство, если бы летела вниз головой в трясину, да еще вдобавок тебя бы прихлопнула лодка. Не выплыви я из-под нее, кто знает, чем бы все кончилось.