Длинные уши в траве. История косули Рыжки
Мама больше ничего не сказала, но я заметила, что у нее как-то странно дергаются губы, как всегда, когда ей хочется громко рассмеяться, а она сдерживается. Я посмотрела на папку и поняла, что он еще не вполне опомнился после этого сальто-мортале, и поэтому сказала:
— А что, если нам, мамочка, сварить суп из мясных консервов? В котелке, с картошкой и шпиком, с натертыми обжаренными овощами.
Рыжка присеменила к папке и потерлась головой о его колено. Папка погладил ее по ушам и проговорил:
— Такой суп и я бы поел.
— Тогда принесите дров, — сказала мама.
Должно быть, она хотела еще что-то добавить, но, когда увидела дядюшку, стоявшего у домика с кистью и с банкой олифы в руках, с пластырем на голове, губы у нее скривились, и она быстро начала полоть.
Папка заметил это и состроил гримасу:
— Тебе все хиханьки да хаханьки! В болоте ты бы враз перестала смеяться.
— А мне что, плакать? — спросила мама.
Дядюшка наверняка слышал их разговор, но молчал и размахивал кистью.
Я сказала Ивче, что мы пойдем вместе за дровами, но ей явно не хотелось. Она обнаружила в поленнице паутину с зеленым пауком и пыталась поймать какую-нибудь мушку, чтобы скормить ему.
— С нами и Рыжка пойдет, — заманивала я ее.
— Она все равно слушает только маму, — сказала Ивча. — А как стала ходить спать в лес, и вовсе делает что хочет.
Ивча, должно быть, потому была не в настроении, что вспомнила о школе.
— Если не пойдешь собирать дрова, не получишь супа из котелка, — пригрозила я.
— А я и не хочу никакого супа. Я вообще ничего не хочу, мне ничего не нужно. Суп — цыпки.
— Ах так? А как сварится, первая же полезешь с миской.
— Потому что я маленькая, — обрезала меня Ивча. — Захочу, сама разведу костер и сварю тебе суп. А ты иди отсюда. Чего все время ходишь вокруг меня и все выспрашиваешь, только пауков пугаешь!
С ней совсем не было сладу. Вечером она мне сказала:
— Знаешь, а Рыжка ужасно неблагодарная косуля. Это несправедливо.
— Что несправедливо?
— Мы ее вырастили и все для нее делали, а теперь, когда она большая и все умеет, она убегает в лес и приходит только за кашей.
— Ты бы хотела, чтоб она оставалась дома?
— Конечно, — ответила Ивча. — Я бы ходила с ней в школу и в магазин. Она и по лестнице умеет ходить. Я заметила это, когда она шла от реки.
— Но ведь для нее дом здесь, в лесу, — сказала я Ивче. — У нее другой родной дом, чем у нас. Только ты можешь такое выдумать — ходить с косулей в школу. Надо же!
— А ты радуешься, что она все время в лесу? Скажи мне, только не ври. Ты радуешься или нет?
— И да и нет, — ответила я по правде.
— А все-таки — да или нет? — не отставала Ивча.
— Я же ясно тебе говорю: и радуюсь и не радуюсь, — повторила я. — Но это все равно не имеет значения, вот.
Ивча задумалась.
— Знаешь, Ганка, мне кажется, Рыжка что-то слышит из леса, — сказала она чуть погодя уже совершенно другим голосом. — Она, наверное, слышит из леса какие-то звуки, которые могут слышать только косули. Лес, наверное, кричит ей: «Рыжка, иди домой, вернись к другим зверятам, будешь с ними играть!» Думаешь, это невозможно?
— Думаю, возможно, — ответила я. — А иначе почему ее так тянет в лес? У нас же она все имела, все, что душе угодно.
— Мне тоже иногда ночью кажется, что я слышу, как лес зовет. А тебе нет?
— Не знаю, — сказала я.
Ивча влезла ко мне в кровать и прижалась к моему плечу.
— Ты помнишь маленькую птичку, которую мы видели прошлой зимой, когда относили каштаны в кормушку? Ты иногда вспоминаешь ее?
— Конечно, ты же знаешь.
— Всюду было полно снегу. И такая тишина — нигде никого. А она прыгала по елочке, искала семечки и тихонько пела. Мне так было ее жалко, что она совсем одна и все-таки поет. Ты помнишь?
— Ага.
— Совсем крохотная была, а не боялась. Птицы зимой не поют, поют, только когда строят гнезда. А она пела так тихо, но как красиво! Рыжка большая, от любой лисы убежит, — сказала Ивча, а потом вдруг спросила: — Ганка, а где кабаны хранят запасы?
— Какие запасы и какие кабаны, скажи, пожалуйста?
— Дикие кабаны. По телевизору показывали, как они дерутся, налетают друг на друга и так пыхтят и щелкают зубами, что страшно делается. Только бы Рыжка не прибилась к ним. Они бы ей показали!
— Не бойся, не прибьется, — ответила я. — С какой стати она пойдет к кабанам? В лесу живут ее подружки, она их, наверное, отыщет и будет с ними.
— А если они не захотят ее принять?
— Примут. В папкиной книжке написано, что зимой косули собираются в стадо. Там есть такая картинка, а под ней надпись: «Стадо животного косули».
— Я этой книжке не очень-то верю, — сказала Ивча. — И в школе никому не скажу, что у нас есть Рыжка. Я умею хранить тайну.
— Уж ты умеешь!
— А вот и умею! Я дала себе клятву, поклялась при всех лесных духах, что никому не скажу о Рыжке, пусть хоть сто раз меня спрашивают. А если эту клятву не сдержу, пусть слетятся на меня все летучие мыши, и лохматые, жирные ночные бабочки, и осы, и шершни, и жуки, у которых сзади крылья. А на нос пускай сядет большой ночной павлиний глаз.
Ивча знает название только одной ночной бабочки — большого павлиньего глаза, прошлым летом она прилетела с реки и села на коптильню. Я поверила в клятву Ивчи: эта бабочка была такая большущая, что, сядь она на нос к Ивче, Ивча своим криком всю дачу бы разнесла.
Поутру у дядюшки был очень серьезный вид, а бабушка принарядилась к отъезду. Дядюшка натянул шоферские перчатки, галстук надел, отчего бабушка была на седьмом небе. Рыжка тоже пришла проститься, дала себя погладить дядюшке с бабушкой, и бабушка плакала, утирая слезы носовым платком.
Когда дядюшка дернул ручкой и Артур затарахтел, Рыжка отскочила в сторону, но в лес не убежала.
Мы стояли на дороге вчетвером, между нами Рыжка, и махали вслед Артуру, пока у плотины он не скрылся из виду. Ничего не поделаешь.
А раз уж мы стояли на дороге, то решили немножко пройтись; мы пошли, а Рыжка семенила между нами, будто лошадка, но пошли мы в обратную сторону, к ручью, мимо муравейника и еще дальше. Я бы ходила вот так хоть целый день, потому что знала: скоро все это кончится и лес целиком отнимет у нас Рыжку. Она тоже словно бы знала это и хотела нас за все отблагодарить — шла рядом, только иногда там-сям что-то отщипывала или отбегала к ручейку отведать травки, но я видела по ней, что с нами она пошла бы хоть на край света. И никто не разговаривал, даже Ивча.
Рыжка покинула нас, когда мы подошли к дому. Она встала на дороге и глядела на нас, словно бы спрашивала: «Почему вы не остались в лесу, когда в нем так красиво и когда я, Рыжка, зову вас туда?» Но нам надо было идти в свое людское жилище, а Рыжку снова звало что-то ее, косулье. Она смотрела на нас, пока мы не подошли к дому, и только тогда впрыгнула на склон и побежала стежкой туда, где ей хорошо и привольно.
Это была последняя прогулка с нашей Рыжкой. С того дня она приходила только показаться и поесть каши. Задержится около дачи на минуту-другую, а потом листва прошуршит — и Рыжка исчезнет из виду где-то высоко на косогоре. После обеда мы с Ивчей пошли собирать для папки рыжики — он очень любит хорошо посоленные и изжаренные на масле рыжики, после сигарет они якобы улучшают аппетит. Но сколько мы ни надрывались и ни кричали: «Рыжка, Рыжулька!» — где там! О нашей Рыжке ни слуху ни духу. Все прежние норки в зарослях были заброшены, в лесу стояла тишина, только в дубовой роще орали сойки и в листве шуршали мыши.
Ивча легла на сухую листву и приникла ухом к земле.
— Я слышу лесные голоса, слышу этот зов.
— Что ты говоришь! — воскликнула я. — И что же говорит лес?
— Он говорит: «Рыжка, не ходи высоко наверх, за скалы, там живет лиса. Лучше спускайся вниз, а если что, беги к даче».
