Любовь и картошка
— А это какой мед? — спросил Платон Иннокентьевич.
Сережа попробовал.
— Это не мед,— сказал он решительно.
В древности люди представляли себе рай в виде сада. Однако и сегодня, если спросить у любого человека, где, по его мнению, лучше всего живется, как правило, он ответит: в саду. Можно привести много фактов и цифр, которые расскажут о том, как изменилась, как улучшилась за последние годы жизнь Полесья. Это будут центнеры, которыми обозначают урожай картофеля, собранного с каждого гектара, и новые кирпичные дома колхозников, которые в сводках обозначают штуками, и новые хорошие дороги, и Дворцы культуры, и мощные тракторы, и картофелеуборочные комбайны. Но есть еще один показатель, и говорит он о многом. Это сады, которых прежде на Полесье было так мало. И не только колхозные и совхозные сады с молодыми, сплющенными с боков, растянутыми на проволоке пальметными яблонями, но и небольшие сады возле хат.
А там, где сады, там и пчелы. Без пчел деревья цветут, но не дают плодов. А там, где пчелы, там и мед. Мед штука соблазнительная. На любом рынке положи на одну чашку весов килограмм самых лучших, самых дорогих конфет, а на другую килограмм меда, и окажется, что они в одной цене.
Но конфеты нельзя подделать. А мед подделывают. Ставят пчелам в кормушках сахарный сироп, пчелы его перерабатывают, запечатывают в соты.
Такой мед всякие мошенники потом продают как настоящий, как сотовый, но нет в нем тех веществ, которые делают мед полезным, нет всего того, что собирают пчелы на цветах.
— Это не мед, — повторил Сережа.
— Как это?.. Разве может быть не мед в сотах? Почему ты так думаешь?
— Запах. Мало запаху. И он слишком сладкий.. Он какой-то приторный. У него не настоящий вкус.
— А ну-ка чеши отсюда,— обозлился и еще больше покраснел парень в кожаной фуражечке.— Специалист нашелся. Мотай, покуда цел!
— Придержи его тут, Серега,— сказал Олег.— Я сейчас дежурного приведу. Из милиции. В лаборатории проверим, какой это мед и откуда он.
— Я сам это... я сам в лабораторию,— заспешил парень и тут же исчез вместе со своим большим ящиком-чемоданом, заполненным сотами.
Платону Иннокентьевичу Сережа посоветовал купить мед, который считал самым лучшим,— будяковый. Его собирают пчелы с малиновых цветов будяка, или, как его еще называют по-русски, чертополоха.
Душистый этот мед отличался совершенно особым мягким вкусом.
За Сережей, Платоном Иннокентьевичем, Наташей и Олегом тянулась целая толпа покупателей. Они прислушивались к каждому Сережиному слову. Будяковый мед раскупили в минуту. И тогда пасечник, смешливый старик с желтой прокуренной бородой, обратился к Платону Иннокентьевичу.
— Оставили бы вы нам своего академика... Я вон с полсотни годов с пчелами дело имею, а по одному запаху мед не обозначу.
— А вы когда-нибудь видели, чтоб у человека был нос такого размера, как у него? — вмешалась Наташа.
Платон Иннокентьевич со своей покупкой вернулся к машине, а Сережа, Наташа и Олег продолжали путь по базару.
Дальше, на самом краю базара, мычали коровы, напуганные окружающей суетой и шумом, и встревожено поглядывали на своих телят: не потерялись ли, не перепутались, не чужой ли теленок тычется лбом в вымя.
— Знаешь, сколько ему? — спросил Сережа у Наташи и показал на уморительно серьезного бычка с острыми прямыми рожками.
— Сколько?
Сережа рассмеялся.
— Говорят, в Залесье новый зоотехник. Девушка. Прямо после института приехала. Городская. Пришла на ферму, увидела первотелку какую-то и спрашивает у доярки: «Сколько лет этой корове?» Та и говорит: «Два года».— «А как вы узнаете, сколько лет корове?» Доярка отвечает: «По рогам».— «Ах, да,— говорит новый зоотехник.— Как же я сразу не обратила внимания, что у нее два рога».
— Подумаешь, — обиженно ответила Наташа. Помолчала и все-таки спросила: — А как действительно узнают, сколько ей лет?
Сережа подошел к бычку, раздвинул пальцами мягкие губы.
— Вот видишь,— сказал он поучительно,— у него восемь нижних зубов. В полтора года у него выпадут два средних молочных зуба. К двум годам вырастут вместо них два постоянных. В два с половиной года у него уже будет четыре постоянных зуба. В три года только два зуба по краям останутся молочными. А к трем с половиной годам уже все зубы у него будут постоянные.
Хозяин теленка, щеголеватый колхозник в японской непромокаемой куртке густо-синего цвета и в темных очках на загорелом лице, белозубо улыбнулся:
— Не выпадут у него два средних. На убой продаем.
Наташа передернула плечом, и они пошли дальше.
— А как узнать, старая или молодая курица? — снова экзаменовал Сережа Наташу.
— Не знаю.
— Тоже по зубам узнают, — ответил Олег.
— Какие же зубы у курицы? — удивилась Наташа.
— Не по ее зубам,— объяснил Олег,— По нашим зубам.
— Чем лучше мы относимся к животным...— сказала в ответ Наташа слова, понятные только ей и Сереже. Только Сереже и ей.
4.Инопланетянин
Сережа поправил на голове обруч из серебристого, совершенно невесомого металла.
— Ты говоришь, что у вас даже животным известна цель жизни? — спросил он у инопланетянина.
— Верно. Известна.
— Как же это получается? Если кто-нибудь у вас съест альдебаранского барана, то баран думает, что в этом и была его, барана, цель?
— У нас не едят баранов,— строго ответил Ин.— Мы едим только синтетическую пищу.
— Искусственную черную икру?
— И икру. И даже картошку.
— Искусственной икры я ни разу не видел,— сказал Сережа.— А картошку даже пробовал. Наш председатель был в Москве на совещании. И привез оттуда несколько ломтиков.
Павел Михайлович побывал в Москве на Всесоюзном совещании картофелеводов, и сотрудники Института элементоорганических соединений Академии наук угостили картофелеводов синтетической жареной картошкой. Как рассказывал школьникам председатель колхоза, готовят ее из желе, в состав которого входят органические вещества. Сережа запомнил даже их название. Очень звучное! Пектинаты щелочноземельных элементов. Были там также углеводы, белки, кальций, соль. Ребятам достался крохотный кусочек.
Сереже это химическое изделие не понравилось. Куда ему было до «партизанки»! И председатель подтвердил, что синтетическая картошка пока на вкус хуже натуральной, а стоит во много раз дороже. Пока это только эксперименты.
— Но ведь это невкусно, — поморщился Сережа.
— Высокие цивилизации,— сказал Ин,— не могут исходить из такого критерия, как вкусная еда или невкусная. Это все условно. Ты, например, терпеть не можешь маслин. А твоей бабушке, Галине Федоровне, они очень нравятся. И когда их привозят в ваш сельский магазин, а бывает это, как у нас на Альдебаране хорошо известно, не так уж часто, бабушка покупает сразу несколько килограммов, укладывает их в чистый бочонок и ставит в погреб. А как ваш председатель ел беззубку, ты помнишь?
Сережа посмотрел на Ина недовольно и недоверчиво.
— Откуда ты можешь знать про беззубку?
— Видишь ли,— ответил Ин,— наша память штука необыкновенно сложная.— Голос его, голос Виктора Матвеевича, такой знакомый, приятный и добрый, звучал чуть смущенно и виновато.— В клетках мозга, да и не только мозга... По сути, во всех нервных клетках содержится все, что человек видел, слышал, узнал за всю жизнь. Но в большинстве случаев мы не можем возвратить в сознание всего, накопленного нашей памятью. А мое устройство позволяет видеть в полном объеме все, что там находится.
— Помню,— сказал Сережа и коротко рассмеялся. Это был в самом деле смешной случай.
Вся уходящая в глубь веков история земли, на которой стояло село Бульбы, по словам археолога Платона Иннокентьевича, состояла из чередующихся голодных и сытых лет. При этом голодных было намного больше. В голодные годы, которые выпали на детство председателя Павла Михайловича, в селе Бульбы люди ели беззубку. В сытые — беззубкой кормили свиней.