Любовь и картошка
Беззубки, крупные ракушки с двумя зеленоватыми перламутровыми створками и розовой мякотью, в большом количестве водились на дне озер и медленных рек этого края.
И вот недавно, по словам Васи Гавриленко, его дед Павел Михайлович рассказал Васе и Васиной бабушке Ольге Степановне о том, какой вкусной и питательной была эта беззубка, как охотно, с каким удовольствием он ее ел. Он вспомнил, что за все минувшие годы он больше ни разу не попробовал этого блюда, и вдруг потребовал:
— Ты, Вася, принеси ракушек, А ты мне их приготовь,— решительно предупреждая отказ, предложил он Васиной бабушке.
Та даже руками всплеснула:
— Господи, к чему тебе это? Что тебе, куры мало на обед? Да ведь после этого посуду придется выбросить. И кастрюлю, и тарелку. И как ее готовить?
— «Как готовить, как готовить»! — проворчал Павел Михайлович.— Я что, сам ее готовил? Помню, на сковородке мать, покойница, жарила. В печи.
Вася с Сережей принесли ведро беззубок. Васина бабушка выбрала сковородку похуже, уже почерневшую, тонкую, железную, и ушла из дому. Жарить беззубок пришлось им самим, втроем.
Павел Михайлович первым отрезал себе небольшой кусочек жареной беззубки, положил его в рот, долго жевал, а потом сказал недовольно:
— Видать, не так мы ее приготовили. Жесткая она какая-то получилась. Невкусная.— Но он был справедливым человеком и тут же добавил: — А вернее сказать, голодный я тогда был. Люди тогда у нас мерли от голода. Еды никакой не было. Может, потому она тогда и показалась мне такой вкусной.
Сережа с Васей тоже попробовали жареную беззубку. Съели по маленькому кусочку. Из интереса. Показалось жестко и непривычно. И запах какой-то...
— Вы, Павел Михайлович, устриц никогда не пробовали? — спросил Сережа у председателя.
— Нет. Не случалось.
— А ведь и это пластинчатожаберные, как беззубки,— щегольнул Сережа своим знанием зоологии.— Только морские. И устриц, пишут, к тому же еще и живыми едят.
Павел Михайлович посмотрел на Сережу яростно и изумленно, вскочил из-за стола и грузно побежал к двери. Спустя минутку за ним помчался Вася. А за Васей и Сережа. И все они за домом, в саду, под яблонями, в разных концах извергли из себя жареную беззубку.
— Как видишь,— сказал Ин,— одному кажется вкусным одно, другому — другое. А в самом деле важно, сколько калорий в этой еде, каково содержание незаменимых белков, достаточно ли там витаминов и прочего.
— Так в чем же цель жизни? — напомнил Сережа.
— Цель жизни? Так ведь это очень просто.— В голосе Ина снова послышалась улыбка.— На разных планетах разные основы жизни. У нас, альдебаранцев, есть соседи, у которых основой жизни являются фторорганические соединения. Но везде, где имеется разумная жизнь, во всей бесконечной Вселенной, цель жизни, ее смысл видят в одном: в правде и красоте, в счастье и добре... Везде уважают труд, ценят честность, верность слову, презирают бессмысленную жестокость, угодничество, карьеризм, бесчеловечность, везде не терпят клеветы, воровства, хулиганства, издевательства сильного над слабым.
— Если это так,— возразил Сережа,— то откуда же тогда берутся и воровство, и угодничество, и клевета, и бесчеловечность?
— Это остатки тех времен, когда жизнь на вашей планете уже долго существовала, но еще не была разумной,— уверенно ответил инопланетянин.— Этих остатков у вас будет все меньше. Пока они совсем не исчезнут.
Глава одиннадцатая
НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
Павел Михайлович сам водил положенную ему но должности машину. Называл он ее «козликом», как звали в старину железные «газики», но это была новая добротная машина, которая шла по грунтовым дорогам, по бездорожью, надежная, безотказная, простая. «А все-таки далеко ей до багги Володи Бондарчука,— отметил про себя Сережа.— Тому только крыльев не хватает».
Водителей для обслуживания легковых машин Павел Михайлович не признавал.
«Расточительство это,— говорил он,— и глупость. Ну, если человек калека... А если есть руки-ноги и, главное, голова на плечах, так можешь сам научиться управлять».
Когда же дело доходило до смазки, до предупредительного ремонта, Павел Михайлович в колхозный гараж не обращался, а собирал школьников вроде Сережи, Олега, Васи и сам вместе с ними копался в моторе, монтировал шины.
Сереже хотелось заглянуть под капот — сменил ли Павел Михайлович генератор, как он, Сережа, ему советовал. Но он не стал поднимать капот. Он спешил. Ему было интересно, что за письмо привез председатель. Он прочел на конверте: «Джерард Макхью». А кто такой Макхью, Сережа хорошо знал.
Когда Сережа вернулся, Алла Кондратьевна посмотрела на его разгоряченное, покрасневшее лицо и с досадой сказала председателю:
— Написали бы лучше этому Макхью не про гуминовую кислоту, а про то, что этот лоботряс с машиной сделал.
— А что с машиной?
Генерал Кузнецов заметил, как напрягся Сережа, как сердито посмотрела на Аллу Кондратьевну Наташа, и вмешался:
— Главное — сам вернулся. Не на буксире... Фару разбил. Это чепуха.
— Понятно,— решил Павел Михайлович.— Читай, Серега.
Наташа улыбнулась задорно и бесшабашно:
— Кто? Он? Этот отличник?.. Давайте я прочту. Он каждое третье слово будет спрашивать.
Она взяла у Сережи конверт, вынула письмо, просмотрела его и бойко, уверенно прочла:
— «Дорогой мистер Кулиш! Мне доверена высокая честь известить вас, что за выдающиеся успехи в науке вам присвоено звание рыцаря ордена Бульбы».
Сережа смотрел на Наташу изумленно и растерянно. Он даже рот раскрыл. Генерал Кузнецов и Анна Васильевна переглянулись.
— «По уставу ордена,— так же уверенно продолжала Наташа,— вы обязаны танцевать первый танец с английской королевой на королевском балу в Букингемском дворце. Посылаю вам пригласительные билеты. Пароль ~-«Алая роза», отзыв — «Картошка». Наташа оторвалась от письма:
— Где же пригласительные, Павел Михайлович?
— Наверное, в папке остались,— ответил председатель.— Две штуки. Серега, ты с кем поедешь? — спросил он быстро и решительно.— С той беленькой? В очках?
— Ни за что! — горячо возразила Наташа.— Я с ним поеду... Только это ведь королевский бал... Что я надену?
— Действительно, это вопрос непростой,— задумался председатель.— Ну, Сережке мы в самодеятельности фрак возьмем. А тебе придется новое шить.
— Во дворец небось женский пол в портках не пускают,— улыбнулся Матвей Петрович своей некрасивой улыбкой.— А, Кондратьевна?
— Меня пустят,— вызывающе сказала Наташа.
— Наташа! — одернула ее Анна Васильевна.— Что за шуточки?..
Алла Кондратьевна удивленно посмотрела на Анну Васильевну и рассмеялась:
— А я-то уши развесила.
— Что там, в самом деле? Прочти, Наташа,— предложил генерал Кузнецов.
— Текст тут какой-то трудный, — спасовала Наташа. Сережа растерянно и обиженно переводил взгляд с
Наташи на председателя и с председателя на Наташу. Все это у них получилось так ловко, будто они заранее сговорились.
— Орден Бульбы,— хохотнул Павел Михайлович.— Ну, Наташа, утешила. Ты, Серега, не обижайся... Ладно, давай-ка я прочту.
Он взял у Наташи письмо и стал переводить его, спотыкаясь, повторяя некоторые слова:
— «Мистер Кулиш. Ваши...» Эти... ну, как это сказать?.. «Ваши усилия и ваши результаты заслуживают самого высокого уважения. А правильнее перевести — почтения. Хорошо, что вы так много успеваете. В связи с этим, как старый... как старший коллега, хочу поделиться с вами некоторыми мыслями. Вернее, перевести, некоторыми соображениями. Селекционер, если он хочет чего-либо достичь, должен жить и работать, как стрела в полете. Вам будут говорить: не торопитесь, у вас вся жизнь впереди. Это неверно. Мы должны торопиться. Вам будут говорить: получайте в школе высшие баллы... Ну, если это на ваш язык перевести, пятерки. И это неверно. Не обращайте внимания на школьные баллы. Пускай ничто не отвлекает вас от нашего дела...» — Павел Михайлович поднял голову от письма и с горечью перебил сам себя: — Правильно пишет. Ушел бы я раньше... А теперь... Какая нз меня стрела эта самая... Ой, мудрый старик.