Конец каникул

Я думала, она меня облает, но она, к счастью, не поняла. Тогда я как можно скорее: «А мама говорила, в моем возрасте она убежала к партизанам, потому что влюбилась в одного сержанта!» Тетка подумала немного и вздохнула: «В самом деле… к счастью, дедушка нашел ее тогда на вокзале и привел домой. Твоя мать вообще с бзиком! Этот второй ребенок нужен ей, как рыбе зонтик…»
Я спокойненько жду, о чем еще спросит тетка. Но у нее мысли иссякли, и она только сказала: «Вмешиваться не буду, пусть они тебя воспитывают, как хотят… Элюня, а ты пишешь письма этому своему мальчику?» — «Нет, тетя, а зачем писать?» — «Ну так ведь он за каникулы может о тебе забыть. Девушек много!» — и тетка рассмеялась — по-видимому, это была шутка.
Все это мне страшно надоело, и я говорю: «О, меня так легко не забудешь! Отец однажды сказал, что я, тетя, самая хорошенькая девушка в маминой семье, и в Центральной Европе тоже!» Ну, Юрек, скажу я тебе, у тетки сперва язык отнялся. Она посмотрела на меня со злостью, а потом выпалила: «Ты самонадеянная соплячка и еще не раз пожалеешь об этом!»
Давно я так не хохотал. Даже захлебнулся чаем, и пришлось выскочить в кухню за полотенцем. Эльжбета рассказывала все это без улыбки. Только когда изображала тетку, забавно вытягивала шею и кривила физиономию.
— Ну, теперь ты все уже знаешь. Так мы поговорили с теткой о жизни. Какой из этого вывод?
— Она, по-видимому, не очень умна.
— «По-видимому»… Абсолютно точно, а не по-видимому. Но не об этом речь. Вывод такой, что тетка ничего про нас с тобой не знает, даже не догадывается. Или, говоря другими словами, Збышек нас не продал. Хотя, впрочем, не очень-то он может нас и продать. Кстати, ты мог бы с ним помириться, он не такой плохой парень… Ты уже поел? Тогда пошли. Нельзя столько времени сидеть в квартире. Твои соседки лопнут, увидишь!
Эльжбета закружилась по комнате, качнула маленького медвежонка, повешенного на соломенном коврике над диваном, улыбнулась:
— Как его зовут? Моего зовут Пимпусь.
— По-дурацки его зовут: Огурчик.
— Почему Огурчик? — удивилась Эльжбета. — Первый раз слышу такое имя у медвежонка.
— Целая история. Когда я был маленький, ребята меня дразнили: «Юрчик-огурчик», ну и так далее… А я плакал. Тогда мама придумала назвать медвежонка Огурчиком и сказала: дети не дразнят, а зовут: Юрчик — меня, Огурчик — медвежонка. Я в это поверил и перестал плакать.
— Хорошая мысль! Надо будет запомнить, может, у меня когда-нибудь будет сын…
Она подошла к стене, где висела увеличенная фотография. Я сам когда-то на мамины именины вставил ее в рамку и повесил на гвоздь.
— Твоя мама? Какая красивая…
С минуту она внимательно смотрела на фотографию, потом вышла на кухню, поправила перед зеркалом волосы, нажала на дверную ручку.
— Ну, пошли!
Мы вышли на лестницу. И тут меня осенило, что я собирался показать Эльжбете голубей вместе с птенцами.
— Хочешь посмотреть? — спросил я. — Заодно я их покормлю. Когда мы шли на чердак, мне показалось, что у Козловских приоткрылась дверь. Но сделал вид, будто не замечаю.
Я насыпал голубям зерна, переменил воды. Работы было изрядно, но я не торопился. Эльжбета села на старый сундук, ей тут нравилось.
— Вижу, ты сегодня с утра в хорошем настроении! — сказал я, — Последнее время ты была какая-то грустная.
— Да, это правда. Веселой я чаще притворяюсь. Но тетка меня сегодня расшевелила.
— Эльжбета… Слушай, сколько мы друг с другом знакомы? Я как раз подумал об этом, когда увидел тебя в окошке.
— Погоди-ка, посчитаем… — стала прикидывать она. — Была середина июля. Значит, уже больше месяца… Очень долго!
— Или коротко.
— Или коротко… — повторила Эльжбета. — Я все время думаю о том, что скоро надо будет отсюда уехать. Осталось всего десять дней!
Я ждал, что скажет она еще. Что скажет? Да, конец каникул. Ну и что? Ни разу не говорили мы о том, что наступает сентябрь. Я даже не думал об этом. Мне пришло это в голову только тогда, когда я прощался с Адамом у дома Збеляка. И потом еще раз, когда Толстый пришел к нам показать свою обновку. Только тогда мелькнула мысль, что каникулы и в самом деле кончаются.
А теперь я жду, что скажет еще Эльжбета, и мне кажется, я знаю это заранее.
Мы смотрим друг на друга и думаем об одном и том нее.
Тишина. Молчание затягивается. И я возвращаюсь к своим делам: разливаю воду по жестяным плошкам в клетках, засыпаю зерно. Я понял: мы не скажем об этом друг другу ни слова! И становится жаль, что не сказано то, чего я ждал: о следующих каникулах, о еще следующих и еще следующих, о письмах, которые мы будем писать друг другу.
Но я жалею об этом не долго. Смотрю на Эльжбету, и появляется странное чувство: будто слышу собственные мысли, вижу и Эльжбету и себя, но не сегодня и даже не следующим летом, а позднее, гораздо позднее… И грусть пропадает.
Эльжбета шевельнулась. Голуби в соседней клетке всполошились, я ей улыбнулся.
— О чем думаешь, Юрек?
— Думаю о голубях, — сказал я. — Я рад, что ты сюда зашла. На голубей можно смотреть часами… Мне всегда казалось, что в этих маленьких головках так и вьются мысли. Это неверно, что голубь тихая и смирная птица. Но, думаю, хорошо, что они не умеют разговаривать. Не то были б очень болтливыми.
Эльжбета пожала плечами.
— Ну, знаешь… Тоже сказал! А хочешь знать, о чем думала я? Мне пришло в голову, что в новой школе у меня наверняка будет подруга. Сейчас у меня нет подруги, я тебе уже говорила. Если у меня будет подруга, настоящая, я расскажу ей о тебе…
— Зачем? — удивился я. — Что ты ей расскажешь?
— Тебе этого не понять, но у меня будет что рассказать. Настоящая подруга умеет, конечно, слушать и никогда не устанет… Может, она сама захочет рассказать мне о ком-нибудь? И тогда эти каникулы не кончатся в сентябре, они продолжатся… Как думаешь, Юрек, можно найти такую подругу?
Я не знал, что и отвечать. Но мне хотелось, чтоб она нашла. Ведь я тоже мечтал, чтоб наше лето не кончилось так внезапно, как началось, не кончилось, как кончается в календаре.
— Жаль, что ты не оттуда… что мне придется ехать, а ты останешься здесь, — сказала Эльжбета. — Если б ты жил где-нибудь там, поблизости от меня, мне бы не была так нужна подруга. Зачем? А приятельницы всегда найдутся.
— Приятели тоже.
— Приятели тоже, — согласилась она. — Тогда можно было бы обойтись без подруги. Если бы там был ты. А так неизвестно еще, как все сложится…
— Теперь у тебя прибавится дома работы. С маленьким ребенком, увидишь! Велят смотреть за ним, стирать и вообще…
— Да уж наверно… — улыбнулась Эльжбета. — Но это хорошо., я люблю малышей. Может, и с мамой мне будет теперь легче договориться. Рядом с малышом я буду ужасно взрослая! Может, мама, наконец, это заметит?
Мы собрались идти, когда на лестнице, ведущей на чердак, послышались чьи-то быстрые шаги.
— Наверно, Толстый, — пробурчал я. — Заметил твой велосипед перед домом и ищет нас…
  
Глава 16
 
Я сказал «наверно, Толстый», хотя прекрасно знал, что это не он. Толстый шагал всегда через ступеньку, скорее карабкался по лестнице, чем бежал. Никогда его не услышишь, если идет наверх, зато сверху вниз — громыхание на весь дом. Почему я так сказал? Не знаю.
И я ничуть не удивился, когда дверь на чердак распахнулась и ворвалась Ирка Козловская. Быстро глянула по сторонам и прикинулась, будто удивлена. Но вышло это так, что и ребенок стал бы над ней смеяться.
— О, простите, пожалуйста! Я не знала, что ты не один!
— Знала, — отозвалась Эльжбета. — Чего представляешься? Ирка пожала плечами и отвернулась.
— Я вам мешаю, да? — Она посмотрела на меня и тут же сама себе ответила: — Разумеется, мешаю. Извините, пожалуйста!
Я понял, что ей страшно хочется поссориться. Только почему именно с нами? Пусть ссорится с матерью, как обычно. Так я ей и хотел сказать, да раздумал. Мне в голову пришла мысль.