Образование Маленького Дерева
И так крохотны вырезанные на посохе имена, что нужно стать на колени, чтобы прочесть:
«Эдан и Алое Крыло».
Билли Сосна
Зимой мы носили листья на кукурузный участок. В глубине ущелья, за сараем, наше небольшое поле расстилалось по обе стороны ручья. Еще дедушка расчистил немного земли на обрамляющих участок склонах. «Косогоры», как называл дедушка наклонные края поля, не приносили хорошего урожая, но он все равно их засеивал. В ущелье было мало плоской земли.
Я любил собирать листья и укладывать в мешки. Они были легкие, и мне нравилось их носить. Мы с дедушкой и бабушкой помогали друг другу наполнять мешки. Дедушка брал по два, иногда по три мешка. Как-то я попытался взять два, и мне удалось их поднять, но я едва мог сдвинуться с места. Листья доходили мне до колен, укрывали землю, как бурый снег, усеянный, словно брызгами яркой краски, желтыми листьями клена, алыми и багровыми — пчелиной камеди и сумаха.
Из леса мы выходили на поле и высыпали листья. И еще сосновые иголки: дедушка говорил, что сосновые иголки нужны, — но самую малость, — чтобы подкислить почву.
Работа никогда не становилась такой долгой или изнурительной, чтобы мы выбивались из сил. Обычно мы «разбрасывались», как выражался дедушка, то есть отвлекались на что-то другое.
Вдруг бабушке попадался желтый корень, и она принималась его выкапывать, потом где-нибудь поблизости обнаруживался женьшень, или железный корень… или каллум… или сасафрас… или венерин башмачок, — что говорить, тут уже было не до листьев. Она знала наперечет все травы и коренья, и у нее было лекарство от всех известных мне болезней. И ее снадобья всегда помогали… хотя некоторые из ее укрепляющих настоев лучше бы никогда не пробовать!
Нам с дедушкой встречался орешник гикори, или кинкапин, или каштаны, а иногда — черный грецкий орех. Не то чтобы мы специально их искали, все выходило как бы само собой. Мы ели орехи, выкапывали корни, видели енота, глядели на дятла, и между делом сбор листьев сводился практически к нулю.
В сумерках, пока мы шли по ущелью домой, нагруженные орехами, кореньями или другой добычей, дедушка вполголоса бранился, — когда бабушка не могла его слышать, — объявлял, что завтра не позволит, чтобы мы «разбрасывались» на такую ерунду, и клялся, что мы будем целый день собирать листья. Что всегда производило на меня самое зловещее впечатление — но, впрочем, никогда не воплощалось в жизнь.
Мешок за мешком, постепенно листьями и иголками заполнялось все поле. И после легкого дождя, когда листья — самую малость — прибивало к земле, дедушка впрягал в плуг старину Сэма, нашего мула, и мы начинали пахать.
Я говорю «мы», потому что дедушка давал пахать и мне. Я едва мог дотянуться до ручек плута и почти все время должен был повисать на этих ручках всем телом, чтобы не давать острию плуга чересчур глубоко врезаться в землю. Иногда острие совсем вырывалось из земли, и плуг прыгал вперед, как кузнечик, не выполняя работы. Старина Сэм был со мной терпелив. Он останавливался и ждал, пока я отчаянно боролся с плугом, пытаясь его выровнять, и не двигался с места, пока я не говорил: «Трогай!»
Чтобы острие плуга входило в землю, ручки нужно было толкать кверху, и по ходу дела, попеременно толкая ручки кверху или повисая на них, я научился держать подбородок подальше от поперечины между ними, иначе, зазевавшись, я мог получить довольно увесистую, учитывая мои размеры, зуботычину.
Дедушка шел за нами по пятам, но в мою работу понапрасну не вмешивался. Чтобы старый Сэм повернул налево, надо было сказать: «Хо-о!» — а при повороте направо надо было сказать: «Джи-и!» Если старина Сэм, задумавшись, отклонялся влево, я кричал: «Джи-и!» — но он был туговат на ухо и не понимал. Дедушка подхватывал: «Джи-и! Джи-и! Джи-и! Провалиться тебе в ад ко всем чертям, джи-и!» — и тут старина Сэм возвращался на правильный курс.
Беда была в том, что Сэму так часто доводилось слышать про ад, чертей и тому подобное, что джиканье слилось у него в памяти в единую совокупность с бранью и проклятиями, и он не шел направо, пока не улавливал весь набор целиком, резонно полагая, что только он и служит сигналом к повороту. Что требовало основательных познаний в области ругательств, которыми мне и пришлось овладеть, чтобы сохранить свою должность пахаря. Все было прекрасно до тех пор, пока однажды мою беседу с Сэмом не услышала бабушка. Дедушка был сурово отчитан, после чего объем моего пахарства — когда рядом оказывалась бабушка — значительно сократился.
Старина Сэм был слеповат на левый глаз, и, добредя до конца поля, не желал разворачиваться через левое плечо, так как опасался на что-нибудь наткнуться. Он всегда разворачивался через правое плечо. Если вам доведется пахать поле, с одного края разворот вправо вас устроит как нельзя лучше, зато у другого края окажется, что нужно описать полный круг вокруг собственной оси, вырвав плуг из земли и протащив через кусты и колючки, — а то и что похуже. Дедушка говорил, что со стариной Сэмом мы должны быть терпеливы, потому что он уже старенький и наполовину слепой, и я старался быть терпеливым, но ожидал каждого левого разворота с ужасом, особенно если у края поля меня поджидала густая колючая ежевика.
Однажды, когда дедушка вытаскивал плуг из зарослей крапивы, он ступил в яму от пня. День был жаркий, а в этой яме как раз оказалось осиное гнездо, и осы забрались дедушке в штанину. Он подскочил на месте и с криками бросился в ручей. Я увидел, что появились осы, и тоже побежал спасаться. Растянувшись в ручье, дедушка хлопал себя по ногам и на чем свет стоит бранил старину Сэма. Пожалуй, дедушка был довольно близок к тому, чтобы потерять терпение.
Но Сэм стоял и терпеливо ждал, пока дедушка справится с возникшим затруднением. Беда была в том, что мы не могли и близко подойти к плугу: вокруг тучей роились взбудораженные осы. Мы остановились посреди поля, и дедушка стал втолковывать старине Сэму, чтобы тот продвинулся вперед и оттащил плуг от осиного гнезда.
Дедушка звал: «Иди сюда, Сэм! Иди сюда, малыш!» — но старина Сэм не двигался с места: уж он-то знал свое дело и ни за что на свете не стал бы тянуть плуг, лежащий на боку. Дедушка перепробовал все средства. Исчерпав свой (внушительный) бранный арсенал, он стал на четвереньки и принялся мычать мулом. Как по мне, так выходило здорово похоже, а один раз Сэм даже навострил уши и пристально поглядел на дедушку. Но с места не двинулся. Я тоже попробовал, но мое мычанье дедушкиному не годилось в подметки. Тут дедушка заметил, что бабушка вышла из леса и с интересом наблюдает, как мы стоим посреди поля на четвереньках и мычим, и он перестал мычать.
Ему пришлось пойти в лес и набрать хвороста, который потом он поджег и засунул в яму от пня, чтобы выкурить ос и отогнать их от плуга.
Вечером, по дороге домой, дедушка сказал, что вот уже много лет он мучится вопросом: старина Сэм — самый умный мул на белом свете или же самый тупоголовый? Я и сам никогда не мог себе этого уяснить.
Так или иначе, я любил пахать поле. Я как будто становился взрослым. Когда мы возвращались домой, на тропе, у дедушки за спиной, мне казалось, что мои шаги становятся шире. За ужином дедушка много хвалился моими успехами перед бабушкой, и бабушка соглашалась, что я продвигаюсь к тому, чтобы стать настоящим мужчиной.
Однажды вечером, когда мы сидели за столом и ужинали, собаки подняли страшный вой. Все мы вышли на веранду и увидели на бревне, служившем мостом через наш ручей, человека. Он был приятный на вид и почти такой же высокий, как дедушка. Больше всего мне понравились его ботинки: ярко-желтые, с высоким верхом, — над которыми виднелись белые гетры, скатанные валиком, чтобы не падали. Чуть выше начинались штаны. Еще на нем были короткое черное пальто, белая рубашка и небольшая шляпа, сидевшая на голове прямо. В руках у него был продолговатый футляр. Бабушка с дедушкой его знали.
