Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой

 
КОМАНДА «БРАТСКОЕ ДЕРЕВО»
 
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
В нашем классе тридцать учеников. Уже несколько лет мы вместе сидим за партами, которые — ну не чудо ли? — все еще не развалились, безропотно снося все наши измывательства. Уж мы их и разрисовываем, и скачем на них верхом, и перетаскиваем с места на место — зимой поближе к печке, летом к окошку, — а им все нипочем! На переменах мы гурьбой высыпаем во двор, дружно затеваем потасовки и так увлекаемся, что сторожу дяде Петре приходится порой два раза выходить на крыльцо и звонить в свой колокольчик, созывая нас на урок. Однажды мы с удивлением обнаружили, что наши головы совершенно неприметно для нас тянутся все выше и выше, увеличивая расстояние от носа до пальцев на ногах. Выявляется это обыкновенно в начале учебного года, когда на школьных дверях вдруг не находишь на прежнем месте одному тебе известных царапин — шаришь, шаришь глазами, а они, оказывается, сползли вниз. На уроках арифметики учитель частенько заставлял нас подсчитывать, сколько раз в году звенит звонок с урока на перемену, сколько — с перемены на урок и сколько дней остается до каникул. Результат получался сногсшибательный и приводил нас в восторг, а учитель всякий раз при этом повторял: «Вот видите, как время бежит… Время идет вперед, и мы вместе с ним. Да вы и сами видите, как день ото дня становитесь все умнее, набираетесь сил, а ваша дружба крепнет».
Так-то оно так, да только в одном учитель ошибался: никакой крепкой дружбы между нами не было. Мы тянулись друг к другу, но в товарищи брали не всякого. Иначе, наверно, и быть не может. Правда, на уроках все шло как обычно. Если бы кому-нибудь вздумалось украдкой подсмотреть за нами в окно или подслушать за дверью класса, он лишь зря потратил бы время — ничего из ряда вон выходящего ни услышать, ни приметить ему бы не удалось. Но только уроки кончались, нас словно подменяли. После школы мы были сами себе хозяева!
Этой осенью, когда начались занятия в школе, учитель, будто бы о чем-то догадавшись, велел нам заново расставить парты и каждому подыскать себе новое место.
— Ни о каких «верхних» и «нижних» слышать больше не желаю, — хмуро сказал он. — Что из того, что село поделено на две части? В классе вы одно целое, и размежевываться здесь неуместно. Отныне извольте обходиться без ссор, раздоров и прочих глупостей.
Учитель рассадил нас по собственному усмотрению, и жизнь в классе потекла без сучка без задоринки. Но так было лишь на первый взгляд…
 
I
В нашей команде шесть мальчишек, все из нижней части села. Первый — Коле. Коле сидит на последней парте, голова его часто подпирает стенку, отчего известка за его спиной облупилась. Место выбрал ему учитель, потому что Коле самый высокий в классе. Плечи у него вразлет, руки длинные и мотаются при ходьбе вроде сломанных веток. Помногу дней в году парта Коле пустовала, за что ему здорово доставалось от учителя: «Что с тобой происходит, Коле? Надо учиться, набираться знаний, а ты уроки пропускаешь. Куда это годится?»
Коле скреб ногтем парту и молчал, и наставления учителя на этом прекращались. Ему было хорошо известно, что не по своей вине этот способный, схватывающий все на лету ученик не ходит в школу. С тех пор как умер его отец, матери не на что стало кормить детей. Коле был самым старшим; кроме него, было еще два брата и совсем крошечная сестра. Отец Коле работал на кирпичном заводе, и, покуда был жив, семья еще кое-как сводила концы с концами. Теперь заботиться о куске хлеба приходилось матери и Коле. Когда мать, вскинув мотыгу на плечо, уходила спозаранку батрачить на поле старосты, Коле оставался дома приглядывать за сестренкой. Случалось, учитель посылал нас за ним, и тогда Коле прихватывал сестру с собой. Оставлял ее в коридоре или во дворе школы, но не проходило и минуты, как она поднимала рев, наевшись земли или известки. Сейчас полевые работы закончились, мать Коле нанялась стирать по чужим домам, малышка всегда при ней, и Коле снова может ходить в школу каждый день. Мы за Коле готовы в огонь и в воду. И он стоит за нас горой. Больше всего на свете Коле любит, чтобы его слушались и уважали.
Второй — Танас. Он сидит у окна. Не успеет учитель задать вопрос, а уж Танас руку тянет. Только учитель, вместо того чтобы похвалить, всякий раз выговаривает Танасу: «Тебе лишь бы руку побыстрее поднять. Знаешь ведь: поспешишь — людей насмешишь. Не мешает прежде подумать».
Танасу все как с гуся вода. Знай себе подмигивает одним глазом, а другим завороженно смотрит на учителя и продолжает преспокойно тянуть руку.
Митре сидит рядом с Танасом. Рот у него всегда чуть-чуть приоткрыт, из-за чего бедолагу подстерегают всяческие неприятности: то муха в рот залетит, то комар. Другой бы на его месте в панику ударился, а Митре — сама невозмутимость. Без тени отвращения прижмет муху языком к нёбу, вытащит за крылья и хладнокровно положит под ботинок. Учитель редко вызывает Митре, но, постоянно ловя на себе его заинтересованный взгляд, считает его прилежным учеником.
Четвертый — Анджелко. Мы зовем его просто Джеле. Он единственный в классе сидит с девочкой. Джеле страшно серьезный, — вероятно, поэтому учитель и удостоил его такой чести. Посади с девчонкой любого другого из нас, она бы от слез не просыхала, уж будьте уверены. А Джеле девчонкам обидного слова не скажет. Чудной он какой-то: насупит брови и вечно о чем-то думает. Дорого бы мы дали, чтоб хоть раз увидеть, как он смеется. Впрочем, мы и так в нем души не чаем, он добрый и верный товарищ. Учение дается Джеле легко, особенно история. Дня не проходит, чтобы учитель не сказал: «Берите пример с Анджелко, у него ветер в голове не гуляет».
Васе сидит за одной партой со мной. У него круглое, испещренное мелкими конопушками лицо и огненно-рыжая шевелюра, отсветы которой падают даже на брови. Васе ни минуты не может усидеть на месте, ерзает весь урок, ровно на иголках. Только пинком его и утихомириваешь; хорошо, он хоть никогда не дуется.
Шестой — это я. Друзья называют меня Йоле Дедушкин. Прозвищем я обязан своему деду, который помогает маме меня растить. Он нет-нет да и приласкает меня при посторонних, приговаривая: «Дедушкин любимец». Правда, это не мешает ему, разозлившись, кричать на своего любимца: «Паршивец! Антихрист!» — и гоняться за ним с палкой или пучком крапивы. В такие минуты дед наказывает маме и старшей сестре не кормить меня. Тогда собирается вся наша команда и хором заверяет деда, что я непременно исправлюсь.
Как видите, нас ровно шестеро. Чуть меньше, чем в команде Бузо. Но это не беда! Разве мы виноваты, что родились по другую сторону дороги, где испокон веку стояли дома наших родителей? А кроме того, не у всех же отцы служат в общине полевыми объездчиками и сторожами, как отец Бузо. Конечно, из-за этого Бузо здорово задирает нос, а когда в садах поспевает черешня, груши, виноград или орехи, «верхние» набрасываются на них, как саранча, а Бузо еще и подзуживает:
— Не робейте, пацаны, отец ругаться не станет!
Раньше в нашей команде был еще Марко, который переметнулся потом к Бузо. Марко живет в той части села, где и мы, поэтому всегда считался «нижним». Но однажды он разузнал, что появился на свет в доме своей тетки, что стоит в самом центре верхней части села. Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало Бузо, и он назначил Марко своим заместителем.
«Верхние» никак не могут придумать название для своей команды, меняют его через день. То так себя окрестят, то этак, то назовутся каким-нибудь зверем пострашнее, то хищной птицей, а то присвоят себе имя какого-нибудь завоевателя древности. Как бы там ни было, для нас они по-прежнему просто шайка Бузо. Одно противно: все уши прожужжали, похваляясь своими цветистыми именами. И так они нас этим допекли, что наше терпение наконец лопнуло. На последнем уроке истории, когда учитель выводил на доске какие-то даты, Коле наклонился к Танасу и что-то шепнул ему на ухо, тот — другому, и засверчал шепоток-сверчок в разных концах класса, пока не добрался и до меня: